Половина жизни

Офис напоминал аквариум. Вместо задней стены было огромное окно, сквозь вертикальные жалюзи пробивался оранжевый солнечный свет и расчерчивал узкими длинными полосками комнату. Спиной к окну, за широким письменным столом, раскачиваясь в кресле, сидел молодой человек. В руках он держал очки и, поймав стеклом луч света, пускал солнечного зайчика. Заметив открывшуюся дверь, он поспешно нацепил очки на нос и глупо улыбнулся.       - Проходите, пожалуйста. – рассмотрев мужика Шорн понял, что зря так испугался. Ничего особенного его гость из себя не представлял. – Присаживайтесь. – уже он абсолютно расслабился. – У вас ко мне есть вопросы? Мужик несколько растерялся. Или разочаровался. Одного взгляда на этого парня хватило, чтобы понять, он ровным счётом ничего не знает о его дочери и, вообще, вряд ли помнит её. Биограф едва заметно покачивался взад-вперед и выжидательно и любопытно смотрел на гостя, лучи солнца разноцветными радужными искорками отражались в линзах его очков, и за этими яркими отблесками нельзя было разглядеть цвет его собственных глаз. Но мужик успел сделать это до того, как Шорн надел очки. У него были серые глаза. «Зачем всё это лезет мне в голову?» – подумал мужик и сел в кресло. Опустившись на мягкое, он понял, насколько устал. Не хотелось больше ни двигаться, ни говорить, только сидеть здесь, проваливаясь в мягкую уютную трясину кресла, и ощущать тёплые солнечные лучи на лице. И ещё хотелось остаться одному, совсем одному.       – Вот. – поборов нахлынувшую усталость, мужик протянул папку. – Это моя дочь, вы брали у неё последнее интервью. Об этом я и хотел бы поговорить. Зря мужик недооценил память Шорна, тот отлично помнил и эту папку, и эту девчонку. И такое внезапное появление её родственника его ошарашило. «Что ему тут понадобилось? Его же не должно здесь быть... - лихорадочно размышлял молодой человек, но своего волнения старался не выдавать. – Спокойно, спокойно, – уговаривал он сам себя. – Незачем раньше времени нервничать...» В конце концов он смог полностью успокоиться, ведь он, на самом деле, ничего не делал, и ни в чем не был виноват, да и он даже ещё не знает, зачем этот мужик пришёл. Шорн взял папку и с задумчивым видом просмотрел, сейчас, больше всего внимания он уделил её оттенку, ибо в прошлый раз он казался ему несколько другим. «Ага, – подумал он. – я чуть не ошибся. Это бутылочное стекло, а не хвоя.» А вслух сказал:       – Да, это я составлял этот отчет. Что именно вы хотите узнать? Действительно, что? Почему Фанни не было дома последние месяцы? Или как она себя чувствовала? Или, может, что просила передать ему, отцу? Что, вообще, спрашивать у этого молодого государственного служащего, для которого чужие жизни – скучная рутинная работа?       – Я в общем-то... Нет. Ничего. – мужик решил пойти домой, или в «Конуру», или ещё куда-нибудь, спрашивать у этих людей было решительно нечего. – Я пойду, до свидания. Он с усилием встал, ноги подкашивались и всё тело тянуло вниз, снова сесть, но он переборол себя и нетвёрдыми шагами двинулся к двери.       – Ладно, – радушно ответил Шорн и протянул папку обратно, – вы можете забрать её себе, у нас есть вся информация в базе, и мы уже к вечеру изготовим новый экземпляр. До свидания. Если у вас, всё же, возникнут … – договорить он не успел, дверь за мужиком закрылась. Фегер облегчённо вздохнул. «И чего это я, в самом деле? – усмехнулся он, спуская очки на кончик носа. – Нервы мои, нервы... Но ничего, зелёный цвет успокаивает...» Биограф взглянул на часы, время близилось к полудню, а сегодня у него был ещё вызов — интервью на дому. И пора было уже собираться, ведь с транспортом в городе проблематично. «Да уж, вот вам и летающие машины, вот вам и технический прогресс. – Вспомнил он свои любимые старые книги, в которых люди описывали будущее. – Вот вам и жизнь на Марсе!» – горько прибавил он, уже выходя из здания и натыкаясь на неизменно дежурившую у входа толпу. Всю дорогу он размышлял о тех книгах, и том, что было бы, будь всё это правдой. «Не было бы гадкого порта с его шумом, что вечно не даёт спать, не было бы дурацкого, допотопного транспорта, что еле тащится и загрязняет среду... А техника? А компьютеры? Ведь это всё примитив, никакого развития. Где супер-роботы, выполняющие за нас грязную работу, где умные машины, и всякие киборги? Всё это могло бы стать реальностью, могло бы. Но люди выбрали Панацею. Безумная мечта алхимиков о лекарстве от всех болезней показалась им заманчивей, чем все неизведанные глубины Космоса, научные открытия и движение вперед. Жить здесь и сейчас показалось важней. Поэтому все стали заниматься Панацеей, все силы и средства тратили на неё, полностью забросив остальные отрасли науки. И что получили в итоге? Кризис, запустение и толпу полуживых субъектов, которые, если их вовремя не уничтожить, превратятся в чудовищ. - Шорн обожал рассуждать на эти темы, мир, в котором он жил, был не идеален и требовал именно негативных оценок. Но всё же, будучи оптимистом, Шорн всегда приберегал один, последний, более-менее компенсирующий все минусы, аргумент: – Зато у меня благодаря всему этому хорошая работа.» Шорн свою работу любил или, во всяком случае, ценил, и ни на какую другую не променял бы. Желание писать по-настоящему, или просто подходить к делу творчески у молодого человека пропало сразу после того, как он понял всю масштабность возложенной на него миссии. Но зато он нашёл более лёгкий и верный, чем писательство, способ подзаработать. Точнее, это его нашли, но какая теперь разница? Так или иначе, сейчас Фегер был полностью доволен своим положением государственного служащего с некоторым "левым" доходом. Куда лучше тяжкой и нервной судьбы писателя, о которой он мечтал когда-то. От старых увлечений осталось лишь какое-то мелкое, зудящее неудовлетворение, которое просыпалось в нём иногда из-за какой-нибудь ерунды, но так же быстро засыпало, заботливо накормленное антидепрессантами. Только от одного своего воспоминая, которым раньше, в детстве, он грезил во сне и на яву, не находя покоя, Фегер не мог избавиться: ему чудился далекий Марс, с его горячими красными песками и невероятными, сверхъестественными цветами, заполоняющими всё предоставленное им пространство, среди которых будут проложены вены скоростных автобанов, по которым будут с космической скоростью мчаться новые, фантастические машины, и он будет жить там, на Марсе, каждый день встречая необычных и привлекательных людей, наслаждаясь благами новой развитой цивилизации, проклиная эту навсегда покинутую, гнилую Землю, постепенно забывая её словно глупый сон. От подобных мыслей молодой человек не мог избавиться и часто фантазировал, представляя себе то свой марсианский дом, то разговор с каким-нибудь существом оттуда, то ещё что-нибудь. Снов, он к сожалению, или к счастью, не видел, и мог довольствоваться лишь собственными выдумками и старыми книгами. Но вот он уже добрался до места. Один из лучших почти пригородных районов, где люди живут в уютных частных домиках с забором и декоративной лужайкой, куда почти не долетают гадкие шумные чайки, и где почти никогда не встречается понаехавшего не пойми откуда отребья. Молодой человек поправил галстук и постучал. Взрослая, достаточно миловидная женщина впустила его в дом. Пока Фегер переобувался в заботливо предоставленные тапочки, она рассказывала ему что-то о своём сыне. Однако биограф её не слушал, её сын и сам уже может рассказать что надо, ведь теперь он совершеннолетний, законы разрешают ему принимать участие в написании собственной биографии. По большому счёту, Шорн не понимал, в чём тут заключается лично его роль, ведь люди обычно начинают так самозабвенно пересказывать всё, что было, и чего не было, что можно было бы просто включить диктофон и сэкономить бумагу и его личное время, а другие же, наоборот, так терялись, что и слова из них не вытянешь, им биограф был вынужден задавать идиотские анкетные вопросы, которые можно было бы распечатать и прислать почтой. Но нет. По правилам МЭКа, всё должно обязательно проходить в виде дружественной, живой беседы. Слово "живой" больше забавляло Фегера, особенно когда его пациент был уже "полуживым". На симпатично обставленной кухне за круглым столом сидели остальные члены семьи, видимо, Фегер пришёл во время обеда и оторвал их от священного ритуала. Сам же он семьи не имел и ел, когда хотел, потому никакого значения этому не придал. Он быстро поздоровался с людьми за столом, попутно разглядывая обстановку чужого, не бедного дома; его сегодняшнего пациента на кухне, кажется, не было. Миловидная женщина уже поднималась по лестнице на второй этаж и звала его за собой. Они остановились напротив двери. Типичная светлая уютная дверь для типичного светлого уютного домика. Не смотря на то, что она была заклеена всякими плакатами и наклейками довольно недружелюбного содержания, что призывали посторонних немедленно убираться прочь, дверь всё-равно показалась Шорну скучной и самой обыкновенной, как и хозяин комнаты, таким образом её декорировавший. Было сразу понятно чего там ожидать. Женщина постучала прямо по центру самого грозного плаката и приоткрыла дверь, заслонив собой щель, и что-то спросила у сумрака комнаты. Фегер еле слышно вздохнул, он терпеть не мог подростков, детей, стариков, и прочих, требующих к себе уважения и сострадания, больше них он ненавидел только их родственников, подыгрывающих и потакающих всем капризам. И вот снова такой же случай. Катастрофическое везение! Пыльный сумрак что-то буркнул, и женщина закрыла дверь.       – Я умоляю вас, – начала она повернувшись к Шорну. – не делайте ему больно... Но биограф перебил её:       – Не беспокойтесь, я психолог. – он отстранил её от двери и взялся за ручку. – Всё будет хорошо. – добавил он напоследок, чтобы показать женщине, насколько он хороший психолог. Тяжело вздохнув и поправив очки, он открыл уже опротивевшую дверь. Ходя по разным домам, Шорн научился составлять различные классификации жилищных условий. Он мог отличить "уют домашний" от простого "уюта", "беспорядок творческий" от какого-нибудь другого, и так далее, это была целая наука, увлекательная игра, которая спасала Фегера и его коллег от рутины собирательства жизней. К тому же, можно было присмотреть что-нибудь для себя и купить потом на лишние деньги. Сейчас пред биографом предстал так называемый "бардак обыкновенный", вид весьма распространённый и никакой ценности не представляющий. Шорну ещё не предложили присесть, но уже сто раз пожалел, что надел белые брюки. Среди разбросанных вещей, упаковок, стаканчиков и прочего хлама и грязи, освещаемый призрачным излучением монитора, восседал сам хозяин этой комнаты и собственной бесценной жизни. Не заметить его было сложно, потому что он, вопреки всем представлениям о том, как должен выглядеть запершийся в комнате подросток, он был вовсе не измождённым, тонким и слабым, с острыми скулами и бескровными губами, а наоборот, весьма крупным и даже рослым, хотя здоровее от этого не казался. На бледном, оплывшем лице было выражение дикой, нечеловеческой усталости и, никем так и не понятой, затаённой душевной муки. "Fuck you" - поздоровалась с гостем растянутая, выцветшая футболка, пока её обладатель угрюмо таращился в стену. Диалог завязался быстро, и Шорн надеялся, что и закончится он так же, ведь этому червю-переростку нечего долго пересказывать о своей жизни, такому хватит школьных и детсадовских выписок, ну ещё, может, плюс справки от врача. И всё тут.       – Не могли ещё позже прийти? – пробурчал подросток, неохотно разворачиваясь к гостю и мерзко скрипя колёсиками кресла по полу. Шорн с неудовольствием отметил, что голос у его пациента ниже, чем у него самого.       – А что, ты куда-то тут спешишь? – он обвёл взглядом комнату, в центре которой так и продолжал стоять. Хозяин ничего не ответил и снова тупо уставился стену. В комнате было душно, пыльно, воняло потом и ещё не пойми чем, биографу совсем не улыбалось торчать тут и наблюдать, как обиженный миром ребёнок дует губы и изображает из себя непризнанного гения в изгнании. День у него выдался какой-то напряжённый, и утомлённый сначала утренним визитом мужика, а затем долгой дорогой и собственными тревожными мыслями, мозг отказывался подбирать выражения. Шорна буквально переполняла ярость или даже какая-то обида. «Попробовал бы я хоть раз вот так себя повести! А этот, вот, так живёт и все его любят тут и беспокоятся. Мерзость какая...» Примерно так биограф и сказал, и это сработало, ведь не зря же он представился матери психологом, нет, им он, конечно, не был, но как вести себя с людьми знал неплохо. Парень грузно откатился на стуле к другому концу комнаты, где погребённый под хламом стоял комод. Вытащив из одного из ящиков тетрадь, он подкатился обратно. Взглянув на толстенную, изрисованную корявыми порнографическими картинками обложку, Шорн поморщился, только подобных "записок сумасшедшего" ему не хватало. Парень тем временем вернулся за свой стол и начал любовно перелистывать грязные листки. Пробегая глазами по страницам, он беззвучно шевелил губами. Глаза его мокро заблестели. Каждая страница сверху до низу была плотно и беспросветно исписана. Безобразной синей паутиной сплеталась на страницах бредовая исповедь паразита, живущего в этом благополучном с виду доме, как червь в яблоке. Фегер почувствовал, лёгкое головокружение, видимо, сказывался долгий путь в транспорте, да и погода была не подарок, парило, а с моря ветер приносил массивные, мрачные тучи. «К вечеру будет гроза. - подумал он, – Надо скорей заканчивать и домой.»       – Оригинал я не отдам. Он дорог мне, – пробасил парень и добавил, криво усмехнувшись. – И не только мне. Вот копия, на флешке. Вдаваться в подробности Шорн не стал. Он сунул протянутую ему флешку в карман, а после непроизвольно вытер пальцы о штанину, но они всё-равно остались липкими.       – Вот и отлично. Тогда я пойду.       – Погодите, а что именно из этого вы напишите?- он говорил и поглаживал рукой заляпанную обложку.       - Смотря что там. – на самом деле, Шорн не собирался даже и читать. Мерзостей он не любил.       – Там много всего. Читайте и поймёте. Хотя... такой, как вы вряд ли что-то поймёт. – он презрительно оглядел Шорна и уставился в монитор. – Как прочитаете, напишите сперва мне. Я хочу быть уверен, что в моей биографии не будет ошибок или неточностей. – говоря это, он развернул огромный монитор к гостю. Шорн сразу узнал официальный сайт МЭКа, был открыт раздел посвящённый биографиям, комитет клятвенно обещал, что ничего не будет утеряно, и сотрудники сделают всё, чтобы клиент остался доволен составленной лично для него биографией. Дальше перечислялись их права и обязанности, одним из которых было право клиента принимать участие в написании и редактировании истории. Все эти правила Шорн знал и люто ненавидел. Особенно сейчас, когда ему попался столь дотошный и неприятный детина в качестве клиента. Больше говорить было нечего. Оба прекрасно друг друга поняли. Шорн вышел и первым делом, оказавшись вне комнаты, сделал глубокий вдох. Но вместо свежего воздуха его лёгкие наполнились приятной тёплой атмосферой дома. Запах еды мгновенно заполонил собой всё, вызвав дикое чувство голода. Пахло тем самым супом, что ели внизу, кофе и, как-всегда, какими-то морепродуктами. Шорн понял, что нужно скорее уходить от этого дразнящего аппетит аромата и матери парня, явно имеющей к нему много вопросов. Однако по-быстрому, как-всегда, не удалось — пришлось переобуваться из чёртовых тапочек.       – Ну что? Вы так скоро... – женщина прижимала руки к груди, видимо, пытаясь сдержать себя от того, чтобы не схватить Шорна.       – Да, уже. Я же говорил, что всё будет хорошо. – сказал он, уже выходя из дома. Тучи всё копились и копились, угрожая городу сильной грозой, море штормило, и то и дело слышались пугающие, глухие раскаты грома. Стало темно. Фегер не любил грозы, дожди и прочие несчастья, посылаемые Землёй на людей. Когда-то в детстве, он слышал выражение, что люди — дети Земли. И до сих пор он не мог понять, за что она так ненавидит своих детей. На Марсе бы такого не было, ни гроз, ни ураганов, ни землетрясений, никаких катастроф, уносящих жизни невинных людей и разрушающих их дома. Никаких детоубийств. Каждый раз, когда Шорн ребёнком натыкался в газете на сообщение о какой-нибудь природной катастрофе, он очень сильно пугался, а затем, чуть повзрослев, стал вырезать эти статьи и заметки и расклеивать их у себя в комнате. Он был как детектив, идущий по следу ужасного маньяка, оставляющего позади себя горы трупов. Шорн плотно закрыл занавески и включил любимую музыку, он не хотел ни видеть, ни слышать как бесится гроза. Флешку он тоже пока отложил, решив заняться работой вечером, а пока немного отдохнуть. Заварив себе чай, он принялся изучать каталоги мебели, журналы интерьеров и сайты мебельных салонов. Весь остаток дня он полностью был погружён в это; подбирать мебель было одним из его самых любимых занятий. Вечером Шорн взялся за работу. То, что он начал читать было не совсем дневником, точнее, в нём отсутствовали типичные формулировки типа "дорогой дневник, сегодня...", скорее, записи юного тунеядца напоминали какой-то бортовой журнал или отчёт. Каждая новая запись была озаглавлена лишь датой, после которой перечислялись события. Первая запись была сделана около двух лет назад: биографу предстояла тяжёлая работа. Осилив несколько первых страниц, Фегер остановился. Хозяин дневника просто записывал всё плохое, что происходило в его жизни. Скрупулезно и тщательно. Он не упустил ничего: ни мешающего спать комара, ни мелкой стычки с одноклассником. Однако это не было жалобами, просто последовательное перечисление событий и фактов без каких-либо эмоций или размышлений. Даже, как будто, через силу. Налив себе ещё чаю, биограф вернулся к чтению, он добрался уже до Рождества. И тут, среди тупого перечисления глупых помех, типа отчима, или дурацкой телепередачи, появился просвет, или, хотя бы, нечто новое, личное и имеющие эмоции. Что-то вроде признания. Гнусный поступок писавшего ничем на, первый взгляд, не отличался от предыдущих записей, но на самом деле, он так и вопил: "Смотрите, смотрите, какая я мразь!". Фегер улыбнулся. Ничего подобного он уже не ожидал. Хотя парень просто описывал, что хотел бы получить в качестве подарка, не очень умело, ещё как-то скованно, это было только начало того, о чём сейчас юный извращенец так беспокоился, и чем так гордился. Записи стали более живыми, и от этого более мерзкими. Описывая всё, что он делал или хотел бы сделать, или о чём думал в тот или иной момент, парень явно преследовал какую-то цель. Ради неё он стал добавлять каких-то, явно списанных откуда-то подробностей, каких-то особо ярких, сочных, на его вкус, деталей. Грязные сплетения слов, становящихся с каждой записью всё более и более противными образами и фантазиями, теперь уже не были разбавлены жалобами на житейские неурядицы. В них появлялось всё больше оскорбительного и грубого. Погружаясь в эту странную, специально сочинённую и приукрашенную исповедь, Фегер испытывал всё большее отвращение, остывший чай с трудом походил в горло и мерзко, вязко холодил всё внутри. Однако как неприятно бы ему не было, биограф понимал, что оказался втянут в этот грязный омут случайно, он был лишь сторонним свидетелем, а не главной жертвой. Вся эта писанина предназначалась не ему. Но так или иначе, поняв, что на сегодня достаточно, он выключил компьютер. Душ смывал странный, не совсем удачный, но уже прошедший день. Правда, прохладным струйкам так и не удалось полностью очистить мысли Фегера, липко и монотонно в голове продолжал бубнить голос парня. И за каждое его слово стыдно становилось почему-то именно биографу. Выходить из ванной не хотелось, так как на улице наконец-то разразилась гроза, и от шума дождя и почти непрерывно грохочущего грома негде было спрятаться, а в ванной не было окон, в маленькой нагретой паром комнатке Шорн чувствовал себя уютнее, как в детстве, когда он прятался от грозы в чулане. Но вдруг он услышал телефонный звонок. Сразу на ум пришли истории о том, что во время грозы пользоваться телефоном опасно, но он отогнал их, понимая, что в городе гораздо больше мест, в которые может ударить молния, покинув уютную ванную, Шорн взял трубку. « Жили были король с королевой, и не было у них детей. Чего только они не делали и к каким только врачам не обращались...» – зловеще прошелестело в трубке. Голос был очень тихим и нечётким, но насмешливые, глумливые интонации говорившего всё-равно отлично различались. У Шорна по спине пробежали мурашки, с трудом сглотнув, он сильнее прижал трубку к уху, вслушиваясь в тихий и потрескивающий от помех голос. Это была запись разговора, видимо, сделанная с помощью диктофона. «Тогда король и королева обратились за помощью к феям, обещая щедро наградить их за помощь. И феи согласились. Прошло девять месяцев, королева родила прекрасную доченьку, настоящую принцессу, красивую и нежную, как бутончик розы... – Эй, я для кого читаю? – голос прозвучал уже немного по-другому, резко и без сладких, сказочных интонаций - Слушай, слушай, сейчас начнётся самое главное. По поводу рождения принцессы был организован всеобщий праздник. Главными гостьями были, конечно же, феи. Для них был накрыт отдельный, самый богатый стол. Феи уселись и началось веселье, но на радостях король и королева забыли пригласить одну из фей. Тогда она пришла без приглашения, но ей всё-равно не хватило места за чудным столом... – продолжилась сказка, но вдруг снова резко оборвалась не пойми кому заданным вопросом: – Знаешь что дальше было? -Знаю.» – ответил уже новый более высокий, чуть простуженный голос. Шорн тоже знал. И теперь сосредоточенно вслушивался, боясь чуть более громко вдохнуть или выдохнуть. От напряжения он перестал даже сглатывать, и во рту накопилось много слюны, но заставить себя проглотить её Шорн не мог, так как это было бы слишком громко. Это выдало бы его.       – Узнал? – спросил второй голос с записи, болезненных ноток в нём больше не было, но он звучал глухо и сдавлено. – Это только начало, предыстория к сказке. У меня есть и другие записи, например, твоего разговора с этими, как ты выразился, «милыми людьми». Не веря своим ушам, Шорн замер с трубкой посреди комнаты, если бы его сейчас ударило молнией, то он не посчитал бы это несчастьем. Этого звонка не могло быть, ведь звонивший человек был официально мертв.       – Ну так что, Фегер, моя очередь рассказывать сказки, или обойдёмся без этого? Я знаю, что ты меня узнал, и, думаю, ты уже понял, принц-спаситель, что, что-то в вашем плане пошло не так. Хотя тебе, наверно, наплевать, кто из нас умер, а кто нет, но тебе явно будет не наплевать, когда эти и другие записи попадут в полицию.       – Фанни...- Фегер не мог поверить в происходящее, а за окном, как безумный, гремел гром, «Может это мне сниться кошмар из-за грозы?» – подумал он, но тут же вспомнил, что сны ему не сняться. Это было реальностью.       – Вита. – поправила резко девочка. – Теперь я Вита Грин, дочь директора пароходной кампании, принцесса из той дурацкой сказки. И я предлагаю тебе сделку.       – Как так получилось? – сдавленно произнес Шорн, он не мог поверить, что Грины допустили смерть своей единственной дочери, в которой видели смысл всей своей жизни.       – Поступай с другими так, чтобы они не успели поступить с тобой так же. – жесто ответила девочка. – Мне некогда, гроза скоро кончится. Так что, слушай внимательно. Ты поможешь мне сбежать от Гринов, а потом и из города, иначе, записи попадут в полицию. Конечно, тогда моя тайна тоже раскроется, но я несовершеннолетняя, да и тому же, это лучше, чем здесь, с ними. – девочка замолчала, было слышно лишь как она тяжело дышит. Фегер старался быстро всё обдумать, но мозг отказывался что-либо просто понимать. Как Фанни удалось выжить? Как ей удается притворяться дочерью Гринов? И чего она хочет от него?       – Ты согласен?       – Да. – машинально ответил Фегер, понимая, что отказ значил бы для него арест. – Но что я должен делать?       – Помочь мне сбежать отсюда! Они не выпускают меня и не на секунду не оставляют одну, они сумасшедшие. Ты придумал, как засунуть меня сюда, теперь придумай, как спасти. – девочка старалась говорить тихо, но, судя по всему, ей хотелось кричать, – Ах да, – добавила она успокоившись, – ты отдашь мне гонорар, что получил за меня, ясно?       – Ясно. – снова эхом отозвался Фегер.       – Тогда, через три дня я позвоню тебе снова. И всё должно быть готово, если же нет — я иду в полицию.       – Через три дня. – повторил Фегер. Но девочка уже повесила трубку. Он ещё какое-то время безучастно послушал писклявые гудки, потом отшвырнул трубку и бросился на пол, обхватив голову руками. О, как хорошо он помнил тот день! Но ведь ничего плохого он не делал! Просто, если вдруг попадался состоятельный пациент, он должен был намекнуть ему, о том, что есть способ продлить жизнь, и есть люди, которые могут помочь. И всё. Больше от него, Шорна.С.Фегера, простого биографа, и не требовалось, как уж они это делали, как потом проворачивали с базой данных и моргом его не касалось совершенно. Он был просто посредником, да нет, что уж там, просто парнем, раздающим рекламу у метро, ничего больше. Да, он получал неплохие деньги за это, но и сам понимал, что это лишь крохи. И вот снова нашлись подходящие клиенты, муж и жена, безмерно любящие свою дочь, которой как в сказке про Спящую Красавицу суждено было умереть, дожив лишь до шестнадцати лет. Родители холили и лелеяли свою маленькую принцессу, окружая заботой и скрывая от неё правду, и не заметили, как время почти прошло. И страшно подумать, что произошло бы, если бы Фегер не подсказал им путь спасения. Он прекрасно помнил тот день и тот разговор. И как ловко и красиво провернул всё, смешав жестокую реальность со сказкой. Когда Грины пришли, получив его официальное приглашение, якобы для внесения поправок в биографию их несовершеннолетней дочери, у него был уже готов план действий. На столе лежала специально купленная по такому поводу сказка. Он долго выбирал в магазине книжку с самыми красочными картинками, благо у их дочери, Виты внешность была именно такой, как и любят изображать иллюстраторы. Раскрытая книжка лежала на столе, с цветных страниц сияла лучезарная улыбка маленькой принцессы. Голубые глазки, золотые кудряшки. Это была Вита. Это была их маленькая дочь. Шорн тогда перехватил устремлённый на картинку взгляд женщины и пододвинул книгу к ней поближе.       – Знакомая история, не так ли? Женщина и мужчина недоуменно переглянулись. Биограф раскачивался в кресле.       – В этой сказке королевскую дочку спас принц... А в вашу маленькую принцессу, – он раскрыл розовую папку-досье на странице с фотографией девочки, – можете спасти только вы сами. С этими словами Фегер вложил закладкой между станиц сказки картонный прямоугольник визитки и, хлопком закрыв книжку, протянул её несчастным родителям. Потом ему позвонил человек, тот самый, что когда-то предложил сотрудничать, и попросил оказать ещё одну маленькую услугу: найти донора, человека с такой же датой смерти, как у Виты Грин, и желательно ребёнка, ведь справиться со взрослым девочка не смогла бы. Обычно такого не просят, «близнецов» чаще всего находят из незарегистрированных в базе МЭКа людей, приезжих, у которых нет в городе никаких родственников, но, видимо, с детьми это проблематичней. А ему, как человеку имеющему доступ к данным, это совсем не сложно, он вмиг нашел Фанни и сообщил им её адрес. Потом девочку приводили к нему, чтобы он записал хоть что-то в досье, а после он надеялся никогда больше её не увидеть, единственное что напоминало бы ему о ней - это тёмно-зеленая, в цвет её папки, мебель в квартире, и то, она сменилась бы относительно скоро новой мебелью другого цвета. Это было единственное, на что Фегер тратил свои левые деньги - менял мебель, ничего остального ему не хотелось. Отдать девчонке гонорар не было проблемой, но вот как помочь ей сбежать? И вдруг Шорна поразила мысль: за всей сегодняшней суетой он и забыл о мужике, что приходил утром. «Это же её отец. Он в курсе, что она жива, они сговорились, и приходил он, чтобы посмотреть на меня, понять, можно ли меня шантажировать. Или нет? Если бы он знал, что она жива, и где она, то, скорее всего, они выбрали бы жертвами Гринов, ведь те куда богаче. И тогда Фанни не просила бы меня помочь ей сбежать... – Фегер наконец-то смог более-менее нормально размышлять, – Она была в отчаяньи, это было понятно по голосу, а мужик тоже, убит горем. Они ничего не знают друг о друге... Но как это поможет мне?» Решив обдумать всё утром, на свежую голову, Шорн принял снотворное и мгновенно уснул, ни мысли, ни продолжавшаяся гроза его больше не беспокоили. Домой, в каморку Милены, мужик явился среди ночи, дождь всё ещё бешено лил. Уставший, промокший и опустошённый он бессильно опустился на стул. С одежды и волос холодными ручейками стекала вода, деревянный обшарпанный пол покрылся лужами, превращаясь в болото. Милена поставила греться воду и молча кинула мужику под ноги какое-то ветхое тряпьё. Оно мгновенно набухло и потемнело от воды, запахло мокрой тканью и пылью. Мужик сидел и чувствовал, как его неотвратимо куда-то засасывает, болото под ногами, которое он развёл в комнате и ещё более глубокое и тёмное, болото его собственных вязких мыслей. Он пытался вспомнить, как провёл этот день, куда пошёл после МЭКа, что делал, о чём и с кем говорил, но ничего не выходило, как будто дня и вовсе не было, не было подворотен и кабаков, по которым он бесцельно слонялся, не было странного человека, что клал ему на плечо руку и убедительно называл братом и всё говорил-говорил... Как будто все это превратилось на покорёженной кассете в единое месиво скрежета и воя, и только один фрагмент смог сохраниться, и он ранящее часто раздавался в голове, словно припев " ...я не хочу больше так жить..." Он повторялся и повторялся, это была последняя осмысленная фраза, которую мужик смог сам себе сказать, прежде чем забыться сном. Милена ничего не спрашивала, тревожно вглядываясь в дождливую ночь за окном. Сильный ветер бил по окнам, слабые рамы могли распахнуться в любой момент, как только бы она убрала руку от холодного, жалобно дрожащего стекла. Эти вечно распахивающиеся окна были наказанием Милены за проводимые под родной крышей ночи, окна открывались по ночам, внезапно громко ударяясь о стены, и в комнату вместе с ветром врывался необъяснимый ночной страх. Милена лежала, подтянув озябшие колени к животу, и настороженно следила из под одеяла за мотаемыми туда-сюда рамами, слушала, как всхлипывают старые, истончённые стекла, каждый удар для которых мог стать последним. Но встать и закрыть окно у женщины не было душевных сил, ей казалось, что там, прямо напротив её окна, на рваных чёрных крыльях бесшумно зависла ночь, голодная и беспощадная, она прилетела, чтобы забрать Милену, ту, что по какому-то несправедливому праву полностью принадлежит ей. Думая об этом, Милена представляла, как мягкие лапы обхватывают её ломкое, измятое тело, окружая со всех сторон непроглядной тьмой, из которой никогда уже бедная женщина не сможет выпутаться. Милена представляла себе разных чудовищ, что могли поджидать её там, их липкие тёплые усики и острые, как осколки стекла когти, огромные хищные зубы, горячие голодные языки, жёсткую, воняющую потом и мускусом щетину или холодную змеиную кожу. Что-то ужасное должно было ждать Милену там, за распахнутым окном, ведь иначе зачем оно раскрылось? Так и проходила невыносимо долгая, мучительная ночь, женщина мёрзла и боялась сомкнуть глаза, а на утро приходилось вытирать лужи, налитые за ночь. Деревянный пол начал гнить и был как оспой изрыт неровностями и вспученными буграми. Ложась спать, Милена знала, что и сегодня ночью чудовища не оставят её окна в покое, она засыпала, понимая, что в любой момент с грохотом распахнётся окно, и она снова останется наедине со своими кошмарами. Когда среди ночи раздался звук удара и высокий стонущий звон дрожащего стекла, она, как и всегда, проснулась, судя по всему, стекло и на этот раз пока выдержало, хотя впереди была ещё вся ночь, Милене иногда даже хотелось, чтобы оно действительно разбилось, тогда бы она вставила в раму фанерку. Она натянула одеяло ближе к лицу и подогнула ноги, надеясь дотянуть так до утра, но вдруг и комнату, и окно, и дождливую ночь за ним заслонила спина мужика. Он встал и закрыл окно, даже не взглянув на рыдающее ночное небо. Подёргав пару раз хлипкие рамы, он лёг обратно рядом с Миленой. Она продолжала лежать неподвижно, боясь выдать, что не спит. Окно было закрыто. И человек, бесстрашно победивший его, лежал рядом. "Что ещё нужно … – подумала счастливо Милена, уже засыпая – Просто, чтобы был кто-то, кто закрывает открывшиеся окна по ночам... " Больше ей не было страшно, и она впервые за долгое время заснула по-настоящему счастливой и до утра уже не просыпалась.