Сбежавшая невеста

Безлюдные пляжи — это хорошо. Звук прибоя успокаивает, дает расслабиться, собраться с мыслями, чтобы вновь выйти на арену жизни. В таких местах кажется, что реальность очень далеко, что время замирает, что жизнь не так сложна и запутана. Песок приятно жжет, соленый ветер бьет прямо в лицо и появляется улыбка, независящая от тебя. Но своего рода сюрпризы в таких местах слишком сильно действуют на мозг. В подобной эйфории банальные, но неожиданные вещи могут показаться чем-то абсурдным. Малфой столкнулся с этим, прогуливаясь по пляжу. У воды, растянувшись во весь человеческий рост, лежала девушка. И все бы ничего, если бы после пятиминутных раздумий в ней он не признал Грейнджер. Совсем другую Грейнджер с макияжем, прической и самое главное — в свадебном платье. Он бы мог пройти, если бы не один факт: она сгорела. Причем жестоко. Самая банальная, глупая причина, столкнувшая их. Он впервые видит такого идиота, который засыпает у воды при палящем полуденном солнце, но неудивительно, что это Грейнджер. Из чисто человеческих начал ему стало жалко ее и он решил, что надо бы разбудить. Присев на корточки, он тихо начал: — Грейнджер! — однако Гермиона как лежала, так и осталась лежать. Первая мысль, что она умерла или минимум в обмороке, но нет, она мирно посапывала, удосужившись лишь перевернуться на бок. Невольно закатив глаза, он вновь окликнул ее, дотронувшись до руки. Он отдернул ее из прежних побуждений. Ему нельзя касаться ее по двум причинам: она — грязнокровка и она — Грейнджер. Хотя первое стало терять вес для него, и будь это, кто другой, он бы и не подумал об этом. Но это Грейнджер — зубрила с Гриффиндора, лучшая ученица, в общем, и героиня войны, как выяснилось. Гермиона же, чуть покряхтев, поднялась. Руки и лицо у нее горели адской болью. Было сложно пошевельнуться, но через боль она встала, поднявшись на локтях. Солнце било прямо в глаза, и ей понадобилось время, чтобы привыкнуть к свету. Глаза ее внезапно расширились, но она взяла себя в руки. Малфой, увидев ее реакцию, ухмыльнулся. — С пробуждением. Ты сгорела. — Я в курсе, — получил он в ответ, и понял, что последнее действительно было лишним. Он медленно поднялся и смотрел на ее движения. Достав откуда-то из пояса палочку, она прошептала короткое заклинание, и кожа медленно начала блекнуть: краснота пропадала. — Как тебя угораздило? — с насмешкой спросил он. Она посмотрела снизу вверх, приставив руку ко лбу, чуть сощурившись. — Спасибо, конечно, но откуда такое желание поговорить? — Ну, знаешь, ты, Грейнджер, спишь на безлюдном, заброшенном пляже в Испании. Как минимум это требует объяснения. — Не твое дело, Малфой. И вообще с каких пор тебя интересует моя жизнь? Он снова усмехнулся. — Да мы не в духе! — это все напоминало ему детство в Хогвартсе, он каждый раз их задирал и получал в ответ вот такое: «Не твое дело, Малфой» или «Заткнись, Малфой». — И судя по твоем свадебному платью, виду и настроению, в общем, поздравить тебя не с чем. Это точно Уизли. Неужели он тебя бросил прямо у алтаря? Но чего же ты не ревешь? — Малфой, заткни свой словесный понос, — сказала она, поднимаясь и отряхивая платье. — Но как ты здесь оказался? — Я здесь по бизнесу. И как видишь, я куда сговорчивей, — у него было отличное настроение. Издеваться над Золотым Трио — лучшее из удовольствий. Однако время идет, и они взрослеют. Малфой задумался о них совсем недавно. Ведь они спасли мир от Темного Лорда, его и мать от Азкабана. С отцом к тому моменту у него были далеко не семейные отношения. В глазах Люциуса он был лишь продолжателем рода, наследником рода Малфоев и Метки. В суровых буднях порция Империуса или Круциатуса была нормой. Люциус ссылался на то, что его тоже когда-то так воспитывали, и вот кем он стал. Да, перспектива стать повернутым шизиком, предавшим семью ради какого-то несостоявшегося правителя всея мира, очень радует. И теперь пусть они и не друзья, но Драко знает, что такое благодарность. Замаливать грехи, конечно, бесполезно, однако изменить отношение — вполне возможно. Гермиона недоверчиво на него посмотрела. Он изменился. Глаза, обычно источающие убивающий холод или яд и желчь первого сорта, теперь словно оттаяли. Он насмехался, но по-другому. Сложив руки на груди, она сделала пару шагов ему навстречу. Встречная усмешка заиграла у нее на губах. — Ты ли это, Малфой? Где же привычное презрение и твое коронное «грязнокровка»? Она с интересом посмотрела на него, чуть приподняв бровь. Ее глаза были спокойны, в них не отдавало тем весельем, которое можно было бы поддержать. Было понятно, что это дурное слово, которое можно было смело сравнить с матерным, все эти годы задевало за живое, не давало жить спокойно. Ему нужно сказать «прости», потому что недавно проснувшаяся совесть рвет и мечет, однако это Грейнджер. Поэтому он лишь ограничился прелюдией к извинениям: — Ты хочешь, чтобы я извинился? Гермиона в голос засмеялась, аплодируя этим словам. Сарказм, волнами выливался из нее. Она злилась, но была далеко не такой, чтобы устраивать скандалы и истерики. — Браво! — на выдохе после смеха сказала она, но внезапно лицо изменилось, и она бросила: — Но не нужно делать мне одолжение. Жила как-то без твоих извинений все эти годы и ничего. — То есть хорек – это, по-твоему, нормально, — он также выгнул бровь. И вся любезность и снисходительность, которым только что изумлялась Гермиона, пропали. Привычная холодная маска вновь прилипла к лицу. Безэмоциональное, оно выражало, однако, весь спектр эмоций недовольства. — И тебе извиниться не надо? — Только после вас, милорд! — с издевательской усмешкой сказала она, чуть кивнув головой. — Думаю, этого не случится, поэтому вынуждена оставить вас. Она развернулась и, подхватив туфли, аппарировала. Драко в замешательстве смотрел на то место, где только что стояла Гермиона. Все бы ничего, он бы забыл эту встречу, чуть повозмущавшись ее разговорчивости, если бы не одна мысль, давившая тяжелым грузом несколько лет подряд, не кровь, пульсирующая бешеными потоками в голове.