Сбежавшая невеста

Он всегда считал это странным. До ужаса, до абсурда. И достойным собственного презрения и ненависти. Сама мысль об этом была противна до одурения. Но что можно было поделать бедной жертве? Это как яд: медленно, но верно отравляет тело, душу, подкрадываясь к сердцу, после чего у жертвы отключается мозг, а потом моментный паралич. И ты понимаешь, что никогда не станет, как прежде. Навсегда изменился, и противоядия нет. Только хуже с каждым днем. Мысль в голове остается только одна и пульсирует мощными волнами, отбиваясь от черепушки. А в душе еще теплится надежда, что все закончится. Может, кто-то пошутил, подлив в бокал Амортенцию и его действие вскоре прекратится. Но этот яд с каждым днем все прочнее укрепляется внутри, впитываясь в стенки разума, сердца. Да, он самый токсичный и название ему — любовь… Черт возьми! Так и не прочитанная книга упала на пол, предварительно с глухим звуком столкнувшись со стеной. Он резко встал с кресла. Рассекая воздух быстрыми движениями, он ходил по мрачной комнате. Спрятав руки в карманы, продолжал обдумывать сложившуюся когда-то давно ситуацию. Ветер, ворвавшийся в комнату, затушил и без того слабый огонек в камине. Но темнота ночи успокаивала: отступал вечный невроз, и злость к самому себе почти утихала. Но в следующую минуту агония возвращалась с новой силой. В порыве с размаху ударил по стене. Это было хорошей попыткой отвлечься, но в его случае недейственной. Как только боль в руке притуплялась, вихрь мыслей в голове возвращался. И все вертятся у одной темы. Что бы сказала семья, а общество? Такое бесчестье просто не прощается чистокровному наследнику одного из самых древних родов. Это — упасть ниже плинтуса, стать тем, кого презираешь. Но Салазар тебя подери! Ты не против, если так нужно. Мысль эта отвратная, обескурживающая, но правдивая до того, что смирился. Мысль о том, что влюбился в грязнокровку. И все было хорошо, пока он вновь ее не увидел. Встреча в Испании вновь перевернула все с ног на голову, хотя он долго пытался заставить себя переучиться, забыть. Это унизительно, не в его стиле — питать чувства к кому-то, не только к Грейнджер. Он ожидал, что когда-нибудь его отец решит женить его на какой-нибудь родовитой и богатой девушке. Возможно, позже возникла бы привязанность, но все было в разы проще. Аристократы не подготовлены к таким жизненным испытаниям, они слабы для этого. И сейчас, вернувшись в Англию, он ожидает какого-то сотрудника из Министерства, который не желает выйти на работу из-за личных проблем, заставляя его думать о сложившихся обстоятельствах, все больше углубляясь в них. А Малфой мог бы уйти с головой в работу, и это все постепенно бы забылось. Снова. Но ничего, никогда нельзя расклеиваться. Он это знает не понаслышке.

***

В тот день Гермиона трансгрессировала к себе в квартиру. Стояла такая густая тишина, будто все вокруг вымерло. Тихо положив туфли на диван, она на носочках прошла к двери и посмотрела в глазок. Рона не было, но на полу виднелась записка. Выдохнув, она быстро провернула замок и, взяв листок, также быстро захлопнула дверь. Пройдя на кухню, Гермиона поставила чайник. Она не хотела возвращаться ко всему этому так быстро, до отчаяния не хотела. Было неприятно, и заглянув в холодильник, и находясь в неоправданно долгих поисках кофе в шкафчиках, она оттягивала момент прочтения записки насколько можно. Наконец переодевшись, переделав уйму дел, она с тяжелым вздохом развернула листок. «Гермиона, Ты где? Напиши, пожалуйста! Все волнуются! Почему ты убежала, что случилось? Пожалуйста, сообщи, приди, как вернешься, очень прошу.

Твой Рон»

— Так ли уж мой? — глухо произнесла Гермиона, откладывая кусок пергамента. Она живо себе представила его раскрасневшееся лицо, на котором было написано это волнение, его самого, с жаром говорящего эти самые строки. Она думала, что Рон будет сидеть до самого конца, пока не увидит ее, но, видимо, Гарри и Джинни отговорили его, сказав, что ей нужно личное пространство. Он ведь порой действительно становился каким-то сиамским близнецом, и это напрягало. Сейчас она ни в чем не была уверена, словно все эти годы были каким-то неправдоподобным сном, к которому в реальной жизни она не готова. Ей нужно время — это единственное заключение, к которому она пришла. Вновь положив записку у двери, словно ее здесь еще не было, она ушла в комнату. Подойдя к окну, заметила летящую сову. Сова была похожа на министерскую, что сейчас было абсолютно не желательно. Ей до ужаса не хотелось сейчас выходить на работу, любезничать с людьми, порой выслушивать их жалобы на жизнь, супругов, детей и питомцев. Это бессменный водоворот повторяющихся событий, который плотно сжимает в своих тисках Грейнджер. И часто преследует дикое желание куда-нибудь сбежать навсегда. Гермиона внезапно замерла. Мысль пронзила ее быстро и неожиданно: она просто устала от своей жизни. В этом весь смысл. И не надо ничего выдумывать, строить лживые иллюзии, что со временем все пройдет. Ей просто осточертело все. Прилетевшая сова напомнила о себе, скребя по раме коготками. Опомнившись, Гермиона аккуратно взяла конверт и, достав нечто, напоминавшее крекер, кинула птице, и та, поймав налету и благодарно ухнув, покинула ее. Грейнджер была готова делать ставки на содержимое письма. Ее непременно просят срочно выйти на работу, как всегда по самым убедительным и аргументированным причинам. И ведь ты не в силах воспротивиться, разве что уволиться. Распечатав конверт, она заскользила взглядом по строчкам, покачивая головой в подтверждение своей теории. За два года ее службы в Министерстве ей наприсылали рекордное количество таких писем, однотипных и скучных. Она могла бы уже не разворачивать их, но каждый раз надеялась, что не просто «нужна своей стране в такое тяжелое для всех время». Ведь после войны все пеняли именно на это. Конечно, со временем многое изменилось. Прошло каких-то четыре года, но вполне можно не узнать окружающий мир. Тема войны официально закрыта, и разговоры про главную ее проблему — чистоту крови — запрещены. Все признаны равными, но только на словах. Все прекрасно понимают, что магло… нет, грязнокровкам никогда не стать выше статусом чистокровных аристократов. Однако теперь спокойно разговаривают даже такие враги, как она и Малфой. Теперь в мире все друзья и братья. И по правде говоря, ее это даже напрягает. Лживо-заботливые, добрые взгляды, напряженное осведомление о здоровье семьи, а потом неловкая пауза и прощание — вот что обозначает такое перемирие. Оно настолько хрупкое, что развалится в любой момент с таким грохотом, что и Волан-де-Морт никакой не нужен. Отложив конверт, она решила, что пойдет на работу через пару дней, когда все более или менее устаканится. Когда Рон уже устанет ее караулить везде. Все же она благодарна миру, человеку, не важно, который придумал такой способ перемещения, как трансгрессия.