По лезвию ножа

...Когда ты плакал - я стирала твои слезы, Кричал ты - прогоняла весь твой страх. Я провела тебя через дожди и грозы, Но до сих пор моя рука в твоих руках... Evanescence - My Immortal

      Когда от усталости и злости хочется содрать с себя шкуру, самое лучшее, что может с тобой случиться – путь домой.       С момента возвращения со спасательной операции прошло десять с лишним часов. Пострадавших бойцов отправили в клинику, с которой сотрудничал Щ.И.Т. – предупрежденные заранее, сотрудники медучреждения подготовились к встрече квинджета. Раненых выгружали на носилки прямо с борта судна, приземлившегося на вертолётную посадочную площадку на крыше клиники.       Я шла за каталкой, на которую уложили Рамлоу, до тех пор, пока быстро убеждавшая меня в чем-то медсестра не оттеснила меня назад и в уши шипящим свистом не ввинтилось заявление, что, мол, дальше мне нельзя. Каталка, окружённая врачами, скрылась за дверями с матовым стеклом и надписью «Операционная».       Кажется, я осела бы прямо на пол, если бы не твердая рука Картер, поддержавшей меня под локоть. Я с трудом выдавила ей благодарную вымученную улыбку, пока она уперто тащила меня в сторону комнаты ожидания и усадила на диван. В голове некстати мелькнула мысль о том, что грязная форма испачкает белую обивку, но тут пришло осознание – я всё ещё в шоке. Шерон вернулась через несколько минут с пластиковым стаканчиком, бурда в которой гордо именовалась «кофе», и сунула горячий напиток мне в руки. Кофе мерзостный, но, едва отхлебнув и скривившись, я начала постепенно брать себя в руки.       Меня искали все, кому я успела насолить и наступить на хвост за прошедшие сутки. Краем уха, вперив невидящий взгляд в стену, я слушала, как Картер, сидящая рядом, отвечает на звонки моего мобильного и терпеливо поясняет Фьюри, Пирсу, кому-то из членов Совбеза и пресс-службы, что я не в состоянии ответить на звонок. Нет, я не ранена. Нет, нет, просто в шоке.       Фьюри заливисто верещал из динамика и требовал отчет, на что Шерон не менее уверенно и твердо ответила, что Кендра напишет его, как только появится в Трискелионе. Пирс, повысивший все мыслимые децибелы, едва Шерон нажала кнопку ответа, тут же стих, поняв, что на проводе не я. По спокойному тону в брошенном «Перезвоню ей позже», я поняла, что легче было вернуться в Афганистан и прибиться самостоятельно каким-нибудь булыжником, чем завтра встретиться с Александром. Его ледяная ярость страшила подчиненных куда больше, чем повышенный тон.       Через какое-то время к нам вышел доктор и сказал, что жизням пострадавших ничего не угрожает, и мы можем отправляться по домам. За его спиной маячил нелепо втиснутый в больничную пижаму хмурый Джек. Получив отказ на посещение находящегося в палате интенсивной терапии Брока, я обняла Роллинза, терпеливо похлопавшего меня по спине, и, цепляясь за стены и пошатываясь, двинулась к лифту. Джека возмущало, что его с царапинами и ушибами оставляют на ночь в больнице, о чем он не преминул поспорить с эскулапом за моей спиной, но тот коротко отбрил его стенания угрозой оставить в палате на ближайшую неделю на строгой диете из-за лечения. Под грудной тихий смех Шерон, не оборачиваясь, я представила, как Джек с ласковой миной маньяка-вивисектора буравит врача суровым взором. Но грохота обморока не последовало, значит, мужик оказался крепким орешком. Догнавшая меня Шерон с улыбкой показала наглядно, как стушевался и потопал в свою палату Роллинз, бубня что-то про ненависть к запахам лекарств, врачам вообще и к миру в частности.       Сил не было даже на то, чтобы улыбнуться ей в ответ.       – Хочешь ко мне? – сочувствующим тоном спросила подруга, но я отрицательно покачала головой. В сердце поселилась молчаливая благодарность на то, что она не стала настаивать. Очевидно, думала, что так на меня повлияло ранение Рамлоу.       Меня впервые открыто ткнули носом с тот факт, что в этом мире всё, абсолютно всё решает проклятый случай. *       Квартира встречала меня оглушающей тишиной и темнотой. Постояв на пороге, я положила ключи на тумбочку, закрыла дверь за собой пинком, и наклонилась расшнуровывать ботинки. Неблагодарное дело не увенчалось успехом – пальцы дрожали, а сквозь наползающие слёзы в мутной мгле виделось ещё хуже.       Наплевав на всё, я плюхнулась на задницу, оперлась о дверь спиной и заревела. Белугой, отчаянно, в голос, размазывая слёзы покрытыми пылью, кровью и копотью рукавами по грязному лицу. Истерика накатила так резко, что я даже не могла осмыслить, что конкретно было причиной, но точно – не только операция. Громадный груз проблем и ответственности давил на плечи так, что хотелось пойти просто удавиться, а от мыслей о том, сколько объяснений с руководством мне предстоит, хотелось ещё и закопаться в могилу после суицида самой, чтоб не слушать в морге нотации и претензии Пирса, отчитывающего мой хладный труп напоследок.       Слёзы катились градом, подбородок дрожал, а губы кривились в рыданиях, которые я хотела и не хотела сдерживать одновременно.       От осознания, что я просто устала от своей жизни, стало страшно.       Я вздрогнула всем телом, когда почувствовала прикосновение к ноге, и вскинула зареванное лицо. Темный силуэт стоял передо мной на коленях и уверенными движениями расшнуровывал берцы, по одному стаскивая их с наливавшихся свинцовой тяжестью ног. Я не видела его лица, его глаз, и не хотела видеть, не сейчас, когда плечи дрожали, а горло саднило от скулежа, что я издавала. Прекратить истерику не получалось, как ни приказывай себе, и новый приступ накатил от сочувствия Джеймсу, вынужденному это всё терпеть. А он, я уверенна, сейчас растерян и напуган тем, что со мной происходит, но пытается поддержать.       В полумраке сверкнула сталь. Джеймс потянулся ко мне, обе ладони легли мне на плечи выше локтей и потянули к нему. Я сама не поняла, как оказалась перед ним так же – на коленях, обняв его и судорожно всхлипывая куда-то в шею, вжимаясь в жесткое тело всем своим в поисках тепла и утешения, вдыхая всей грудью теплый, свежий запах мужчины. Он был тем, кто удерживал меня на краю пропасти, единственным, ради которого я всё ещё оставалась в этом мире. Просто потому, что если не я, то никто больше. Зимний солдат, при всей своей стратегической ценности, по сути, никому не нужен. Абсолютно.       Джеймс крепко обнимал меня, гладил спину сильными ладонями. Сквозь ткань формы я не чувствовала, но точно знала их контраст – обжигающее тепло и не менее обжигающий холод.       С трудом взяв себя в руки и хлюпнув носом, я прошептала:       – Я грязная. Замараешься.       Барнс лишь едва слышно усмехнулся где-то над макушкой. И начал подниматься, не отпуская меня, а стоило оказаться на ногах – стальная рука подхватила меня под колени, отрывая от пола. Я крепко обнимала его плечи, дыша в шею, и не рискнула открывать глаз. Щеку и висок щекотали мягкие волосы.       Он сильнее прижал меня к себе, так, что кости едва не хрустнули под стальными и живыми мускулами, и пошел вглубь квартиры. Через какое-то время я осознала, что он не собирается меня отпускать, лишь стоит и слегка раскачивается, прижимаясь колючим подбородком к моему лбу. Приоткрыв глаза, я увидела раскрашенный огнями ночной, укутанный снегом Вашингтон за огромным панорамным окном угловой гостиной.       Зимний баюкал меня в своих руках, покачиваясь с пятки на носок, и смотрел вдаль на мерцающий город.       Успокаивающее тепло его тела, его сокрушительной силы, направленные в этот миг на меня, оглушали своей откровенностью. Я хотела её, сомневаясь в его чувствах, и теперь получила сполна. Непрошенная радость разливалась в сердце, эгоистичная в своем счастье осознания – он, кажется, любит меня.       Икота, оставшаяся после истерики, наконец, улеглась. В глаза как будто сыпанули песком, веки горели огнём, а кожу на щеках неприятно стягивало от соленой влаги.       – Ты не обязан… – рваный шепот был глухим, пропитанным надеждой и затаенной в глубине души радостью.       Джеймс молчал какое-то время, а потом замер в неподвижности. Подбородок его надавил слегка на мой лоб, и пришлось, повинуясь безмолвной просьбе, поднять лицо и утонуть в морозном крошеве ночных огней в серебряных глазах. Чистых, искрящихся лаской и неприкрытой нежностью, от которой оставалось лишь задыхаться и беспомощной рыбой, брошенной на берегу, хватать пропитанный его запахом воздух.       – Я так хочу, – тихо ответил он, с уверенностью смотря в мое лицо.       Тяжело сглотнув, я снова закрыла глаза. Теплые губы накрыли мои, и от щемящей нежности этого прикосновения, ласки в неглубоком, терпком поцелуе, на глаза снова навернулись слёзы. Джеймс целовал так трепетно, словно я могла разбиться в его руках. А мне не хватало дыхания, и сердце сбоило, гулко метаясь в груди. Пальцы запутались в его волосах, мягко поглаживая затылок.       Он ещё долго стоял со мной, и у меня, возможно, и мелькала мысль о том, что, наверное, он устанет меня так долго держать. Но женская натура внутри не могла не наслаждаться этими мгновениями. Завтра это всё разметает в клочки моя жуткая и жестокая реальность, но здесь и сейчас, в мерцании огней ночного города, были только мы. Два надломленных и одиноких человека, так странно нашедших друг друга в мире, созданном для потерь. *       Я проснулась от ласкового поглаживания ладони между лопатками и замычала протестующе, желая ещё немного поспать. Но Джеймс тепло выдохнул мне в загривок, мягко поцеловал за ухом, перемещая руку, и обхватил поперек живота, притянул к себе плотней. От прижатого со спины его тела веяло жаром. Моя голова удобно устроилась на его стальной руке, предварительно накинув сверху уголок толстого одеяла, а его нос зарылся в мои волосы и жарко дышал в шею. Наши ноги сплелись под одеялом, но я чувствовала, что всю ночь Джеймс как будто укрывал меня своим телом, пряча под собой от кошмаров и жестокости мира, в котором мне предстояло проснуться.       Заурчав, я лениво потянулась в его руках, и с ненавистью уставилась на будильник. Семь тридцать.       Вечер я помнила от и до, и знала, что никогда не забуду. Этот отпечаток заботы Зимнего обо мне, его тепло и волнение навечно выбиты в моей памяти, и желание убивать всех и вся за него лишь возросло в разы и укрепилось огромными и крепкими корнями в душе.       Джеймс принес меня на кухню и помог стащить грязную куртку. Сидя за столом, я устало наблюдала за его перемещениями по комнате, и через некоторое время передо мной возникла дымящаяся кружка с какао и яичница с беконом. Убедившись, что я ем, хоть и вяло, Солдат вышел на время, и я услышала шум льющейся воды. Джеймс терпеливо ждал, пока я доем, и вопреки возражениям, снова на руках перенес меня в ванную, наполненную горячей водой с ароматной пеной. Он настойчиво стащил с меня оставшуюся одежду и запихнул в воду, и, пока я грела косточки и пыталась вымыть из копны волос грязь, принес большое пушистое полотенце и белье, после чего молча удалился на кухню, откуда послышался звон посуды.       Посидев и подумав, когда я успела приручить Зимнего до фазы домохозяйки, я улыбнулась сама себе и откинулась на бортик с намерением немного отмокнуть. В принципе, неплохо, что Джеймс занимается делами обыкновенного среднестатистического гражданина, да и потом, как ни крути, а в рамках приказа он способен выживать и выкручиваться в любых условиях, меняя тактику поведения в зависимости от ситуации.       Уснула. Разбудило меня поглаживание по волосам. Джеймс сидел около ванны на корточках, уложив стальную руку на борт, а на нее пристроив подбородок, гладил меня аки страдалицу по голове и смотрел, как на величайшее в мире сокровище, отчего я зависла на мгновение. Горько было осознавать, насколько я со своим послужным списком и обилием крови на руках не заслуживаю этого всего. И его самого особенно.       Джеймс с теплыми искорками на донышках глаз наблюдал, как я переместилась и приблизилась к нему, и сам подался вперед, сокращая расстояние между наших губ. Поцелуи с ним неизменно переводили колени в желеобразное состояние и заставляли дрожать, и, влажной ладошкой обхватив его за шею, я с жадностью умирающего от жажды пила его тепло и мягкий, ни с чем несравнимый вкус.       С тем, что меня весь вечер будут носить на руках, я смирилась и приняла этот факт с восторгом. Джеймс накрыл меня одеялом, перенеся на кровать, и вышел, но я постаралась не спать, пока кровать рядом не прогнулась от его веса. Лишь устроившись в его руках, сунув смертоносный биопротез под голову, я смогла выдохнуть и отпустить все дерьмо из башки.       Все решаемо, пока есть, для чего жить и ради кого бороться. *       Секретарша Пирса смотрела почти жалостливо, стоило мне подняться в приемную. Поприветствовав её, я с шумом отхлебнула божественный на вкус миндальный латте, прихваченный по дороге из Старбакса, и покосилась на свои Патек Филлип. С заездом в кофейню я промахнулась, ибо на ковёр к начальству опоздала почти на пять минут, но слишком велик был соблазн ароматного вкусного кофе вместо блевотной бурды из рабочего автомата. А Пирс ненавидел непунктуальность окружающих.       Криво улыбнувшись Бриджет, ободряюще кивнувшей в сторону дверей владыки всея Щ.И.Т.а, я горестно вздохнула и двинулась вперед.       Александр стоял у рабочего стола и изучал достаточно толстую папку документов и отчетов по последней миссии. Его стол вообще напоминал архив в плохие дни – кипы бумаг, накопителей, пищащий коммуникатор, компьютер, истерически мигающий значками почтового ящика на экране монитора.       Пирс холодно покосился на меня сквозь очки, окинул взглядом, сравнимым с ушатом ледяной воды, и вернулся к изучению открытой страницы. Прижатые к подбородку пальцы свободной руки отбивали едва заметный такт по коже, что выдавало его ярость с головой. Когда я подошла ближе, он неожиданно потянулся ко мне и взял из рук стакан, но, едва отпив глоток кофе, сморщился и протянул обратно. Я только ухмыльнулась его недовольству.       – Как ты пьешь эту горькую дрянь без сахара? – раздраженно бросил Александр, не повернув головы.       Я пожала плечами, наплевав на то, что он не смотрел на меня, и прошла к виски на столике. Отвинтив крышку, я почувствовала настороженный взгляд, пристально наблюдавший за моими манипуляциями, и щедро плеснула алкоголь в кофе.       Пирс удивленно приподнял брови и негодующе нахмурился.       – Темные очки не жмут? Или тебе солнце в глаз бьет, прям в здании? – скептически спросил мужчина.       Повернувшись к нему, я стащила с носа солнцезащитные очки и уставилась на него глазами, вид которых ужаснул меня утром в зеркале. Макияж не спас ситуацию, и, явив Пирсу припухшие очи с покрасневшими белками, с потрохами выдававшими стресс, недосып, вчерашнюю истерику и усталость, я почти с облегчением смотрела, как напряжение уходит из его распрямляющихся плеч. Александр с минуту смотрел в мое лицо, после чего хлопнул папкой, бросил на столешницу, снял очки и устало сжал переносицу большим и указательным пальцами, зажмурившись ненадолго.       Подумав, я достала лёд из мини-бара, сыпанула в стакан и залила виски.       Александр благодарно кивнул, принимая выпивку, и сел в стоявшее стороне мягкое кресло. Посчитав это приглашением, я шлепнулась напротив. Очки в металлической оправе с черными стеклами звякнули о стеклянную поверхность журнального столика. Какое-то время спустя, я рискнула нарушить затянувшееся молчание.       – Лучше бы ты проорался на меня, ей-Богу.       Александр открыл было рот, но не сказал ничего. Пригубил виски и пристально смотрел на меня, отчего под колючим взглядом становилось достаточно неуютно. Понаблюдав, как его пальцы выбивают дробь по стакану, я снова рискнула открыть рот.       – Неужели совсем сказать нечего?       – Есть, – тихо выжал из себя Александр, и я неожиданно поняла, насколько устал он сам. Маска спокойствия и безразличия слетела так внезапно, что я оказалась просто не готова к потемневшим глазам и мешкам под ними, устало опущенным уголкам губ и поникшим плечам.       – Голова болит? – спросила я.       – Как всегда, проницательна, – грустно улыбнулся Александр и кивнул. – Болит.       Я покачала головой и направилась к его столу, где в нижнем ящике хранилась небольшая аптечка, выудила парацетамол и налила в бокал минералки из бара. Александр благодарно кивнул, принимая лекарство. Я снова устроилась напротив.       – Мне нужно тебе объяснять или ты сама понимаешь степень своего косяка? – покосился на меня мужчина.       – Понимаю.       – Я с момента возвращения выслушиваю Ника, то жалобы, то похвалу в твой адрес, но неизменно всё сводится к одной фразе – «твои личные подчиненные совсем оборзели», причем слово «личные» выделять он не перестает. Что мне ему на это сказать?       – Да ничего, ты же главенствуешь в Щ.И.Т.е, Господи, ты же министр обороны!       – Рад, что ты считаешь меня богом, можно не кланяться, приму кровавую дань без этого, – мрачно отозвался Александр.       – Не смешно, – буркнула я, отпивая кофе с виски, и виновато прищурилась на Пирса.       – Ты ставишь под сомнение авторитет и власть непосредственного руководителя, понимаешь? Даже Рамлоу с его языкастостью не задирал планку желания повертеть мнение начальства на своем члене так высоко! Ты просто переплюнула все рамки махом, ткнув Ника носом в то, что, по сути, я его приказы верчу на том же месте, что и Брок, только через тебя, и непосредственно тебе прямой приказ директора Щ.И.Т.а по боку без моего личного слова. А уж Устав организации, по ходу, для тебя вообще не писан.       Я мрачно созерцала прозрачную столешницу перед собой. Пирс был прав во всём, и крыть мне, естественно, было нечем.       – А теперь Фьюри вытрахал мне все мозги вопросами о том, правдиво ли твое досье в Архиве и откуда я тебя, такую борзую, выкопал, да ещё в начальники крупного отдела засунул. Запросы из директората и отдела кадров по внутренней сети о тебе за вчера взметнулись до небес, сегодня к ним присоединился отдел безопасности, я распечатку тебе в кабинет отправил. Ты каким местом думала вообще, когда ему на голову вывалила свое гребаное «Я»?! – наконец зарычал босс.       Не реветь. Не реветь, дура хренова.       Но глаза против воли наполнялись слезами – сказывались дикий стресс на внезапном задании, бессознательный страх за жизнь парней, вчерашние безмолвные откровения Барнса и куча проблем, лежащих на плечах и требующих внимания. Я запрокинула голову, чтобы удержать предательскую влагу.       Александр, кажется, впал в ступор и молчал несколько секунд, но кожей я чувствовала его взгляд, хоть и не смотрела на него.       – Ты плачешь? – неверяще протянул он, отставляя стакан с недопитым виски в сторону.       Всхлипнув, я шлепнула кофе на столик рядом и спрятала лицо в ладони. В жопу все. Докатилась, бабской истерики от разноса на работе мне не хватало для полного позора.       С минуту я пыталась успокоиться, вздрагивая и давя рыдания в глотке, сглатывала слёзы и старалась не касаться накрашенных глаз, чтоб не превратиться в пародию на индейца в боевой раскраске. В кабинете царила оглушающая тишина, когда внезапно на плечи опустилась уверенная рука Александра. Я встала, повинуясь её давлению, и удивленно вскинула на него глаза. Видела я его плохо из-за мутной пелены слёз, но ещё в больший ступор вогнало то, что он по-отечески прижал меня к своей груди и похлопал по спине.       От неподдельного изумления я даже реветь перестала. И уткнулась, зажмурившись и всхлипывая, в плечо ещё одного мужчины, вдыхая терпкий аромат дорогого одеколона и уверенности, пропитывающий Пирса. Аромат, привычный с детства.       Таким в далёком прошлом, в моих воспоминаниях был запах отца, когда приходил с работы, а я бежала ему навстречу. Он присаживался на корточки и ловил меня, моментально виснувшую у него на шее, и расспрашивал, как прошел день.       Светло-серый пиджак и жилет в тон висели на спинке рабочего кресла, и сквозь тонкую ткань шелковой белой рубашки меня грело непривычное и действительно какое-то отеческое тепло. И оно ещё сильней выбивало из колеи.       – Я помню твой запах, – тихо прошептала я. Александр молчал, крепче обняв меня, словно хотел, чтобы я умолкла.       – Я не помню только тебя самого. Ты ведь тоже был в моем детстве, верно?       – Твоя мама как-то подарила нам с твоим отцом одинаковый одеколон. Удивительно, но у нас с Клейтоном во многом совпадали вкусы, – из хрипловатого голоса ушла стылость и жесткий тон, а широкая ладонь успокаивающе поглаживала меня по лопаткам. – Как-то мы встретились в парке, Риккарда гуляла с тобой, и ты устала. Я взял тебя на руки, а ты обняла меня и что-то сказала насчет того, что, мол, дядя пахнет, как папа. Ты уснула спустя несколько секунд, и я нёс тебя на руках до машины, а мама шла рядом.       Я кивнула, а Пирс слегка отстранил меня от себя, взяв за плечи, и заглянул в глаза.       – Ну, перестань уже разводить сырость. Признаться, я удивлён. Я не видел тебя плачущей со дня похорон твоей матери.       – Ты вообще меня не видел с того дня, – как-то безразлично припомнила я, ковыряясь в подкорке и выуживая болезненно-колючие воспоминания о страшном периоде жизни. – Наша встреча в 2001 стала первой, ведь я уже была другой.       – Я следил за тобой. За учёбой, успехами, приезжал на выпуск академии, но не показался тебе на глаза, стоял в тени, когда Ник вручал тебе диплом.       – Почему?       – Потому что тогда мне не было места в твоей жизни, – тепло улыбнулся Пирс.       – Или потому, что тебе пришлось бы многое рассказать, верно?       – Перестань, – мягко пожурил меня мужчина. – Мне тоже было больно, Кьяра.       Я вздрогнула и отшатнулась, как от удара. Александр беспрекословно разжал пальцы, отпуская меня.       – Не зови меня так. Она умерла, – задушено зашептала я, ощущая, как слезы снова наполняют глаза, готовые вот-вот пролиться от нахлынувших воспоминаний.       – Я понимаю, – горько улыбнулся Александр. – Это как ковыряться в воспалённой ране, выпуская гной. Больно, но без этого никак. Отпусти прошлое, его никому не дано изменить.       Я отвернулась, пряча потерянное выражение лица, и снова вцепилась в остывший латте, уже со вкусом виски.       Александр подцепил свой стакан со столика и вернулся к документам, встав ко мне спиной.       – Я уйму любопытство Фьюри, благо, твоя легенда слишком тщательно обыгрывалась и строилась. Подкопаться и усомниться там не в чем, ищейки останутся с носом в любом случае.       Я молча смотрела ему между лопаток и переваривала услышанное.       – Не отсвечивай некоторое время. Я бы предпочел отправить тебя в отпуск, но это вызовет ненужные подозрения. Больше времени проводи в кабинете и своем отделе или в лаборатории, и если попадется Ник – извинись, но с расспросами отправляй его ко мне.       Отпив кофе с виски для храбрости, я помялась, не зная, как продолжить разговор.       – Чего ещё ты мне не говоришь, Александр?       Пирс обернулся и пристально взглянул на меня. Усталый вздох сорвался с его губ, когда он понял, что я не отцеплюсь от заезженной темы, вокруг которой мы с ним кружим, подобно двум хищникам, но никогда не подходим вплотную, боясь откровений.       – Это вместо благодарности?       – Спасибо, – быстро проговорила я и залпом допила напиток. Мусорное ведро стояло у другой стороны стола, и я обогнула его, чтобы закинуть стакан, и остановилась лицом к лицу с сосредоточенным Пирсом. – О чём ты молчишь, скажи мне, пожалуйста, – тихо, тщательно проговаривая каждое слово, попросила я.       – Послезавтра с Солдатом отправитесь на миссию, в Лондон, нужные документы я пришлю тебе в офис. Это последняя ваша с ним работа перед испытаниями сыворотки, ты же дала положительное заключение по ней?       Молча кивнула. На мой вопрос он отвечать, конечно же, не собирался, и я подавила разочарованный вздох. Александр поджал губы, возвращаясь к документам.       – Как ты себя чувствуешь после операции?       – Нормально, – я равнодушно пожала плечами, опираясь ладонями о спинку мягкого вертящегося стула.       – Как группа? Рамлоу?       – Нормально.       – Кендра, – предупреждающе рыкнул Александр.       – Брок пришел в себя утром, я звонила в клинику. Его ждет реабилитация и достаточно долгое восстановление, но он крепкий мужик.       – Хорошо, – ровным тоном ответил Александр и улыбнулся: – Жду твой отчет по делу, надеюсь, ты ещё помнишь, как они пишутся.       – Я пришлю его попозже. Слушай, что касается Картер…       – С ней всё будет в порядке. Поговорим об этом потом, я назначу тебе встречу, – махнул рукой Александр, давая понять, что аудиенция закончена, и снова погрузился в бумаги.       – Хайль ГИДРА, – прошептала я и вышла вон.       В душе тихим забитым зверьком скулила боль. *       К шести вечера, когда я разгребла-таки завал документов на рабочем столе, ответила на письма и отправила по электронной почте подробный отчет о миссии Александру, мозг в полной мере ощутил себя лимоном, выжатым до последней капли. Дверь кабинета за собой я захлопнула под аккомпанемент нервно дергающегося глаза, а желание прибить кого-нибудь приумножалось с каждой минутой.       Когда распахнувшиеся двери лифта явили мне суровые физиономии переговаривающихся между собой Пирса и Фьюри, в голове мелькнула мысль, что я вроде бы ещё не косячила в такой степени, чтобы заслужить подобные испытания. Нервов и желания растягивать губы в фальшивую улыбку не было, поэтому я перевела понурый взгляд с одного на другого и вошла в кабину.       Ник и Александр умолкли, синхронно повернувшись ко мне, Фьюри – с любопытством в единственном глазе, Пирс – с упреждающей угрозой в ледяных глазах.       – Где я так накосорезила в прошлой жизни, – попробовала пошутить я, но за спиной Фьюри Александр выразительно округлил глаза в наигранном возмущении. «Чёрный плащ» улыбнулся.       – Ник, я прошу у вас прощения за свою недавнюю выходку, – горько вздохнув и надев маску раскаяния, начала я. – У меня довольно вспыльчивый нрав, да и вы были правы – в деле у меня был личный интерес…       Лучший способ настроить собеседника на позитивный лад – согласиться с ним. Фьюри достаточно благодушно кивнул:       – Александр уже объяснил мне некоторые подробности вашего прошлого в бытности агента разведки. Признаться, я не изучал вашего досье до недавних пор, потому заявление о вашей отправке в Афганистан и впрямь показалось мне диким.       – Простите меня, – ещё раз мягко улыбнулась я самой искренней и виноватой улыбкой, на которую была способна в своем нынешнем состоянии изломанной куклы. В конце концов, мне нет нужды убеждать собеседника словесно. В том, чтобы быть женщиной, есть свои прелести, например, истинно женское обаяние, особенно если женщина награждена должной красотой. Пирс не раз говорил, что мои глаза в определенных ракурсах и при нужном свете способны лишать людей дара речи, и сейчас влажный взгляд моих больших озёр, поднятый на Ника, явно сыграл в мою пользу.       – Всё нормально, – снисходительным тоном ответил он. – Только в следующий раз старайтесь выяснять отношения со мной в конфиденциальной обстановке, а не на глазах подчинённых, окей?       – Разумеется, – виновато закусила я губу. – Шерон не разболтает, Ник. Мы хорошие подруги, и я точно вам могу сказать одно: она не понаслышке знает про мой тяжелый характер.       Николас усмехнулся в ответ весьма миролюбиво. Что за мысли бродили в его светлой голове битого жизнью шпиона, мне знать не дано, потому судить, возникли ли у него какие-то сомнения в мой адрес, я не могла. Наверняка возникли, Ник – тёртый калач.       Александр одобрительно кивнул мне, и в молчании мы втроем спустились на парковку. Моя машина стояла в отдалении, рядом с тачками высшего руководства, и я, выдохнув с облегчением, направилась к "мерину", но была окликнута Александром.       – Блестяще справилась, – улыбнулся Пирс, подходя вплотную.       – Ты со мной решил ехать?       – Нет, меня подвезет Ник. Я только хотел сказать, что роль влюблённой дурочки тебе хорошо дается.       Помолчав, я немного пожевала губу и усмехнулась:       – У мастеров училась.       Александр внезапно посерьезнел и взял меня за локоть, отворачивая лицо от камеры наблюдения неподалеку.       – Я понимаю, что глупо требовать от тебя не играть, но заставить человека полюбить насильно нельзя. После введения сыворотки Солдат отправится в заморозку, минимум на год. Для боевых задач будут использовать других агентов. Это решение всего Совета, потому что проект слишком долго бодрствует, и они боятся, как бы это не сказалось на его здоровье.       Сердце замерло, подпрыгнув к горлу. Я отчаянно пыталась удержать лицо и не показать, насколько меня задело сообщение, но ничего не вышло.       – Я услышала тебя, – сдавленно прохрипела я, вдыхая ставший внезапно горьким воздух. Александр на несколько секунд сжал сильней мой локоть.       – Будь осторожна, я прошу тебя, – едва слышно прошептал он.       – Ты же сказал сам, что уничтожишь меня, если я оступлюсь, – вскинула я лицо и стойко выдержала ледяной взгляд Пирса. – Я оступилась, твою мать, – зашипела я растревоженной змеёй, – не прикидывайся, ты всё прекрасно понимаешь. И ты знал, что так будет.       Он плотно сжал губы на несколько мгновений, скользя по моему лицу острым, как бритва, взглядом.       – Ты сама себе роешь яму, – тихо процедил он в итоге. – Я не собираюсь в этом участвовать.       И, решительно развернувшись, пошел прочь, а я смотрела ему в спину, пока мужчина не сел в джип Фьюри.       Барабанная дробь, отстукиваемая сердцем, оглушала. *       – Врачи ему популярно объяснили, что будет, если он снова попробует напрягать голос.       – Ну и?       – Теперь я точно знаю, что материться Рамс может даже глазами, – припечатал Джек. Я хохотнула в ответ и тихо стукнула горлышком бутылки пива о его чашку крепкого чёрного чая. Рамлоу, сидящий на больничной кровати, картинно закатил глаза в ответ на наши ухмылки и показал оттопыренный средний палец нам обоим.       Мы с Роллинзом коротали время в его палате, сидя на стульях рядышком, напротив кровати мечущего глазами молнии Брока, и пили – Джек свой чай «вырви-глаз», как называли его бойцы, настолько крепким Роллинз его заваривал, я же протащила в палату под курткой «Миллер» и блаженно потягивала прохладную приятную жидкость. Брок поначалу гневно сложил руки на груди, но потом просто махнул рукой и уставился в какой-то буклет, кажется, туристического агентства, которых масса валялась на покрывале на его ногах.       Фьюри после больничного выдавал пострадавшим бойцам двухнедельный отпуск, Рамлоу ввиду длительной реабилитации отпуск удваивался, но не сказать, что тот выглядел счастливым. Ребята притащили ему буклеты, чтоб он выбрал, куда поедет, и до сих пор он теребил в руках разноцветную бумагу и презрительно морщился в ответ на предложения.       – Как ты его пьешь? – дернула я носом, принюхиваясь к кружке Роллинза. Тот угловато ухмыльнулся в ответ, и убрал её из моей зоны досягаемости в другую руку. – Серьезно, от этой бурды язык в трубочку вяжется, Джек. Это для сердца вредно.       – Давай ты не будешь разыгрывать из себя мою мамочку, мне тут и без тебя наставления врачей уже поперек глотки встали, ей Богу, – рыкнул он в ответ, и запищал, передразнивая докторов: – "Перевязка в десять, мистер Роллинз, если вы не начнете есть куриный бульон, я нажалуюсь вашему руководству, мистер Роллинз, и скажу, что вы сознательно препятствуете своему выздоровлению, вам нужно повторно сдать анализы, мистер Роллинз, а то ваша моча нам не нравится, поссыте в баночку ещё раз!" Блять, я после их харчей готов блевать в эту ебаную баночку!       Брок согласно закивал.       – Что ты скалишься, хрен с трубочкой? – гавкнул Джек. – Можно подумать, что тебя чем-то путным кормят.       Рамлоу перекосило от злости, и он коротко, но доходчиво провел ребром ладони на уровне горла, показывая, что месть Джеку будет жестокой. Я почесала кончик носа и заржала в голос, Джек согнулся пополам рядом.       – Ой, я не могу, твою мать, Рамс, сначала разбинтуйся, потом грози, мумия с глазами!       Брок с повязками на пробитой голове и шее, поджал губы и нехорошо прищурился.       – Смотри, – смеясь, пихнула я Джека локтем, – планы мести обдумывает. Особенно тебе, ты ж его продырявил.       Сердито насупившись, Рамлоу демонстративно уставился в буклет с египетским Сфинксом на обложке. Наверное, состояние мумии сказывалось – к пирамидам потянуло.       – Прижми задницу, Брок, тебя ещё курс восстановления ждёт, – отсмеявшись, примирительно сказала я, потягивая ещё не начавшее теплеть пиво. Боец закатил глаза и недобро зыркнул в мою сторону. – Никогда бы не подумала, что у тебя такие живые глаза и очаровательная мимика, пока ты не заткнулся под слоем бинтов.       Джек хмыкнул, а Рамлоу глубоко вздохнул, картинно показывая, что мы его задолбали подколками, и метнул взгляд на дверь, без слов указывая нам направление движения в случае, если мы продолжим.       – Пирс ещё в голосе? – повернулся ко мне Джек.       – Ну-у-у, – протянула я, наблюдая, как Брок обращается в слух, – проорался сегодня, конечно, но голову мне оставил. Уставший был, его на Гаити заездили.       – Росс ему мозги выебал, – коротко бросил Джек, отпивая черную мерзость из кружки и откидываясь на спинку мягкого стула.       Теперь навострить уши пришлось мне.       – Почему я не в курсе?       – А-а-а, – махнул рукой Роллинз. – Ты же знаешь, что Бриджет ко мне неровно дышит?       – Ну.       – В обед приезжала, привезла долбанный, мать его, куриный бульон, и, помимо причитаний на тему «Джеки, выздоравливай!» рассказала ещё и об утреннем визите Росса в Трискелион. Имел долгий разговор с Фьюри и Пирсом, и назвать Пирса счастливым по возвращении в кабинет было нельзя.       – Ещё бы, мы ничего и никого не привезли с собой ему на откуп, вот и бесится, – настроение испортилось. – Целью «Удара» была антитеррористическая операция, призванная уничтожить крупное бандформирование и несколько каналов поставок оружия. Росс там ни с какого бока не прикипел, он переживает, как бы его отдел с лаврами не прокатили.       – Мы просто красиво ушли, раздолбав к чертям террористов и все возможные улики, – кивнул Джек.       Я подняла глаза и встретилась с вопросительным взглядом Брока. Он кивнул, и мы с Джеком недоуменно переглянулись.       – Что? – спросила я растерянно. – Я не телепат, Брок, о чём ты думаешь, не знаю.       Рамлоу, рискуя заработать косоглазие или просто сломать глаза, снова закатил их под потолок, и потянулся за ручкой на тумбочке. Минуту сосредоточенно что-то царапал на бумажке и повернул к нам корявый итог своей курицелапой каллиграфии.       «Причем тут Росс, что ему надо?»       – Тебе что, мозг отшибло нахер? – поморщилась я. – Росс – глава спецотдела по борьбе с терроризмом, а Щ.И.Т. – одна из лучших в мире служб по борьбе с преступностью. В операции по ликвидации участвовал исключительно Щ.И.Т.. Выводы сам сделаешь или помочь?       Рамлоу поморгал и вопросительно поморщился, выразительно приподнимая брови.       – Точно, мозги набекрень, – удрученно констатировала я, а Джек удовлетворенно промычал, прожевывая чизбургер. Брок, нахмурившись, выслушал объяснение: – Когда это громкое дело осветит пресса, поднимется международный скандал, это несомненно, но видишь ли, Россу не с руки отдавать все лавры одному только Щ.И.Т.у. У некоторых, исключая простой люд, могут возникнуть серьезные вопросы к компетентности его отдела, да и вообще к ЦРУ в целом, если под их носом работал крупнейший синдикат, а они щёлкали клювами, а в результате палочкой-выручалочкой, спасшей людей от угрозы, выступил Щ.И.Т. Начнется кипеж, мол, вы зарплату из наших налогов получаете, а вас не слышно и не видно. А там дойдет и до того, что кто-нибудь обязательно брякнет – нужен ли этот отдел в принципе, как и всё ЦРУ, если есть Щ.И.Т.       Брок пожевал губу и перевел взгляд с меня на задумавшегося Джека.       – Думаешь, наши примажут Центр по Борьбе с Терроризмом к этому делу? – глухо выдал Роллинз, уставившись в стену.       – Вынуждены будут. Когда поднимется шумиха, Росс первым делом, чтоб обезопасить свой отдел от упреков, спросит о том, как лучшее боевое подразделение в мире попало в простую ловушку в горах и стоит ли оно вообще всех тех высоких оценок профессионализма и знания дела, которыми его забросали. Щ.И.Т. оправдается, конечно, но никого это в лучшем свете не выставит, а вот репутацию подмочит обеим сторонам. Так что они договорятся. Могу поспорить – сойдутся на каком-нибудь видном учёном, захваченном в плен, и будут хвастаться своевременными совместными действиями спецслужб, способствовавшими освобождению заложников и уничтожению крупной террористической сети. Вас похвалят за храбрость, наградят раненых и отметят заслуги.       – Дерьмо, – процедил Джек. Я кивнула, оглядывая помрачневшего Брока.       – Я там, как понимаете, не при делах и ни слова внести не смогу. Меня в отчетах упомянули только в нужном контексте, так что если я влезу – опять же возникнут вопросы. Но, насколько знаю Эверетта, думаю, что так и будет.       – Что будем делать? – допивая чай, спросил Джек.       – Да ничего, – пожала я плечами. – Всё, что могли, уже сделали. Теперь только ждать.