Экспресс 2025

Луна бросала слепой свет на утянутую маскировочной сеткой крышу домика. Казалось, ничего живого не было на сто миль вокруг. Все молчало. Лишь иногда ленивый ветер подгонял улегшиеся мертвые листья, словно пытаясь заставить их ожить, станцевать в последний раз. Где-то в комендантской сидел Ратов. Сидел, как всегда, листая потрепанный фотоальбом со стертым до мяса корешком, перелистывая фотографии медленно, одну за другой. Всматриваясь в знакомые черты. Вот он, молодой Ратов. Худущий, а волосы чуть ли не в кудри завиты. Обнимает младшую сестренку, которая, будто бы боясь фотографа, чуть ли не плачет, лезет на руки к старшему братишке. А здесь – мама с отцом. Такие счастливые, смеются, помнится, тогда еще все с телефонами ходили… Теперь-то уж никто и не пользуется ими. Вышли из моды. Может быть, какой-то еще сумасшедший и вынет из кармана плоский кусок пластмассы и приложит к уху, и оттуда польется голос родного человека. Но все нормальные люди уже давно пользуются «ухом» - маленьким шариков, вставленным в ухо. Стоит только оттянуть мочку – и ты слышишь того, кто тебе нужен. А вот он – с Анкой. Счастливая, целует его в щеку, в шелковом зеленом платье, легко развевающемся на ветру. Да, здесь он – с коротким ирокезом, и волосы лишь чуть завиваются. Вот оно – даже меньше года назад была сделана эта фотография. А что теперь осталось? Отец погиб на войне. Мать неизвестно где. «Без вести пропавшая» - значит, еще есть надежда. Может, ушла в леса, к партизанам, может, нашла где-то приют, может, хоть какая-то надежда есть, что она жива, что помнит своего сынишку, что кладет врагов одного за другим. А Анка… После того, как пришло сообщение от соседа, как же она дожидается своего любимого жениха… Не дождалась. Даже сейчас, в эти дни, не дождалась. И неизвестно, кого винить, куда бежать. Конечно, куда легче носить с собой планшет и рассматривать фотографии с него, но, черт возьми, сломается при первом же неловком движении. А фотоальбом… Помнится, у матери были такие. Уж очень любила она рассматривать распечатанные на особой бумаге фотографии. Антон, аккуратно закрыв папку с фотографиями и отложив ее на стол, обхватил голову руками. Тишину прерывали тихие всхлипы Ратова, а спина его тряслась в беззвучном плаче. Это там, на фронте, на стрельбище Ратов – железный, нет, титановый человек, который укроет своих «зеленых» хоть от ядерного взрыва, а здесь, когда никто не видит… Здесь можно. Шагов полковника было почти не слышно за всхлипами – старый полковник бесшумно поднялся по лестнице, и так же тихо сел рядом с майором. - Ну-ну-ну, мой мальчик, полно… Ну-ну-ну… - тихо гладил его по спине старик. - Товарищ Штерн, - начал, икая от плача, Антон, - за что нам это? За что? - Нас это не касается, - вкрадчиво говорил старец, - просто так надо. Просто потому что кто-то там, наверху, решил, что может играть нашими жизнями. Мы как оловянные солдатики. - Даже девушки… Что же это за война-то такая, когда даже женщина взяла в руки оружие? Гладковыбритое, почти детское лицо Ратова исказилось в гримасе отчаяния. Голубые глаза гневно сверкали, губы плотно сжаты, брови сведены к переносице… - Ну полно тебе, сокол, - добродушно похлопал его по плечу полковник, - все когда-нибудь закончится. Отвоюем мы этих америкосов. Будем еще ходить по центру Нью-Йорка и хотдоги уплетать. Иди спать. Завтра еще желторотых тренировать. Ратов, раздевшись, улегся на кушетку, сомкнул покрасневшие и припухшие веки. Штерн закурил трубку и выключил лампочку. В комендантской было так темно и тихо, что можно было слышать, как тлеет табак в трубке. А где-то из-за горизонта уже поднимался по-прежнему безразличный желтый диск, и далекие звезды уже умирали, чтобы воскреснуть завтра, ближе к полуночи.