Welcome to decay

После этой ночи я так и не уснул. То, что я сделал, не давало мне заснуть. Адреналин бурлил в крови. Всё, что я мог сейчас, — просто смотреть на плоды своих безумных мыслей. На их воплощение. На последствия съебавшейся к хуям крыши. Я пристегнул его к старой чугунной батарее наручниками, что остались после одной из моих вечеринок. Как знал, что пригодятся. Прямо в воду глядел, блядь. Он все еще спал крепким пьяным сном, ведь с момента эпичного похищения прошло не больше четырех часов. Спать я больше не хотел. И алкоголь внезапно выветрился, стоило мне услышать щелчок замка на этих железных браслетах. Осознание навалилось на меня всей своей ебучей массой. Я понял, что сделал. Однако до сих пор сижу здесь и смотрю. Меня уже тошнило от сигарет. Я скурил всю пачку, что была с собой. Но так и не решился выйти из хаты, чтобы купить еще или, может быть, что-то другое. Я понимал, что если выйду отсюда, то всё рухнет. Разлетится к ебеням, и я совершу глупость. Неважно, какую. Совершенно неважно. Нужно было сначала подумать. Чем я и занимался все эти часы. Я попытался всё разложить по полочкам. Итак, я украл человека. Взгляд метнулся к спящему на полу у батареи Мишке. Я украл лучшего друга из чужой постели. Буквально вытащив его из-под девок. Зачем? Я нахмурился, поджимая губы. Чтобы заставить задуматься. О себе, о своей жизни, обо мне. Чтобы вбить в его безмозглую черепушку малейшие понятия здравого смысла. Но то, каким методом я это делаю, — совсем не здраво. Это тупо. Я шумно втянул воздух носом, тут же выдыхая. Комната провоняла сигаретами. Я поднялся с дивана, принимаясь наворачивать круги по маленькой комнатке. В темноте из-за зашторенных окон всё здесь казалось слегка нереальным. Будто кошмарным сном, который можно разрушить, если вытащить всего один деревянный брусок из башни. Да даже ниточку, бумажку, пылинку. Что угодно. Я где-то уже видел такое. Кажется, какой-то из тех сериалов, за которыми я проводил усталые часы после работы перед сном. Герою хватило одной ниточки, чтобы открыть дверь и оказаться на свободе. Мне же, кажется, не хватит даже всего ковра, чтобы избавиться от таких галлюцинаций. Что я вообще собирался с ним делать? Бить? Трахать? Ломать его на кусочки до тех пор, пока он не начнет повиноваться? Блядь. Я остановился посреди комнаты. Да ну нахуй. Это уже было смешно. Я рассмеялся. Тихо и безумно. Схватился за голову, вздрагивая от практически беззвучного смеха. Стояк в такой ситуации был самой большой нелепостью. Я опустил голову, все еще посмеиваясь. Брюки оттопыривались в районе ширинки. Больно сдавливали стоящий колом член. Когда успел, тварина? Когда я решил, что пути назад нет, или когда провозгласил происходящее безумием? Тебя, сука, возбуждает всё это? Раскрыв на миг рот в немом крике, я задрал голову к потолку. Да кого я обманываю? Конечно же, ему нравится. Мне нравится. Я всегда получал от этого удовольствие. А знание, что за этим крепким сном последует сумасшедшая, просто одуряющая непокорность, сводит меня с ума. И это не просто потому, что надо, а потому, что иначе он не сможет. Иначе Мишка не сможет. Я крепко зажмурился, стискивая зубы и кривясь от злости. Пальцы впились в кожу головы, оттягивая короткие темные волосы. Это дарило мне боль, благодаря которой я все еще понимал, что не сплю. Какого хуя?.. Какого хуя я сделал, мать твою?! — А-а-а, блядь! — не выдержав, я вскрикнул, оторвав руки от головы. Отдышался. Посмотрел на него. Мишка заворочался, по-видимому, чувствуя неудобство. Ну извини, друг. У меня нашелся только один матрац. Едкий сарказм разлился по венам вместе с нескончаемым запасом адреналина, возбуждающего во мне всё, что не следовало бы. Это хуёво. Совсем хуёво. Я вновь схватился за голову. Что я должен делать дальше? Несмотря на накатившую панику, я не спешил его отстегивать от батареи, пока тот не проснулся. Я продолжал смотреть на него, а перед глазами было лишь то, как он смеется. Ухмыляется, смотря мне в глаза, без тени страха и сомнения. Никаких сомнений, что я способен на подобное. И, чтоб меня Мальвинка выебала, я уверен — он будет смеяться, когда проснется. Эти мысли заставляли панику медленно уходить. Возвращалась прежняя холодная безумная рассудительность. Та, что толкнула меня на этот шаг несколькими часами ранее. Та, что сотворила из меня психа с маниакальными наклонностями всего за несколько часов. Я готов был поклясться, что она живая. Это не мог быть я. Но это я. И я сейчас здесь. И наручники все еще сдерживают его. Он все еще прикован к батарее. Единственное, что я понимал отчетливо, так это то, что не собирался отступать. Я ощущал всем телом это всепоглощающее возбуждение. Я мог трижды поклясться на чертовой библии: мой член стоит так, что ничто его не заставит упасть. Эти мысли делали со мной такое. Я заводился от одной только возможности лицезреть на его лице страх. Страх ко мне. От одной только возможности сломать его, как хрупкую спичку. Разворотить его красоту, заставить ее раствориться, как колечко сигаретного дыма. Но не сделать безобразным, нет. Он будет прекрасен. Для меня. Я вновь присел на край дивана, опираясь локтями о колени. Устремил сосредоточенный взгляд на него. Я видел, что постепенно он просыпается. У меня осталось еще немного времени, прежде чем он окончательно придет в себя. Я знаю, что не хочу его отпускать. Это решение пришло ко мне в голову не в эту минуту и даже не час назад. Я решил это, когда вёз его сюда. Уже тогда я не планировал отступать. А теперь… может, и струсил. Это неважно. Возбуждение все еще плескалось внутри меня, вынуждая думать об этом. И оно побеждало. Мишка раскрыл глаза. Моргнул несколько раз, фокусируя взгляд на потолке. Я внимательно следил за ним, готовый в любой момент что-нибудь предпринять. Он сглотнул. Этот звук прошелся по моему слуху, как ржавый нож по свежей ране. Он хотел пить. Я знал это чувство жажды после пьянки. Когда во рту сухо и горло стягивает от этой сухости. Он сглотнул еще раз, надеясь, что слюна поможет избавиться от неприятного ощущения. Но это бесполезно. Его свободная рука взметнулась вверх, накрывая глаза. Следом раздался протяжный хриплый стон. — Как хуёво, — протянул он еще через несколько секунд. Я мысленно подтвердил его слова. Всё очень хуёво, Миша. Отняв руку от лица, Миша дернул второй, собираясь помочь себе встать. Но не вышло. Он дернул еще. Снова облом. Брови сдвинулись, взгляд опустился к руке. Я смотрел на это словно в замедленной съемке. Как он удивляется, не понимает, пугается, дергает запястьем снова и снова. Но батарея намертво пригвождена к стене и полу, а наручники громоздкие и тяжелые. Такие, какими пользуются менты. Хотя наверняка я знать тоже не мог — несмотря на довольно разгульный образ жизни, я ни разу не ощущал на своих запястьях холод металлических браслетов. Миша поднял голову, отворачиваясь от стены и устремляя взгляд как раз в то место, где сидел я. Не было ни единого шанса, что он меня не заметит, я сидел прямо посередине, а комнатка была слишком мала по периметру. — Вадик, — выдохнул он, показывая всю степень своего облегчения. — Братан, хорошо, что ты здесь. Что за хуйня? Сними это дерьмо с меня. Я молчал. Ни одна мышца на моем лице не дрогнула. Мне потребовалось нереальное усилие, чтобы оставаться таким спокойным. — Вадим, эй, чувак, — снова он меня окликнул. Но я по-прежнему молчал. Мне нечего было ему ответить. Я не хотел даже объяснять, что здесь происходит. Сколько пройдет часов, прежде чем он сам догадается? Один? Два, три, может, четыре? — Чувак, ты обкуренный, что ли? — Мишка скривился, махая свободной рукой у меня перед глазами. Я вздохнул. Выпрямился, сидя на диване. Смотря в его непонимающие черные глаза. — Доброе утро, Миша, — всё же я заговорил. — Вадь, что за хуйня? Сними это, я ссать хочу просто пиздец, — его снова перекосило от недовольства. — И что я вообще делаю в этой дыре? Ебать, что ночью было? — Не помнишь? — спросил я небрежно. Конечно, он не помнил. После такого количества алкоголя он должен еще как минимум до вечера страдать от бодуна. — С хуя ли мы здесь? Я вроде в общагу собирался к бабам, — он напряг свою память, прижимая свободную руку ко лбу — будто если прижмет ладонь к нему, то избавится от ужасной головной боли. Миша ни разу не был в этой хате. Я не рассказывал, где жил. Не рассказывал, что так и не избавился от этой каморки, когда переехал в родительскую хату. Мне успешно удавалось держать это в тайне, ведь иногда Миша бывает слишком самовлюбленным. Он не интересовался, а я и рад был молчать. По какой-то причине я не хотел рассказывать об этом месте. — Бля, что за дыра? Вадь, ёбаный в рот, подними задницу и сними это с меня, — Миша начал возмущаться, посылая в меня горы мата. Может, по этой причине я не хотел показывать это место? Это не дом. Это дыра. Барак, где не жить достойно ни ему, ни мне. — Успокойся, придурка кусок, — проговорил я следом, таки поднимаясь с дивана. Он заметил это, насколько возможно поднимая пристегнутую руку, чтобы я отстегнул. Но я прошел мимо. Подошел к окну, одергивая край тяжелых старых штор и выглядывая на улицу через пыльное стекло. Моя хатка располагалась на первом этаже. Было бы лучше, если бы это была высотка. Как та, в которой мы бухали этой ночью. Точнее, уже утром.Тогда я мог бы меньше беспокоиться, что он сбежит. Хотя решетки на окнах добавляли мне спокойствия. — Эй, братан, — Мишка негромко окликнул меня. Я повернул к нему голову, ожидая вопроса. — Какого хуя здесь творится? Я внимательно вгляделся в его глаза. В них все еще не было страха. Только непонимание и ощущение предательства. Может, он думал, что я сдам его местной гопоте? Нет, Мишка много косячил в своей жизни. И многие дворовые ребята точили на него зуб. Но разве он боялся этого? — Это моя хата, — сказал я наконец, отлипая от окна. Поправил шторку, чтобы лучи света не проникали в комнату. — В смысле? — переспросил он, еще больше путаясь в догадках. — Помнишь, когда я сбегал от предков? Я жил здесь, — я пожал плечами, устраиваясь задницей на низком подоконнике. Окна здесь были какие-то нестандартные. Недаром пытались снести дом. Только не вышло. Что-то там с документами или жильцами оставшимися, я не помнил точно. В нашей стране всегда всё через жопу. — Хуя себе, — выдал Мишка, усмехаясь. Он явно не ожидал этого. — Я до сих пор снимаю эти метры. — Нахуя? Развлекаешься без меня, а, дружище? Казалось бы, мысль о пристегнутой к батарее руке отошла на второй план. Как и переполненный мочевой пузырь. Сейчас он переваривал новую информацию. — Можно и так сказать, — я кивнул в ответ. В принципе это было правдой. В какой-то степени. — Ну заебись, Вадь, — он шуточно психанул. Может, и не шуточно. На губах играла усмешка, в глазах было совсем темно, ничего не разглядеть. Он откинулся спиной к стене, вытягивая ноги. Рука свободно легла на ребро батареи. Вторая — на коленях. — Заебатый ты друг, Вадим. У тебя есть вторая хата, а лучший друг узнает только спустя шесть лет. Не думаешь, что в какой-то момент накосячил, а, братан? Оби-и-ида. Так и сквозит ею вместе с перегаром. Мишка смотрит на меня с таким недовольством, что невольно хочется усмехнуться. Как же ты будешь смотреть, когда узнаешь причину своего нахождения здесь? А когда поймешь, насколько влип? Что изменится в твоем взгляде? Я вновь ощутил пробежавшие по телу мурашки от окрепшего возбуждения. Хорошо, что из-за скрещенных ног это не так сильно бросалось в глаза. Да и Мишка не в том настроении, чтобы разглядывать меня с ног до головы. Он смотрел лишь в мои глаза или отворачивался, сплёвывая на матрац скопившуюся слюну со вкусом бурной ночи. Зря. Очень скоро ты пожалеешь, что не сохранил свою лежанку в чистоте. — Блядь, — через минуту донеслось снизу. Я так и не ответил, сохранив молчание. Мишка поднялся, вставая на колени. Потянулся к окну, но едва смог коснуться пальцами шторы. Если честно, я был рад тем умным жильцам, которые сообразили перенести батарею в самый угол, подальше от окна. Это было не так эстетично, как прятать старый кусок чугуна за шторами, но очень удобно в зимнее время, когда ЖКХ кладет хуй на людей. Так комнатка прогревается куда быстрее. И я даже был рад, что они не посмели заменить старую железку на новую, менее удобную в плане пристегивая наручников. Вот уж не думал, что когда-нибудь скажу этим призрачным людям «спасибо» за такую услугу. — Заебал, Вадим! — Мишка не выдержал, выдавая всё нетерпение. — Я сейчас обоссусь, пока ты тут жмешься булками к подоконнику! — Я бы на твоем месте поимел терпение, — спокойно ответил я ему сразу же, не заставляя ждать. — Я тебя, сука, поимею, если ты не отстегнешь меня от батареи! — он с силой пнул злосчастный кусок чугуна. Лицо, прежде бывшее спокойным во сне, скривилось от злости. Но я время от времени, пока Мишка дергался и пытался отцепиться, утопал в своих ощущениях. То возвращался в реальность, где меня оглушало звоном металла, то вновь тонул, испытывая необыкновенное удовольствие. Это было таким странным. И так хотелось еще. Я отлип от подоконника, скрываясь в прихожке. Нашарил в ванной небольшое ведерко. Литров на пять, может быть. Точно не скажу. Сдернул с веревки махровое полотенце, зажал его под мышкой, чтобы не уронить. Второй свободной рукой вытащил из ящичка под раковиной новую зубную щетку и запасную пасту. Не хочу нюхать его перегар вечность. Хотя и от меня самого отвратно несло. Не мешало бы еще помыться как следует. Живот стягивало от засохшей на нем крови близняшки из клуба. Переложив всё это в руку, в которой держал ведро, я схватил со старой стиралки ковшик и набрал туда холодной воды. Вышел из ванной со всем этим богатством, возвращаясь в комнату. Миша оживился, но тут же застыл, увидев, что именно я несу. Видимо, догадался, для чего ведро и ковшик. Шок застыл на его бледном лице. — Умойся и справь нужду, — выдал я, поставив на пол ведро и ковшик. На матрац полетели паста и щетка с полотенцем. — Не хватало мне еще здесь мочи твоей. — Ты обдолбался? — выплюнул Мишка презрительно, но все еще опасаясь своих догадок. — Я трезв как никогда, Миша. Я сел на край дивана строго напротив него. Отчасти мои слова были правдивы. Я протрезвел за эти часы сидения здесь. И даже сон не шел. Меня сейчас пьянило только возбуждение, которое уже немного спало, позволяя облегченно выдохнуть. Теперь я соображал немного адекватнее. Если можно было назвать адекватностью похищение лучшего друга. Но уже не об этом. Этот эпизод угрызений моей совести успешно пережит. — Заметно, блядь, — его перекосило от взгляда на ведро. Но желание облегчиться было значительно выше. Поднявшись на колени, он подтянул к себе ведро. Расстегнул ширинку, вытаскивая член и направляя в него струю. Я не чувствовал, на удивление, ничего неправильного. Все сумасшедшие мысли растворялись в этом звуке. Ускользали, едва совесть протягивала к ним лапы. То безумие, что охватило меня по приезду сюда, уже не казалось врагом. Оно скорее подталкивало на активные действия. И выдавало себя за холодную рассудительность. Я был спокоен, сосредоточен и решителен. Подталкиваемый им, возбуждением, желанием дойти до конца. Насытиться сполна. И я уже не боялся. Я смотрел, как Мишка, корчась от злости на меня, извернувшись у этой ебаной батареи, пытается почистить зубы, прихлебывая водички из ковшика и выплевывая в ведро с собственной мочей. Постепенно ее запах начал распространяться по маленькой комнатке. Нужно что-то придумать с этим, чтобы его дерьмом не воняло всякий раз, когда он воспользуется ведром по его непрямому назначению. Он закончил. Откинул пасту и щетку на матрац, вытер лицо полотенцем. Задрал голову, утыкаясь затылком в стену. Плохо совсем, Миш? Я усмехнулся, и он тут же заметил это, уставившись злым взглядом. — Почему ты злишься? — вдруг спросил я, заставая его этим вопросом врасплох. Но уже через мгновение его взгляд изменился. В нем явно читалось: «Ты идиот, Вадим». — Ебанулся? — выдал он в ответ. — Ты привязал меня к батарее в какой-то дыре и подставил ведро, в которое мне теперь отливать, пока тебе собственная моча в башку ударяет, и еще спрашиваешь! Вадим, ты долбоёб! Причем полнейший! Он так кричал, что я рефлекторно сощурился от громкости его голоса. Ну конечно, отчасти он сказал правду. Но мне было любопытно не это. — Ты злишься потому, что это я тебя приковал, или тебя бесит сам факт, что тебя приковали? Мишка фыркнул, закатывая глаза. Уселся на матрац, ногой отодвигая ведро, едва не опрокинув его на пол со всем содержимым. Это заставило меня вздрогнуть. Опять же чисто рефлекторно. Мыть пол не хотелось в таком состоянии. Каким бы бодрым я ни был, бессонная ночь, наполненная алкоголем и активностью, сказывалась на организме, выдавая себя слабой болью в мышцах. — Кончай этот цирк, придурок! — снова Мишка взвился на меня. Я видел, что ему плохо. Он сложно переносил похмелье. Как правило, его отходняк состоял из сна, жратвы и унитаза. Последнее я ему предоставил, хоть и весьма неудобное. Первое он тоже мог себе позволить. А вот со вторым было туговато. Для этого мне нужно было оставить его одного. А это пока еще невозможно. — Если ты думаешь, что это смешно, то ты уебался башкой по пути сюда! Да и не апрель уже, мой день рождения давно прошел. Не еби мой мозг, сучара! Отстёгивай меня, и покончим с этим тупизмом! Крик. Громкий и несдержанный. Столько эмоций, и все они адресованы только мне. Злость. Я вижу, как она его поглощает. Почему он не боится? Думает, что это развод? Первоапрельская шуточка в подарок его личному дню дурака? Ты точно дурак, Мишка. Я сказал это тебе, когда впервые узнал о дате твоего дня рождения, и готов повторить сейчас. — Дура-а-ак, Мишка, — протянул я, неожиданно широко улыбнувшись. Он раскрыл рот, пялясь на меня как на умалишенного. — Это не шутка, Миш, — выговорил я быстро, не дав ему возможности вставить еще один мат или замечание про мое наркотическое опьянение.— Теперь это твоя кровать. А это, — указал я на ведро, — твой сральник на ближайшие пару месяцев. Запоминай эти стены, братан. Теперь они станут твоим домом. Я почувствовал небывалое облегчение. По телу прошлась волна удовольствия. Я поежился от приятной щекотки из-за мурашек. Каждый нерв в организме в моем сознании удостоил меня чести испытать оргазм. Каждая эмоция на лице Мишки утраивала это наслаждение, принося удовлетворение. Теперь я заметил. Испуг. Он отразился в его глазах, когда он увидел мою улыбку. Еще более широкую и довольную, чем минутой ранее. — Что за хуйню ты несешь? — крикнул он снова, пытаясь совладать с промелькнувшим испугом, но голос предательски дрогнул на грёбаной «хуйне». — Вся твоя жизнь теперь хуйнёй станет, Миша, — улыбка отказывалась сходить с моего лица, пугая его еще больше. Это то, чего я хотел от этого разговора. Чтобы он начал меня бояться. — Да что ты несешь, блядь? — испуг начал разрастаться по его бледному лицу. Тонкие губы задрожали. Глаза сузились. Глядят на меня. В них не видно радужки из-за расширившихся зрачков. А она так красива. Яркая, словно цветочный мёд. Я представлял, как целую его закрытые глаза. И он не в силах открыть их, даже когда я перестаю целовать. Я моргнул, смахивая пелену разыгравшейся фантазии. — Мир во всём мире, Миша. Моя улыбка меня не пугала, в отличие от него. Мишка наверняка уже посчитал меня психом. Смотрит во все глаза цвета испуганных зрачков. Чернее ночи. Чернее всего того дерьма, которое я желал сотворить с его телом. А может, и наоборот. Я не до конца был уверен в своих подсчетах. Что я сделаю с ним теперь, когда он полностью в моих руках? Через сколько недель или месяцев мне надоест с ним возиться? И что будет после этого? Мы останемся друзьями или же чем-то большим? Или он навсегда исчезнет из моей жизни? А захочу ли я вообще отпускать его? — Ты псих, Вадим, — выпалил он, вжимаясь в стену спиной. Неужели это всё? Страх полностью вытеснил злость? — Возможно, — согласился я с его догадкой. Только что это меняет? Мишка завертел головой, отрицая всё услышанное. Неверие… прекрасное чувство, способное усилить страх. Когда невозможное происходит с нами, по-прежнему оставаясь невозможным. Мы боимся, потому что это невозможно. Всё это. Но оно происходит. Уже. А если происходит это, значит, возможно всё. Не так ли? И это страшно. Ведь за невозможным может последовать не только белое. За невозможным может последовать боль. — Что тебе в голову ударило, а? — спросил Мишка, вызывая во мне умиление от его взгляда. Даже когда мозг отчетливо понимает, что невозможное произошло, душа требует опровержения. Найти причину, найти доказательства, что еще можно всего избежать. — Ты… — начал я, опустив взгляд в пол, пытаясь сформулировать свои мысли в доступную для похмельного состояния форму, — удивлял меня своей эгоистичностью, Миша. Ты такой беспечный. Такой глупый! Я не пытался подавить эту бешеную улыбку. Все эмоции, что я держал в себе все эти годы, грозились прорваться наружу в этот момент. Именно в этот момент, когда мои слова разрешают последние сомнения в голове Мишки и усеивают его мутное сознание страхом невозможного. — Ебёшь всё, что движется, без зазрений совести! — взмахнул руками, заставляя его взметнуть взгляд вслед за движением кистей. — И тебя никогда не волнует, хочу ли я трахать очередную шалаву! Ты уходишь, а потом звонишь и просишь помощи! И приходя, я обнаруживаю, как ты технично садишь на мой член двух пьяных баб. Последние слова я буквально выплюнул ему в лицо, сбавив громкость и вложив в них всё презрение к шлюхастой части нашего города. — Так в этом всё дело, Вадь?! — вскрикнул он, дождавшись конца моей бурной эмоциональной речи. — Не нравятся бабы? Еби мужиков! Хули ты сейчас толкаешь речи, когда я прикован к ебаной батарее! Если в этом вся причина, какого хуя тогда мешаешь посредников в наши пиздатые отношения?! Он с силой дернул пристегнутой рукой, заставляя наручники звякнуть. Ему не нравятся браслеты. Хотел бы поговорить без них? Нет, Мишка, слишком поздно. — Думаешь, дело только в том, что мой каприз — не ебать шлюх? — сказал я с такой же едкой интонацией. — Ты сам как шлюха, Миша. Трахаешься как последняя стратовская* шалава. И всё ради чего? Ради чего, Миша?! Чтобы к одинокой старости сказать: «Я потерял всех друзей и приобрел ВИЧ. Я жил как шалава и горжусь этим!», а после без стеснения насрать в памперс, который тебе поменяет симпатичная медсестричка-волонтерка в местном доме престарелых. Ебать, Миша! Да ты гений! — Дак какого хуя ты обо мне так печешься-то, ублюдок?! — прокричал в ответ Миша, взмахивая свободной рукой в воздухе. — Друг ты мой ебанутый! — я тоже начал кричать. Всё громче и громче. — Нахуй мне такой друг, Вадя?! Дохуя умный! Прицепил к батарее и качает права, читает морали! Хули молчал столько лет? Я затих, смотря в его глаза. Я был зол. Меня всего трясло от охватившей ярости. Она правила мной, а не восторг от возбуждения. Ты всё испортил, Мишка. — Хули ты уши не чистишь, сука? — сказал совсем тихо, сжав руки в кулаки и уперев их в мягкость обивки старого диванчика. Миша с такой же злостью уставился на меня, игнорируя мои старания держать себя в руках. Я знал, чем чревата сорвавшаяся в ярости планка. Чем отплатит Мишка, если я сорвусь окончательно и перестану говорить. Я не должен позволять злости направлять меня. — Только в этом дело, Вадь? — спросил он, не дожидаясь больше слов от меня. Тихо, заметно успокоившись, но все еще злясь. — Ты был прав, Мишка, — я мог бы пресечь сейчас его злость или вовсе закончить на этом прямо сейчас. Мы по-прежнему останемся друзьями, только он больше не будет искать мне баб и звать на каждую потрахушку. У него найдутся для этого другие контакты. Он не послушает меня, не изменит свой образ жизни, оставив его в блядской жопе. Всё будет по-старому, кроме того, что дружба со временем сойдет на «нет». Но не только это ведь руководило мной. — В чем именно? Скажи мне, Вадь. Давай поговорим, давай покончим с этим здесь и сейчас. Я услышу тебя, а потом мы обнимемся и разойдемся. Я жрать хочу и не отказался бы от душа. Вадь? Он неожиданно перешел на мольбы, заставляя меня скривиться от услышанного и от того, какой интонацией он это сказал. Он хотел уйти отсюда, и всё это ему осточертело. Но мне это надоело уже куда больше. Разговорами ничего не решить. Я пытался, когда еще мог только говорить. Ты довел меня до точки, Миша. — Ты прав, Миш, — повторил я свои слова. — Это мой каприз — не ебать баб. Шлюх, которые вешаются мне на шею. Которых вешаешь мне туда ты. Я хочу ебать мужиков. На этих словах я замолчал, окидывая его лицо взглядом. Презрение. Ну конечно. — Я хочу ебать мужиков, Мишка, — я улыбнулся, вновь возвращая себе прежнюю рассудительность. — Я хочу ебать тебя. Пауза. Долгая и тягостная. Глаза в глаза. Шок и возбужденный блеск. Шок сменяется таким знакомым мне уже за сегодня неверием. Он вертит головой, отмахиваясь от назойливой мухи, в которую превратились мои слова. Нет, Миша, они не отстанут. Они будут преследовать тебя на протяжении всей твоей жизни. Уж я постараюсь. — Ебанутый пидор, — выплюнул он спустя минуту. Видимо, дошел весь драматизм ситуации. Я усмехнулся. — Пидор — тот, кого ебут, верно? Твои слова? — задал я встречный вопрос, вынуждая его стиснуть зубы. — Ты не в том положении, чтобы распределять роли, Миша. Если я захочу, ты станешь пидором. Если я скажу хоть слово, станешь той шлюхой, к жизни которой так упорно стремишься. Теперь всё зависит от меня. Теперь ты — мой. Пока я не скажу «стоп». Снова это удовлетворение, растекающееся по венам вместе с кровью. Я ощущал, как наливается возбуждением мой член. Весь его вид будоражил во мне жажду оргазмов. Даже если я не видел больше страха в его глазах, а только презрение и злость, обиду от предательства, я был доволен. Я получил то, что мне было нужно. На сегодня. Миша молчал, пялясь на меня, не отдавая себе отчета, каким взглядом он меня одаривает. Разговору, кажется, пришел конец. Но я не спешил действовать. Мне некуда было торопиться. Я настроился на разговор. — В твоей голове не укладывается. И понять меня ты не стремишься. — Ты дохуя понимающий? — прервал он меня, задав вопрос. Я выдохнул. Вскочил с дивана и замахнулся кулаком. Удар в лицо. — Я хотел только поговорить, — догнал я свой удар тихими словами, когда Миша вновь поднял взгляд, озлобленно уставившись в мои ярко-голубые глаза. В уголке его губ выступила капелька крови. — Я хотел высказать свои мысли, чтобы ты попытался меня понять. Но ты снова обвиняешь меня. — Тебе лечиться надо, такое никому не понять, — Мишка сплюнул, пачкая матрац своей кровью. Только теперь я заметил, что и его зубы были красными. Я не хотел. — Я не хотел, — повторил я за своей мыслью вслух. — Ты вынудил меня. — Больной ублюдок, — плюнул он мне эти слова в лицо. Я прикрыл на миг глаза, незаметно кивая в ответ. — Понимаешь, Миша, есть кое-что, что мне очень сложно контролировать, — я вернулся обратно на диван, усаживаясь на самый край и снова опираясь локтями о колени. — Жажда власти, подчинения. — Тебе в клуб садо-мазохистов, — он снова перебил меня, на что я так же быстро среагировал, вскочив с дивана и оказавшись у его лица. Кулак прилетел в челюсть, в то же место, что и в первый раз. — Заебал, — изрек я красноречиво, возвращаясь на место. Мишка закрыл глаза, кончиком языка нащупывая ранку на губе. — Всякий раз, когда я уже начинаю думать, что желание трахнуть тебя — не что иное, как бред моего охочего до удовольствия мозга, ты возвращаешь мне всё в троекратном размере. И я взрываюсь. — Звучит так, будто я последняя тварь, — Миша поднял на меня взбешенный взгляд. Эта непокорность прямо-таки светилась в нем. На дне его расширенных от приглушенного света зрачков. — Распределять роли — не твоя обязанность, я уже сказал тебе это чуть раньше, — я нахмурился. — Почему ты вынуждаешь меня повторять? Нравятся ощущения от моего кулака? — Да пошел ты, Вадим, — Мишка снова сплюнул кровь, пытаясь при этом пошевелить челюстью. — Я научу тебя правильно отвечать на вопросы, — я поднялся с дивана, окидывая друга взглядом. Теперь пути назад не было. Всё. Я начал, и эту игру мне нужно довести до конца. — Будешь избивать меня, пока я не проявлю желание отсосать тебе? Или сразу подставить зад? — я скривился от его слов. Слишком грубо. Пожалуй, я не совсем этого хотел. Но да, он был близок к правде. — Почти, — сказал я в ответ, разворачиваясь к нему спиной. В углу возле выхода стоял небольшой сервант. Там, как я помню, хранилось у меня несколько пледов. Хоть на дворе и лето, он мог замерзнуть, лежа под ледяной батареей на гольном тонком матраце. — Н-да? Не уточнишь? Жертве любопытно, на какую хуйню она подписалась в беспамятстве. Мишка — язва. Я ухмыльнулся, попутно доставая одно из покрывал. Оно было самым толстым из всех. Пожалуй, если он заболеет, мне будет совсем не в кайф с ним играть. — Уже возомнил себя жертвой? Я поднялся на ноги, захлопнул дверцы ногой. Подошел к нему, смотря в его лицо. Как он следит за моими движениями, ожидая, видимо, чего-то еще. Но я не собирался больше ничего делать сегодня. У меня еще были кое-какие дела на оставшийся день. — Разве нет? — Мишка усмехнулся, не отводя взгляда. — Уж точно не маньяк-насильник. — Хочешь стать жертвой? — я присел перед ним на корточки, смотря в черные глаза. Слегка прищурился, выдавливая скупую улыбочку, наполненную дружелюбием. Миша поморщился от моего выражения лица. — Думаю, роль второго игрока тебе больше к лицу. Он скептически изогнул бровь, смотря на меня как на идиота. Я знал, что легко не будет. Вздохнул, опуская на мгновение голову. — Всё еще не верится? Кажется хуёвым сном. — Какой ты догадливый, — снова его лицо украсила презрительная маска. — Я скажу, что тебя ждет впереди. Я подумал, что должен поделиться своими планами. В конце концов, он здесь надолго. Я бы на его месте точно хотел узнать. Неизвестность никогда до добра не доводит. — Ну и? — нетерпеливо ляпнул Мишка, сверля меня взглядом. — Сначала тебе будет очень больно. Ты будешь проклинать меня, покрывать матом, — я начал перечислять, сидя перед ним примерно на одном уровне, лицом к лицу, но так, чтобы он не смог до меня дотянуться. — Потом ты начнешь получать удовольствие. — Удовольствие? — кривая усмешка от Миши. И удар от меня. В челюсть с другой стороны. Он бесил меня своей несдержанностью. — Тебе понравится, — больше говорить я не хотел. Поднялся на ноги, в последний раз оглядывая его, сидящего на тонком матраце на полу. Он больше не смотрел на меня. Ну и ладно, всё равно я должен уйти. Пусть побудет наедине с собой. Наверняка черепушка ломится от мыслей и догадок. Развернувшись, я направился в прихожую, собираясь к вечеру решить все дела в городе. Всё же я сделал всё это спонтанно, ничего не организовав и не продумав. Сегодня уже суббота. Еще один день на развлечение, а потом на работу. Мишке тоже на работу. Твою мать. Я должен что-то придумать. Мне совсем не улыбается оставлять его здесь в одиночестве на такое длительное время. — Вот бы не подумал, — я остановился, услышав за спиной тихий голос. Развернулся лицом, смотря на Мишу, — что у меня мог быть такой друг. — Какой? — поддавшись любопытству, я задал вопрос. — Больной, — простой короткий ответ. Вот и всё. Стоит открыться человеку, и навечно получаешь клеймо от него же. Как удар в спину. Я уверен, скажи я ему, что предпочитаю нестандартные развлечения, в любой другой обстановке, он назвал бы меня психом. Больным ублюдком, зажравшимся дружеской заботой. — Полностью здоровых не бывает, Мишка, — ответил я, скрываясь в прихожей. Медленно обулся, вслушиваясь в звуки, доносящиеся из комнаты. Тихое шуршание матраца, рваное дыхание, позвякивание браслетов. На одно короткое мгновение мне стало его жаль. Всего лишь на один миг. А после предвкушающее возбуждение вновь разлилось по венам, заставляя меня несдержанно выдохнуть, прежде чем тяжеловесная железная дверь закрылась за моей спиной, а замок защелкнулся четырьмя поворотами ключа. Надеюсь, он не успеет сбежать, пока я буду заботливо приобретать в секс-шопе необходимые для нас игрушки.