Половина жизни

Мужик с отвращением отшвырнул от себя бело-розовый комок. Платье, как огромная ослабевшая птица, с тихим шелестом пролетело по комнате и упало мёртвое в углу. Мужик вытряхивал из промокшей, пропитавшейся водой картонки остальную мелочь, он быстро разгребал пальцами платочки, ленточки, рюши, оторвавшиеся, видимо, от платья, ища среди них заветный талисман – янтарь на шнурке, последний его подарок дочери. Или первый? Ведь кроме жизни и его, он ничего ей так и не дал, а можно ли считать подарком ополовиненную жизнь? Янтаря не было. Не было среди вещей Фанни, но был на последней её фотографии. Он ещё раз пересмотрел вещи из коробки, это барахло не могло принадлежать его дочери. «Что же происходит? – мужик старался рассуждать логически, но мысли снова не слушались, – Что со мной? Почему я такой дурак?» В углу копошилась Милена, она расправляла откинутое мужиком платье, приложив его к груди. По ширине платье было ей почти в пору, только длина рукавов и юбки не подходила. Какое-то время мужик отстранённо рассматривал это странное, старомодное бело-розовое платье с рюшами и оборками, явное сшитое на заказ каким-то выжившим из ума портным, помешанным на девочках-лолитах. Милена теперь рассматривала себя в узком блёклом зеркале, примеряя на себя этот наряд. Невинно-зефирный цвет странно сочетался с её угловатыми птичьими чертами и бледной, нездоровой кожей, она стала казаться зеленоватой и грязной, контрастируя с нежной воздушной тканью. Но женщине, судя по всему, нравилось. Платье было ей почти впору, но для Фанни оно было слишком велико, да и представить, что его дочь могла бы надеть такое хоть и перед смертью, мужик не мог. Пусть он мало знал её, но ему казалось, что она скорее осталась бы голой.       – Выбрось это. – кинул он женщине раздражённо и вышел. Надо было побыть одному. Мужик дал себе последний шанс, для того чтобы всё вспомнить и сложить воедино. Погрузившись в свои мысли, он не заметил, как пришел на пристань. Ранним утром было свежо, море бурлило, белые барашки волн шумно бились о камни. Мужик стоял, засунув руки в карманы, он не любовался морем, просто смотрел и как-будто видел что-то другое за мутью зеленой воды. «Зачем я приехал сюда?» – ответ на этот вопрос был теперь принципиально важен, он определял все дальнейшие действия, может, и всю оставшуюся жизнь. Море пело что-то свое, древнее и заунывное, порт, громыхая и скрежеща железом, был ему аккомпанементом. Мужик развернулся и побрёл обратно к дому Милены, он приехал, чтобы увидеть дочь, чтобы выпить с ней пряного рома, а потом уплыть вместе далеко-далеко в дивные страны с тёплой зимой и белым песком. И он, вопреки смерти, сделает это. Милена сидела, по привычке подогнув под себя ноги, и перешивала платье, она решила сделать из него себе пеньюар. Мужик уже не возражал, платье было ему безразлично, оно принадлежало не его дочери. Наконец-то к нему вернулась ясность мыслей, вода схлынула, унося с собой песок, под которым был погребён разум. Хоть ситуация и оставалась непонятной для мужика, он, во всяком случае, мог контролировать, то что происходит в его голове и трезво оценивать факты.       – Всё здесь не так просто, – говорил он то ли Милене, то ли самому себе, чтоб полностью убедиться в своей дееспособности,       – Фанни исчезла не просто так, это всё связано с деньгами, не пойми откуда взявшимися у Ланы, с чужим платьем в коробке, с её пустым досье. – он вдруг вспомнил реакцию биографа, когда тот узнал, что он отец Фанни, вспомнил, как тот нервно озирался и всё время передвигал по столу фарфоровую вазочку, - может, даже и с этим треклятым МЭКом, с тем парнем, что должен был заниматься биографией Фанни, но как-то схалтурил. Всё неспроста. Неспроста эта толпа трётся у главного входа, и неспроста тот вчерашний человек всё причитал, угощал меня выпивкой и по ошибке звал меня то братом, то Чарли. Милена подняла голову и с интересом наблюдала за расхаживающим по каморке мужиком, она уколола палец и поднесла его ко рту, чтобы облизать ранку, но заслушавшись, так и замерла с кровоточащим пальцем на губах. Кровь всё сочилась, окрашивая её губы алым.       – Понимаешь что это может значить? – он остановился и повернулся к ней. «То, что Бобо может быть и жива!» – хотел сказать он, но по-новому красные губы Милены, ярким сочным пятном выделяющиеся на лице, заставили его мгновенно подумать о другом, о том, что такой цвет ей идёт гораздо больше, чем тот, которым она красила губы обычно. Мысль эта явно была не к месту, и странно, что мужик, вообще, обратил на это внимание, видимо, мозг, бездействовавший всё это время наконец-то ожил и теперь не знал, за что ему хвататься, мысли метались, толкались, но уже не путались, впервые за много лет мужик видел всё ясно и правильно.       – Ну-ка дай сюда! – он выхватил недошитый пеньюар из рук женщины и стал его выворачивать. - Вот, нашёл! – Он показал Милене фирменный ярлычок: "Ernesto P.P." - название ателье было написано красивым готическим шрифтом. – Вот где сшили это платье, нужно пообщаться с портным, спросить имя заказчика. Милена резко встала, уверенно направилась к шкафу и стала копаться в вещах, громыхая вешалками, уже из самой глубины шкафа, куда она залезла в поисках своего лучшего платья, она крикнула:       – Я иду с тобой.       – Хорошо. Тогда идём. – мужику натерпелось хоть что-то выяснить. Нужны были действия, отчаянные и решительные.       – Погоди, ещё слишком рано, это во-первых, а во-вторых, ты думаешь, это всё так просто, ты придёшь и этот портной тебе всё выложит? Может ещё и костюм новый подарит? Вполне вероятно, что такого бродягу как ты, и на порог-то не пустят.       Милена продолжала рыться в шкафу, она балансировала на одной ноге, наклонившись вперед, а другую ногу театрально приподняла, вытянув носочек. Старая домашняя туфля с шлёпнулась на пол. – О! Нашла, – растрепанная, она вылезла из шкафа, держа в руке вешалку. С вешалки безжизненно свисало пыльное, грязно-винное платье, отделанное лысым кошачьим мехом, крашенным под тигриные полосы. – Мой старый товарищ, – проговорила, она любовно осматривая платье, – мы снова вместе.       – Милена как-то глупо засмеялась, любуясь на своё отражение в обнимку с платьем. Мужик молча наблюдал за ней. Слова Милены немного отрезвили его, действительно, глупо было полагать, что ему так просто дадут нужную информацию. А выяснить кому принадлежало это платье – было единственной возможностью понять, как оно оказалось в коробке его дочери. Это было начало пути.       – Его-то я и надену. А теперь, выйди! – сказала она каким-то новым для неё, повелительно-игривым тоном. – Давай, давай, выходи. Мадам надо переодеться. – и усмехнувшись, добавила: – Мужик. Он вышел и прикрыл за собой дверь. Пока Милена наряжается нужно было продумать, что делать дальше. От того, удастся ли выяснить что-то в ателье, зависело практически всё. Но что, если всё-таки не удастся? Оставался Фегер, мутный, трусоватый биограф, но как быть с ним мужик не знал. С одной стороны, парень явно что-то знает, хоть и пытался показать обратное, но с другой стороны, прямыми вопросами его можно вспугнуть, тогда неизвестно что будет... От размышлений мужика оторвала открывшаяся дверь. Милена, растрепанная, раскрасневшаяся, но невероятно довольная собой вышла в сырой мрак коридора, она старалась ступать медленно и важно, держа осанку.       – Влезла. – многозначительно гордо сказала она. – Ну как? Какое-то время мужик молча её рассматривал, пытаясь понять, что именно она хочет услышать. Милена была босиком, а волосы, не расчёсанные ещё после сна и растрепавшиеся в процессе поиска и переодевания, клочковато торчали во все стороны, кровь с губ уже стерлась, и лишь одна капелька присохла у уголка рта. Мужик не знал, что сказать, но план Милены стал ему понятен. Она будет отвлекать внимание, изображая клиентку. Наивный и детский фокус с переодеванием, но он видел, что женщина и правда верила в то, что в этом старом платье, с кошмарным ободранным мехом она выглядит как "мадам", и сможет всех запросто провести.       – Умница. – сказал он наконец, выудив это слово из тех времен, когда ещё учился в школе. Как-то так учителя хвалили его старательных одноклассниц. Лицо Милены просияло. Шорн проснулся рано утром, с ясной головой и чётким планом действий на сегодня. На работе был выходной, потому он мог целый день посвятить решению проблем. Как и всегда, закон «утро вечера мудренее» сработал безотказно, от страха и растерянности не осталось и следа, пришло понимание, что никакой особой опасности девчонка не представляет, ведь ей не выбраться из дома, она может только угрожать. Приведя себя в порядок, Фегер решил наведаться к Гринам и всё разрешить. Они в конце концов были во всем виноваты. Директор пароходной кампании был не последним человеком в городе, его семья жила в роскошном особняке, окружённом огромным цветущим садом и высоченным каменным забором, украшенным фонарями и живописно увитым плющом, но от этого не менее неприступным и глухим. Это было целое маленькое королевство, попасть в которое было не так-то просто, как представлял себе неопытный биограф. Он отправился туда не позвонив, (на всякий случай, телефонные разговоры стали казаться ему ненадёжными,) поэтому долго не мог попасть внутрь, объясняя принципиальному охраннику кто он, и зачем пришёл. В конце концов, хозяин сам вышел и провёл его. Растерявшийся от таких сложностей биограф быстро семенил по посыпанной разноцветными камушками дорожке за хозяином замка и не знал, нужно ли восторгаться яркой экзотической зеленью сада, или лучше молча и с серьёзным видом перейти к сути. В дом, напоминающий сказочный замок, Шорна не повели, он и хозяин расположись в спрятанной среди бушующей зелени беседке.       – Что привело вас? – спросил мистер Грин, садясь в плетёное кресло напротив Шорна. Как и всегда, он был элегантно одет в светлый, явно очень дорогой и сшитый на заказ костюм, мужчина совсем не изменился с их последней встречи, всё те же белоснежные усы, то же сытое брюшко, но в нём было что-то болезненное и странное, что делало его почти неузнаваемым. Даже тогда, убитый горем, напуганный родитель, вспоминал биограф, выглядел более живым. Что же произошло в этом доме? Фегер медлил, разглядывая то мужчину, то сад вокруг, пытаясь найти подходящие фразы для начала такого трудного разговора. Идя сюда, он представлял себе всё гораздо проще, его сразу приняли, внимательно выслушали и вместе, они по-деловому бы всё решили. Мистер Грин не торопил его и даже, кажется, больше интересовался присевшей на перила беседки птичкой. Это было маленькое, лёгкое и подвижное созданьице, весело скакавшее на тоненьких, неправдоподобных лапках и что-то пискляво щебетавшее. Шорн тоже с изумлением смотрел на неё, таких птичек в городе, где кроме чаек и ворон никого не водилось, увидеть было невозможно. Птичка, тем временем, нисколечко не смущаясь двух пар глаз, рассматривавших её, продолжала беззаботно вертеть хвостиком и чирикать. Вдруг на дорожке, ведущей к дому появилась светлая фигура, она медленно, чуть покачиваясь приближалась. Когда женщина поднялась в беседку, муж услужливо принял из её рук поднос с чаем и пирожными, что она принесла. Он галантно поцеловал пухлую белую ручки супруги и пододвинул ей кресло, в ответ она одарила его сияющей, блаженной улыбкой. Когда она вошла, Фегер сразу отвлёкся от птички, переключив всё внимание на женщину. Перемены в ней, в отличие от мужа, были разительно заметны. На ней было все то же светлое, украшенное кружевом и бантиками платье, глядя на которое Фегер представлял себя героем какого-то викторианского романа, все та же аккуратная, полная драгоценных шпилек и заколок причёска, но лицо её изменилось до неузнаваемости, теперь оно напоминало идеально ровную, отшлифованную и выбеленную маску. Пропали горькие морщинки, тени под глазами, на однотонном, упитанном лице запечатлелось неугасимое выражение безмерного, хронического счастья. Женщина бестолково хлопала светлыми ресницами и улыбалась гостю, мужу, птичке на перилах и всему, что отражалось в её выпуклых, широко распахнутых блестящих глазах. Фегер поспешно встал и поприветствовал женщину, краснея и смущаясь от того, что не сделал этого сразу. Она всё так же улыбаясь, благодушно протянула ему мягкую, словно тряпичную ручку. Шорн поспешно поцеловал пухлые пальцы. Женщина продолжала искренне улыбаться. Он понял, что она его не узнаёт. С появлением женщины пропала тишина, она говорила не своим, певучим и высоким голосом, говорила, сама себя перебивая и хихикая, всякую несуразицу, продолжая при этом светло улыбаться. Фегер пытался вслушаться и понять её, но получалось лишь приветливо кивать и улыбаться в ответ на её улыбку. Мистер Грин продолжал молчать, но разглядывал теперь не птичку, а гостя. Фегер окончательно растерялся, судя по всему, женщина была не в себе, но как вести себя он не знал, не знал, что можно, а что нельзя говорить при ней. Поймав его растерянный, умоляющий взгляд, муж перебил её:       – Дорогая, а ты не забыла предложить этих чудесных пирожных Вите. – он сказал это очень ласково, но при этом склонил голову и заглянул женщине в глаза. – Они просто великолепны, – он взял с подноса пирожное с заварным кремом. Сидя на другом конце стола, Фегер почувствовал восхитительный запах, исходящий от сладости. На какое-то время женщина замолчала, сложив губы бантиком и размышляя. Взгляд её медленно перетекал с пирожного на мужа и обратно. Вдруг она резко встрепенулась, и пропищав только «Ох!», побежала прочь из беседки. Когда она скрылась среди цветущих кустов, и шорох её быстрых шагов стих, мужчина отбросил пирожное на поднос и серьёзно поднял больные глаза на гостя. Фегер понял, что пора начинать.       – Я пришёл по поводу вашей... – он рефлекторно поправил очки, – по поводу вашей дочери. Мужчина хмуро взглянул на него.       – Я не собираюсь выяснять, что здесь произошло, бередить ваши раны – снова потянулся к очкам, но отдёрнул руку, – Я просто хочу предупредить вас. Предупредить об опасности. – Фегер сделал паузу, оценивая реакцию.       – Вита – моя дочь, и она жива и абсолютно здорова. Запомните это.       – Д-да, разумеется, разумеется, мистер Грин... – Фегер заметил как начал трястись его голос и руки, – Я-то всецело верю, и очень, безмерно рад... Но есть, как бы это сказать, люди, которые не поверят в её исцеление. Возникшая пауза стала пыткой для биографа, он тревожно наблюдал за собеседником, не зная какой реакции ожидать. Конечно, хозяин был не на столько безумен, как его несчастная жена, но всё же, и он был не здоров. Мистер Грин внимательно смотрел Шорну в глаза, точно так же, как некоторое время до этого смотрел на свою жену. А затем медленно произнёс:       – Большое спасибо за информацию. – он поднялся, чтобы проводить Фегера. Тот тоже послушно встал. «Понял он меня или нет? Может стоит сказать ему про объявившегося отца?» – лихорадочно размышлял Шорн, выходя из беседки. Птичка, вспугнутая мужчинами, чирикая, улетела прочь, оставив на перилах жирную белую кляксу. Фегер почувствовал себя обманутым, некстати мелькнула мысль о том, что Земля снова обвела его вокруг пальца, и посмеявшись, бросила один на один с проблемами. На Марсе птицы не гадили бы. На выходе он всё-же решился спросить, что Грин намерен делать.       – Мы уплывём. Далеко отсюда, и как можно скорее, туда, где никто не знает нас и не помешает нашему счастью. За счастье быть со своей дочерью мистер и миссис Грин заплати очень высокую цену. Они заплати вдвойне. Их маленькая принцесса должна была умереть как в глупой старой сказке. И только чудо могло её спасти... На самом деле, чудом, в жизни можно считать всё, что угодно: падающую звезду, первый снег, солнечный зайчик на ладошке... Это чудеса для всех. Никто не может быть лишён летного дождя и радуги. Таким же доступным стало и другое чудо - исцеление от всех болезней. И только одно чудо осталось труднодоступным и невероятно дорогим. Чудо Жизни. Для кого-то его цена осуществима, для кого-то нет, а кому-то оно досталось и, вовсе, задаром. Странное такое, несправедливое чудо. Оцениваемое и бесценное, нереальное и доступное. Но когда вдруг появляется потребность в чем-то, то это «что-то» сразу обязательно попытаются вам продать. Этот закон срабатывает каждый раз, и родители Виты стали лишь очередным тому подтверждением. Чудо, которое они искали, было у них в руках. Договориться о цене - совсем не вопрос. До этого же, всё в жизни маленькой Виты действительно напоминало сказку, любящие обеспеченные родители, прекрасный дом-замок с собственным садиком и чудесным прудом, наряды, игрушки, домашние любимцы, уроки музыки и танцев, и, конечно же, волшебные сказки на ночь, но только вот для её собственной сказки счастливого финала не предвиделось, прекрасная принцесса умрёт, как только ей исполнится шестнадцать. Уколовшись иглой, не прялки, а шприца она, такая юная и озорная, заснёт погибельным вечным сном. С каждым годом отец и мать чётче осознавали неотвратимость смерти любимой дочери. Как и сказочные король с королевой, они были готовы на всё ради её спасения. Ах, если бы дело можно было бы решить запретом на прялки, то влияния мистера Грина хватило бы. Но вот с эвтаназией он ничего поделать не мог. Но потом всё решилось само-собой, встреча с Фегером, серый прямоугольник визитки, и тихий вечер раздумий. Взглянув друг другу в глаза, муж и жена прочли там одно и то же: «Выхода нет». А дальше надо было просто выполнять инструкции, и когда деньги были переведены, им сказали куда подъехать. Это было где-то в порту, склад, потерявшийся в лабиринте точно таких-же безликих железных амбаров. Был уже вечер, накрапывал мелкий дождь. Миссис Грин терпеть не могла порт, и всё, связанное с морем, однажды ещё ребёнком она с няней попала на рыбный рынок, что до сих пор находился неподалеку. С тех пор, в её доме никогда не было морепродуктов. Видимо, слишком болезненный отпечаток оставили лотки полные задыхающейся, извивающейся рыбы. Каждый раз, чувствуя её запах, женщина вспоминала выпученные круглые глаза и кроваво-красные полосы под вздымавшимися жабрами, вспоминала толкотню, шум, злобные выкрики и лужи кровавой, вонючей воды, через которые приходилось перешагивать. И тут, снова на неё накатили эти воспоминания. Она почувствовала, что опять находится на том же самом рынке, где торгуют ещё живым, агонизирующем товаром. А вокруг вьются жирные блестящие мухи, нагло ползают по рыбьим чешуйкам, распахнутым глазам, заползают в раскрытые в безмолвном крике рты в поисках лакомого кусочка. Ей чуть не стало плохо, но муж крепко держал её под руку, не давая упасть или оступиться. У входа на склад их уже ждал человек. Ни его внешности, ни имени родители Виты не запомнили, он кивнул им и увёл ещё глубже в лабиринт контейнеров и амбаров. Тогда ещё мистер и миссис Грин не знали, каким именно образом один «близнец» гасит болезнь другого. Про то, что один должен будет умереть, они, конечно, знали. Но вот про то, что желающий исцелиться должен сам убить своего «близнеца», слышали впервые.       – Она же всего лишь маленькая девочка, как она сможет кого-то убить! – запричитала миссис Грин, когда они оказались в небольшой комнатке с гудящим полом, оборудованной как переговорный кабинет. Хотя и она, и её муж понимали, у них нет ни пути назад, ни второго шанса, но всё же, мысль о том, что их маленькой, невинной дочери придётся самой кого-то убивать, была невыносимо чудовищной.       – Мы учли возраст и физические данные вашей дочери и постарались подобрать для неё подходящих доноров. Вот это – он отложил в сторону несколько цветных папок, таких же, как и в МЭКе, – взрослые, физически крепкие мужчины, они явно не подходят. Но нам удалось отыскать довольно многих детей, подходящих на эту роль, так что, выбирайте. Они стали просматривать досье. Их было и правда много. Однако стоило им только открыть папку, они тут же откладывали её. С каждой фотографии на них смотрела их собственная дочь. Её милое лицо улыбалось открыто и приветливо с каждой карточки. Выбора не было, убивая любого из этих обречённых малышей, они убили бы свою Виту. Не будет больше игр в саду и звонких песенок, свечек на именинном пироге, не будет выпускного бала, не будет ничего, если они не смогут найти НеВиту. Тогда человек, блёклый и невыразительный, проявил радушие: он предложил посмотреть товар вживую. Но Грины отказались, они представили себе, что начнётся, когда они увидят этих детей. Стоит им только зайти туда, Вита потянет к ним ручки, Вита начнет махать им и звать, Витины глаза, отражённые будто в сотне зеркал будут глядеть и хлопать ресничками, и в них заискриться её светлая детская душа... У женщины заболело сердце, она вот-вот упала бы в обморок. Как мать она не могла вынести всего этого. Но вдруг наваждение пропало, натолкнувшись на тяжёлый погибельный взгляд, всё понимавших, и потому ненавидящих глаз. «Она» – кивнули одновременно мать и отец, показав бесцветному продавцу тёмно-зелёную папку. Он удовлетворённо хмыкнул. Уловка сработала. И почему людям так нравится выбирать самим? Ведь всё-равно, в итоге, они купят то, что им и хотели продать. Он снова вывёл их на улицу, довольно далеко от большого склада, в котором они только что были, стоял обычный грузовой контейнер, точно такой же, какие перевозили и на пароходах мистера Грина. Большой железный ящик, чуть проржавевший и с облупившейся краской. Рядом стояли многоэтажные ряды таких же. Человек отпер лязгающий замок и распахнул дверь. В этот момент миссис Грин непроизвольно отпрянула назад, за спину мужа, будто человек открывал клетку с диким зверем. Но зверя там не было. В углу пустой железной коробки сидела девочка. Когда открылась дверь, она угрюмо подняла голову, но больше не двигалась. Свет, лившийся с улицы, вероятно, слепил привыкшие к темноте глаза, но девочка изо всех сил старалась не щуриться и смотреть со всей возможной ненавистью на тёмные плывущие фигуры пришедших за ней людей. После общения с Фегером, который уже всё подготовил в её биографии, она прекрасно знала, зачем они пришли. Эти «милые люди», как назвал их тогда биограф, выбрали её потому, что ей не повезло больше. Они посчитали её жизнь менее ценной, жизни их ненаглядной дочери, как когда-то её отец посчитал своё исцеление важнее их с матерью будущего, а потом скрылся в неизвестном направлении, оставив после себя лишь долги и ещё не рождённую дочь со странной печатью: «Blassreiter» в мед.карте. А несколько дней назад её матери предложили невероятно выгодную сделку, от которой та, просто не могла отказаться. Когда они подошли ближе, девочка презрительно скривила губы и что-то прошептала. Она была младше Виты, значительно тоньше и ниже. И самое главное, на Виту, маленькую всеобщую любимицу, она была совсем не похожа. Злое и упрямое, вытянутое лицо, тёмные, колючие глаза. При всём желании нельзя в ней было разглядеть родных и знакомых черт дочери. Грины сказали, что хотели бы забрать её домой. На это у них было две причины, во-первых, они и правда были довольно милыми людьми, а во-вторых, они ещё не придумали как убить девчонку. Домой они ехали в полной тишине, пару раз женщина пыталась завести разговор, но безуспешно. В конце концов она бросила это дело и предалась своим размышлениям. «Видимо, болезнь этой девочки уже каким-то образом начала проявляться, – думала мать маленькой принцессы, – эта ужасная болезнь уже поразила большую часть её души, ведь иначе в одном ребёнке не может быть столько ненависти и злости. Бедное дитя, хорошо, хоть последние дни она поживёт в благоприятной обстановке и может, это поможет её больной душе обрести покой...» Фанни смотрела в окно, они проезжали знакомые ей места. Вдалеке был виден тот самый причал, на который, вывернув из-за края земли, приплывал её отец. Но из моросящего серого дождя небо и море сливались воедино, и не было понятно, где находится этот самый земной край. «Пора попрощаться. – подумала девочка, но в тот же момент машина свернула, оставив море позади. – И снова не сбылось!» – усмехнулась она. Вита не испугалась странной посторонней девочки, а наоборот, под умилённые такой добротой и радушием взгляды родителей потащила новую подружку в свою комнату, подбирать наряды. Фанни не протестовала. Это было бы глупо и бесполезно. Первые дни Грины опасались, как бы эта девчонка не рассказала Вите об их проклятии. Но этого не произошло. Вообще, как оказалось, девчонка вполне себе освоилась в доме и неплохо сошлась с Витой. Сама же Вита души не чаяла в своей новой подружке, для неё она не жалела ни игрушек, ни угощений. Целыми днями они резвились в саду, и никогда раньше родители Виты не слышали, чтобы их дочурка так звонко смеялась. Да и Фанни тоже перестала быть такой уж неприятной, как оказалось, она была весьма симпатична и даже умела немного петь. Все в доме стали привыкать к ней и её, хоть и смягчившимся, но всё же ещё грубым уличным повадкам, никуда так и не пропавшей привычки зло ухмыляться и приступам угрюмой, мрачной задумчивости, когда она часами сидела у пруда и тяжёлым взглядом гипнотизировала чёрную воду. Однако время было уже на исходе. Дальше откладывать было некуда, к тому же, чем дольше жила Фанни, тем сильнее привязывалась к ней Вита. Родители давно придумали план, как подстроить всё так, чтобы их принцесса ни о чём не догадалась. Легко и просто: яд! Пусть дочь даст подружке отравленный кусок, а чтобы сработало наверняка, пусть сама приготовит смертельное угощение. Например, пирожное, ведь Фанни, как и все девчонки, любила сладкое. Этот план не только защищал Виту, но и был весьма гуманен по отношению к бедняжке Фанни, ведь яд - это не нож, и не пуля. Накануне вечером миссис Грин договорилась с Витой встать пораньше и приготовить вместе сюрприз для Фанни – чудесные заварные пирожные. Конечно, Вита с радостью согласилась. Она очень хотела порадовать подружку, что последние дни была чем-то очень расстроена и подавлена. Женщина видела как засияло прекрасное личико её дочери, как раскраснелись от волнения щечки. Её девочка не просто принцесса, она настоящий ангел, чистый и невинный. «Господи, – молилась она перед сном, – умоляю, сделай так, чтобы моя Вита навсегда осталась такой, как сейчас. Аминь.» И женщина забылась сном. Той ночью сны один за другим терзали её. Сначала приснился отвратительно смеющийся Фегер, делающий укол Вите, потом Вита сама всё колола и колола себя грязной иглой, а кожа всё никак не прокалывалась и лишь покрывалась кровавыми подтёками, Вита грязно бранилась и продолжала ещё сильнее остервенело терзать себя тупой ржавой иглой... Потом снился тот рыбный рынок, полный издыхающих голубоглазых рыбок, они блестели золотыми чешуйками и звонко кричали «Ма-ма! Ма-ма...». Снилось ещё много чего, и словно без перерыва, сумасшедшие образы приходили один на смену другому, не давая даже опомниться и осознать, что всё это есть лишь плод уставшей, расшалившейся фантазии. Проснулась она рано утром, резко вынырнув из бездны снов. Муж крепко спал. Вымотанный ночными метаниями жены он, наоборот, смог забыться тяжёлым, давящим сном лишь под утро. Время было начинать готовку. На кухне уже ждали все припасённые с вечера ингредиенты, все, кроме основного, надёжно запертого в сейфе. Зевая, с гудящей головой, женщина кое-как привела себя в порядок и, разбудив мужа, пошла к Вите. Но постель дочери была пуста. Одеяло остывшим комком валялось на полу. Холодок пробежал по коже и замер где-то под сердцем. Платьице Виты сиротливо висело на стуле, а вот туфелек нигде не было. Громко выдохнув, женщина пошла искать дочь. Теперь она уже не старалась не шуметь, а наоборот, думая, услышав, что все в доме уже проснулись, Вита сразу прибежит. Женщина заглянула в кухню, в зал, девочки нигде не было. Страх, пережитый ею ночью во сне, возвращался, но уже наяву. Огромный дом опустел и промёрз. Но вдруг в окно мать увидела знакомую девичью фигурку, она сидела на траве у пруда и смотрела на неизвестно откуда взявшегося огромного белого лебедя. Наверно, он отбился от стаи и решил поплавать в их чудесном пруду. Преисполненная радости женщина кинулась в сад, подол её длинной юбки расчертился мокрыми линиями росистой травы, а утренний ветерок растрепал не особо старательно уложенные седеющие кудри. Она махала дочери рукой и хотела позвать её, но через миг с губ её сорвался пронзительный надрывный крик. Муж выбежал из дома и кинулся к пруду, на берегу которого истошно кричала его жена. Подбежав и увидев, он рухнул на колени рядом с ней. То, что издали было принято ею за белого лебедя, было ситцевой ночной рубашкой Виты. Кружевной подольчик плавно колыхался в чёрной воде. Вита лежала на поверхности без движения как белый цветочек, сломленный кем-то и брошенный в воду. На берегу, прикрыв лицо шляпкой, равнодушно и оцепенело сидела Фанни, а рядом аккуратно стояли туфельки. Фанни тоже смотрела на воду и на едва покачивающееся тело Виты. С трудом поднявшись на ноги, отец Виты схватил девочку и, встряхнув, поднял над землёй, шляпка упала и колесом покатилась по земле прочь от людей. Фанни не сопротивлялась и не пыталась вырваться, кажется, она даже не испугалась, произошло то, что и должно было произойти. Лицо девочки больше не было злым или обеспокоенным, за время проведенное здесь оно приобрело приятную округлость и мягкость. Но мужчина не мог него смотреть, он снова встряхнул девочку и уже собрался кинуть её в воду, как вдруг мягкая ладонь легла ему на плечо, он остановился.       – Посмотри, – раздался ссади едва знакомый слабый, певучий голос, – она ведь так похожа на нашу девочку. Она очень похожа на Виту.       – Но она не... – начал было мужчина и осёкся. Первый раз за всё время он по-настоящему взглянул в лицо девочки. – Это она... Наша Вита... Теперь она навсегда останется с нами. Обнявшись, всё трое опустились на землю. Над ними, колыхаемый утренним ветром шумел зелёный сад. И начинался новый день, и впереди была ещё целая половина жизни. Они получили то, что хотели, а точнее то, что принадлежало им по праву: Фанни получила свою короткую жизнь целиком, а мистер и миссис Грин получили дочь. В замке снова была принцесса, а в жизни смысл. Но вот снова пришла беда, и снова судьба хотела разлучить их, но на этот раз можно было просто уехать. Мистер Грин решил уплыть первым же пароходом, а до того времени, нужно было ещё сильнее оберегать дочь. Фанни удалось выжить, может быть, даже благодаря советам её отца. Она и сама толком не знала, как и для чего, но просто сработала старая, недетская привычка — выживать. Выживать, когда на тебя спустили бешеных собак, выживать, когда от побоев на теле не осталось живого места, выживать с полными лёгкими едкой морской воды, выживать когда суждено умереть. Она не планировала того, что произошло, её планом было лишь выжить, ну, и в какой-то мере — отомстить. То, что после смерти своей дочери Грины сойдут с ума, можно было предположить, но то, что они её убийцу полюбят как родную, было невозможно. Сначала Фанни даже нравилось, никогда ещё она не получала столько ласки и внимания, хоть и понимала, что они предназначены не ей. Но с каждым днём безумие Гринов, особенно матери, прогрессировало, они не отпускали её от себя ни на шаг, каждую минуту норовили провести с ней, услужить, приласкать, накормить... Безумные глаза миссис Грин пугали девочку, ночью он просыпалась от того, что женщина дышала ей в лицо, низко-низко наклонившись над спящей. И всё время это имя. Вита! Вита!... Чтобы избежать этого Фанни почти всё время делала вид, что спит. Неподвижно лёжа с закрытыми глазами, она ощущала на себе внимательный влажный взгляд миссис Грин, это ощущение не давало ей сосредоточиться ни на одной мысли. Запертая в этом замке, среди благоухающего ярко-зелёного сада, роскоши и тепла, она стала замечать, что её вечное желание выживать медленно затухает, отравленное сладкими пирожными и липкой, удушливой атмосферой безумия. Нужно было срочно бежать оттуда, пока еще теплятся огненные искорки в надёжно спрятанном кусочке янтаря. Ателье находилось в центре города, где старинные, элегантные здания, когда-то давно бывшие чьими-то домами и ещё хранившие отпечаток ставших историей времён, теперь служили владельцам дорогих магазинов. Каменные львы, пилястры и барельефы теперь соседствовали с неоновыми вывесками, похабно кричащими об очередной распродаже или новинке. Было безлюдно, и только точеные фигуры продавщиц изредка мелькали за стёклами холодных витрин. Ателье отыскалось довольно быстро, оно отличалось от магазинов вокруг строгостью и простотой, видимо из уважения к старому зданию, а может, из-за желания сохранить атмосферу, хозяин обошёлся без лампочек и ярких цветов. Простая вывеска, тем же готическим шрифтом, что и на ярлычке. Внутри царил полумрак, и как-будто веяло холодом, за стеклом витрины застыли тёмные и печальные фигуры. Решимость Милены куда-то улетучилась, она взволновано расправляла складки на блёклом платье и кусала обветренные губы. Однако пути назад не было, мужик казался спокойным и равнодушным, когда поднялся по ступенькам и открыл перед женщиной тяжелую остеклённо-металлическую дверь. Пронзительно прозвенел колокольчик, и неуютно ёжась, Милена вошла внутрь. Странная, разодетая и молчаливая толпа оказалась лишь манекенами, кроме них, в помещении, казалось, никого не было, но прислушавшись, Милена уловила тихий разговор где-то в глубине зала. Мужик зашёл следом за ней, и шепнув ей: «давай», скрылся среди фигур, ему приходилось наклоняться, так как все манекены были ему лишь по плечо. Странные, застывшие в нелепых и противоестественных позах куклы с абсолютно одинаковыми лицами и прическами заполняли почти всё пространство, оставляя лишь узкие коридоры для прохода, это было на руку мужику, среди их эксцентричных и непонятных нарядов легко было затеряться. Милена неуверенно прошла вперед, чудные манекены несколько пугали её, детские фигурки, затравленные одинаковые лица и сумасшедшие, тяжелые платья, на которые, видимо, никогда не найдётся покупателя. Где-то, скрытые стеной гипсовых тел и мраком, разговаривали двое, более громкий, чуть надтреснутый и дрожащий голос в чём-то убеждал другой, очень тихий и скучающий. Наконец, после слова «наилучший», покупатель согласился. Послышался шорох ткани и хрустящей упаковочной бумаги. Милена продолжала терпеливо ждать, разглядывая своё отражение в огромном роскошном зеркале. Такого большого зеркала как это, она не видела никогда, дома у неё висела лишь узкая мутная полоска стекла, в котором даже её тело не помещалось целиком, в этом же зеркале хватало места и для неё и для пространства вокруг, тёмных стен, окна и стоящих позади манекенов. До этого момента увидеть себя полностью Милена могла лишь проходя мимо зеркальной витрины, но это было совсем иначе. Витрины, вообще, часто лгали. Пока она отвлеклась, с упаковкой и оплатой было покончено, мимо неё быстро прошел молодой мужчина с фирменным пакетом, и громко хлопнув тяжелой дверью, вышел на улицу, на мостовой его ждал автомобиль, который раньше Милена не замечала. Одного взгляда на этого мужчину ей было достаточно, чтобы понять о нём многое, он был одним из тех богатых, блистательных и холодных мужчин, которых в жизни Милены, к сожалению, или к счастью, было очень немного, а такого, как этот, не было вовсе. Его автомобиль бесшумно рванулся прочь, и женщина отвернулась от окна, но тут же испугано вскрикнула, перед ней чуть согнувшись и оперевшись на старомодную резную трость стоял пожилой мужчина. Длинные седые пряди аккуратно обрамляли его сухое узкое лицо.       – Что угодно, мадам? – спросил он, острым, хищным взглядом осматривая её. Милена замялась, старик стоял слишком близко и слишком внимательно на неё смотрел, хоть женщина и привыкла к взглядам, этот казался ей невыносимым. Он не раздевал, а анатомировал. Милена отступила и огляделась, пытаясь найти мужика, но вокруг были лишь бесстрастные грусные манекены.       – Я... – Голос прозвучал жалко, но женщина взяла себя в руки, где-то в сумраке комнаты она услышала шорох, - Я бы хотела платье! – Милена вздёрнула носик и поджала губы, - Самое лучшее. Старик улыбнулся, демонстрируя безукоризненные белые зубы и широким жестом указал на манекены.       – Что-нибудь из этого?       – Пожалуй, – она медленно двинулась к самым дальним платьям, хозяин ателье пошел за ней. «Хоть бы он поскорее всё сделал... – подумала Милена, заглядывая в маленькие крысиные глазки кукол. – Шизофрения какая-то!» Когда Милена увела портного, мужик, стараясь ступать бесшумно, направился к прилавку. Пару раз он чуть не уронил не пойми откуда взявшиеся на пути тощие, неустойчивые тела. Порывшись в ящиках, мужик нашёл книгу заказов, он пролистал очень тонкие, почти прозрачные странички — найти что-то быстро было невозможно. Вдруг совсем рядом кто-то сдавлено вскрикнул, две тоненькие фигурки, точно такие же, как манекены стояли чуть покачиваясь на кукольных ножках и цеплялись ручками друг за друга. Мужик замер. Манекены трусливо смотрели на него, а потом один, выпустив близнеца из объятий бросился бежать.       – Папочка! – пронзительно закричала девочка, - Папочка! – её высокие ботинки громыхали по полу. – Там вор! Вторая девочка так и осталась оцепенело стоять. Мужик не отдавая себе отчёта, схватил книгу и метнулся к выходу. За ним, как дощечки домино, опрокинулись несколько манекенов. Оказавшись на улице, мужик продолжал бежать, он сам не понимал, что именно заставило его так испугаться, но позволить себе остановиться не мог. Нужно было во что бы то не стало спастись, чтобы продолжать борьбу, чтобы найти дочь. Он не мог рисковать.       – Ну и натерпелась же я там! – выдохнула Милена, стаскивая платье, когда они оба были уже дома, – А ты-то чего побежал?       – Не знаю. Услышал «вор», подумал, в тюрьму посадят. – Мужику было досадно и даже стыдно. Но он заставил себя усмехнуться. Милена усмехнулась в ответ.       – Уж надо и правда было что-то украсть, хоть какая-то компенсация. А вообще, - она присела рядом, – каких только психов в мире нет, вот взять хоть этого портного или его клиентов... Да я бы задаром его тряпки не взяла, а эти покупают, заказывают, деньги бешеные платят. – она зевнула и залезла под одело, хотелось спать. – Психи или дураки просто. Весь вечер пытаясь уснуть, она думала об этом портном с его дочками и жуткими манекенами, о дорогих платьях и холодных мужчинах в роскошных машинах, думала о задних сиденьях из кожи, и гладких шёлковых простынях. И всё представлялся ей тот мужчина, что просто прошёл мимо, даже не удостоив её взгляда своих тёмно-синих, отуманенных глаз. Ночью Милена проснулась от холода и сразу поняла, что лежит одна. Окно было открыто, а рядом, в темноте рдел маленький огонек. «Глаз!» – подумалось женщине, и огонёк, как-будто, лукаво подмигнул ей. Милена всхлипнула.       – Что? – спросил из темноты голос мужика.       – Окно, – захныкала она , – окно... Мужику не спалось, отчаянно нужно было придумать, что делать дальше. Он выпустил в ночное небо струйку горького дыма, и выкинув недокуренную горящую сигарету, закрыл окно. Утром Милена встала пораньше, ей хотелось прибраться и приготовить завтрак. За ночь она много думала о том, что происходит в её жизни. Впервые за долгое время нужно было задуматься о будущем, а она этого не умела, гораздо приятней было просто жить, просто перетекать из одного дня в следующий, ничего не планируя наперед, не обманываясь и не разочаровываясь. Что будет когда мужик найдет дочь? Или если не найдет? Милена точно знала, что, в любом случае, ничем не заставит его остаться, и не только потому, что он такой беспричальный, неприютный бродяга, а потому, что она и сама в душе(или по привычке?) такая. Но ведь пока, того, что имелось было вполне достаточно. Протирая стол, Милена наткнулась на украденную вчера учётную книгу. Отчего-то ей стало любопытно и она открыла последнюю заполненную страницу, там должно было быть имя вчерашнего мужчины из ателье. «Деманд Вилль. - прочитала она – Где я могла слышать про него? А, понятно, – женщина посмотрела на адрес, – один из лучших районов.» Она вырвала листок и хотела было выкинуть его, но потом передумала и положила на полку, поставив сверху старую шкатулку. Тем временем в жизни Шорна.С.Фегера всё наладилось. После разговора с Грином он был абсолютно спокоен, их переезд решал все проблемы, и ему снова можно было жить по-старому. К тому же, вчера он наконец-то нашел идеальный мебельный гарнитур, именно такой, как и хотел, проблем с заказом не возникло, и со дня на день его должны будут привезти. Нет ничего лучше, чем поменять обстановку в квартире, особенно когда ничего другого в жизни изменить нельзя. Взяв ноутбук, Шорн уселся на пол, его старую мебель уже увезли в комиссионный магазин, поэтому несколько дней предстояло спать и сидеть на полу. Молодой человек в шутку называл это своей «половой» жизнью. И в ней тоже был свой смысл, ведь как приятно запрыгнуть в новую, мягонькую кровать после нескольких несладких ночей на полу, или вальяжно расположиться в новом кресле за новым столом после долгого сгорбленного сидения на паркете. Это добавляло в жизнь Шорна внеочередные приятные моменты. Сейчас биограф решил покончить со старым пациентом, чтобы потом больше на него не отвлекаться. Но не успел он открыть текст, как щёлкнуло сообщение.       "Прочитали?" – не трудно было догадаться, кто это. Фегер хотел было проигнорировать или ответить, что, нет, не прочитал, но набрать "да" оказалось быстрее, к тому же, пальцы, привыкшие к клавиатуре, сделали это почти машинально.       "И ничего не поняли" – щёлкнуло почти сразу же. Был ли это вопрос, или же утверждение, было не определить, да и нужды в этом не было, через несколько секунд щёлкнуло ещё одно сообщение:       "Так я и знал. Дочитайте до конца и отпишитесь мне. Я объясню." – на такую наглость Фегер посчитал правильным ничего не отвечать. Однако утро всё-равно было свободно, он взял бутерброд и решил покончить это дело поскорее. Шорн пролистал несколько страниц, затем ещё несколько, пробежал глазами всё тот же, неизменный гнусный текст, приобретший теперь новые сюжеты, но сохранивший всё ту же детско-хвастливую интонацию. Потом он пролистал ещё, и ещё, пока не добрался до последней. Наконец-то с мучением покончено! Биограф стал читать, главное ведь всегда – это начало и конец, а в середине напихан всякий хлам для придания объёма. Записи были относительно свежими, около месяца назад, за несколько дней до совершеннолетия их автора. Этим утром, когда жизнь наладилась, текст больше не казался Фегеру отвратительным и постыдным, было даже забавно. Всё более или менее стало на свои места, писанина парня была откровенной провокацией, попыткой вызвать негативную реакцию. Однако вышло слабо. Не хватило опыта и реализма, и в целом, автор и выглядел тем, кем являлся, а не тем, кем хотел себя описать. Мерзко, конечно, было, но вовсе не от написанного, а ото всей ситуации в целом. Здоровенный взрослый парень живёт за счёт матери и отчима, целыми днями сидит в комнате и марает бумагу своими фантазиями и комплексами.       "Если ты хотел испортить мне аппетит, то у тебя ничего не вышло." – написал Фегер. Сейчас он жалел о том, что не может поговорить с парнем лично. Это было бы забавно.       "Я не для вас это писал." – ответ пришёл почти сразу же. Сейчас собеседник набирал новое. – "Мне абсолютно не важно, что подумаете вы. К тому же, вы ничего не поняли." Судя по всему, парень был готов повторять эту фразу бесконечно. Правда, понимания от этого ни у кого бы не прибавилось. Фегер не собирался уточнять, чего именно он не понял.       "Она читала мой дневник. Я обнаружил это, и стал оставлять его всегда в одном и том же месте, специально, а она всё читала и читала." Повисла пауза. Фегер ничего не отвечал, ожидая следующего сообщения, которое всё печаталось и печаталось. Сейчас он представил, как нависнув над клавиатурой в тёмной пыльный комнате, парень быстро набирает и тут же стирает слова, пытаясь отыскать те самые, подходящие, которые объяснили бы сразу всё, но при этом выглядели бы достойно и по-взрослому. Из-за того, что Фегер не мог ничего понять сам, его клиенту приходилось унизительно делиться с ним причинами своих поступков. И принимая форму слов, оказываясь записанным, всё это, естественное и само собой разумеющееся, превращалось в глупость. Причины тут же переставали быть причинами. Всё становилось бессмысленным.       "Пусть она видит какой я. Ведь это она виновата, что так живу, что я – это я. Вот и пусть читает, пусть ей будет стыдно и больно. Вот и всё." Читая, биограф не заметил, как снова, по-привычке, начал раскачиваться, он делал это всегда, когда когда ему становилось интересно или весело. Он раскачивался и ничего не отвечал, просто наслаждаясь этой то ли исповедью, то ли жалобой. Парень, обвиняющий во всём свои мать. Банально до смеха.       "И как вы об этом напишите?" – щёлкнуло новое сообщение. Улыбнувшись, Шорн ответил, что правильнее всего будет просто скопировать весь дневник, а после добавить маленькую приписку: «P.S. Он не такой, на самом деле, он просто ненавидит свою мать, потому так и написал.» Парень начал набирать новое сообщение. Видимо, снова приходилось много стирать и начинать заново. В конце концов Шорн получил весьма краткий ответ:       " Нет." Что и понятно. Никто не хотел бы остаться в истории мелким и трусливым, ничего не умеющим испорченным ребёнком, ненавидящим собственную мать, но даже боящимся сказать ей это прямо, или что-то изменить. Хотя, по большому счёту, кому нужны эти биографии? Никто и никогда не станет их читать и изучать. Это просто часть государственной программы, красивая вывеска в духе "никто не забыт". Никому не нужны эти разноцветные папки и люди, захороненные в них со всеми своими планами, мечтами, карьерами, семьями, успехами и прочим барахлом, успевшим накопиться за половину их жизни.       "Не пишите пока ничего. Пусть будет пусто. Всё-равно ещё есть время, это не срочно." Не каждый из пациентов Шорна мог похвастаться тем, что у него ещё много времени. Именно на них то биограф и зарабатывал свои "левые" деньги.       "Ок." – сейчас он размышлял, не предложить ли и этому пациенту как-нибудь продлить свою жизнь. А что? Раз у него ещё есть время, он смог бы накопить. Хотя, пожалуй, такие вопросы стоит обсуждать с его матерью, сам парень слишком пассивен. А она, судя по всему, безмерно любит своего несчастного сынишку. Почему интересно?       "Теперь ты совершеннолетний, и каждый год к тебе будет приходить кто-то из нас. Так что, готовь свою историю к следующему разу. На этом наше знакомство можно завершить."       "Ок." – на этот раз немногословным оказался собеседник. Шорн ясно представил себе, как парень сидит сейчас, продавливая старое кресло, и монитор тускло освещает его грязную комнату. Видимо, он разочарован. Ну или, во всяком случае, на душе у него погано. Довольный таким итогом, Шорн стал собираться на работу. Снова предстояла долгая и мучительная дорога в общественном транспорте, но на этот раз хоть с погодой повезло. Безоблачное и ясное, как и настроение Фегера, небо не предвещало ни дожей, ни гроз, ни других неприятных капризов природы. Как всегда у МЭКа толпился народ. Странное дело. Сейчас, проходя мимо этих сумасшедших людей, Фегер продолжал размышлять о новой возможности заработать. Половина жизни для парня принесла бы неплохие проценты ему самому. Но в этот раз были какие-то сомнения. Половина жизни, целая жизнь, да какая разница? Важно ведь не сколько, а как. А может, не "как", а "зачем". Всё это окончательно запутало молодого человека, в руках которого побывало уже множество разных, чужих жизней. На этот раз, пусть лучше всё останется на своих местах, и пусть биография парня останется дожидаться в архиве, пока не придёт его срок. Насколько Фегер помнил сегодня его ждал двойной объем работы — двойняшки. Интересная шутка судьбы – близнецы с диагнозом «Blassreiter», как они поступили бы, если бы знали о том, как победить проклятье? Люди, конечно, сделают все, чтобы выжить, и Фегер не встречал ещё ни одного человека, который бы отказался убить другого ради спасения, но всё же, это несколько иное. Те-то, убивали безликих, безымянных незнакомцев, призраков, у которых в любом случае не было никаких шансов. Вопрос: "кто из нас?" даже не задавался. А зря, ведь насколько знал Фегер, донорами чаще всего становились приезжие, решившие подзаработать или просто нелегально перебраться в город, их привозили по ночам в железных контейнерах, обещая лучшую жизнь, но так и не отпускали, измеряли им срок жизни и оставляли на складе — ждать покупателей, большинство из них «бледными» не было, а значит, имело даже больше прав на свою половину жизни. Этого, конечно, клиентам не говорили, но, наверно, вряд ли это кого-то бы остановило, тем более, когда смерть уже дышит в затылок, а жизнь, беззащитная и обречённо-доступная стоит прямо перед тобой. Протяни руку только... «А что бы выбрали они? – гадал Фегер, разглядывая фотографии девочек, – Ну совершенно же одинаковые!» Но вдруг, сквозь стеклянную стену Шорн увидел знакомую фигуру, первым инстинктивным желанием было спрятаться, как в детстве, под стол, но биограф быстро его подавил. И лишь позволил себе поправить очки. Мужик остановился напротив стеклянной двери. Он отлично видел Фегера, и знал, что и тот его видит. Мужику стало понятно, что в своем кабинете биограф ничего ему не скажет, он чувствует себя здесь защищённым и, в принципе, прав. Нужно было поменять территорию, лишить родных комитетских стен, и тогда, Фегера можно будет обо всём расспросить. Лучшим местом для этого виделась «Конура». Мужик постучал и вошёл. После приветствий, уверено развалившись в кресле, мужик сразу перешел к сути.       – Я бы хотел внести изменения в биографию своей дочери. И хотел бы, чтобы этим занимались именно вы.       – Разумеется, – как можно любезней ответил Фегер, – с какого момента вы хотите начать? Мужик сделал вид, что задумался.       – Но... – протянул он, – мне сейчас не очень удобно, поэтому мы могли бы встретиться в другое время. Я хотел бы оформить вызов. - в руках мужик крутил полученную на входе брошюрку, но напоминать сотруднику правила не стал. Сейчас Фегер снова мысленно проклял эти правила. Но куда-важнее было думать о другом, об угрозе, таящейся в этом не пойми откуда взявшемся ответственном отце. Биограф сразу отметил, что мужик с их последней встречи изменился, и под этим своим визитом, он практически не скрываясь, подразумевает нечто иное. Он знает? Или пока только ищет? Ищет... и скоро найдет.       – Что ж, – сказал биограф, открывая календарь, – сейчас посмотрим расписание... На самом деле все вызовы официально оформлялись через Комитет и отмечались в базе. Это не подходило, ведь не известно ещё, чем закончится эта встреча, и лучше будет, если о ней не будет указано ни в каких документах. Эта мысль внезапно пришла Шорну в голову, но он нашёл её весьма удачной. «Я уже настоящий профи.» – мысленно усмехнулся он, а вслух сказал:       – Знаете, я буду свободен только через два дня. Вас устроит? – сначала Фегер хотел отложить встречу на неделю, но решил, что мужик может потерять терпение и что-то предпринять, поэтому решил отложить на три, он всегда из-за суеверия, что-ли, отдавал предпочтение нечётным числам, но это было воскресенье. Поэтому пришлось сказать два. «Ага, два, на могилку...» – невзначай подумалось Шорну.       – Меня устроит.       – Дайте, пожалуйста, номер, по которому вас можно найти. – свой собственный номер Фегер ни в коем случае давать не хотел, мало ли что. Но, возможно, придётся. Мужик оставил номер Милены и ушёл. Забавляться вопросами о жизни и смерти Фегеру больше не хотелось. Вечером придётся позвонить тому страшному серому человеку, посоветоваться, и ни о чём другом, кроме предстоящего звонка, биограф думать уже не мог. Он раз за разом прокручивал в памяти разговор с мужиком, проверяя, не ошибся ли он где-нибудь. Выходило, что нет.