Виновата власть

- Элис, пора собираться, вставай, а то проспишь школу, - кричит мне папа с кухни. Лучше бы я ее и проспала, по утрам мне не снятся кошмары. Как только я ложусь в кровать, и мои веки закрываются, мне всегда снится война, в которой изменилось всё. Почти всегда одно и то же: красные улицы, красные деревья, красное небо – все залито красным, а точнее – кровью. Много криков, боли, слёз, страха. У всех на глазах читается страх, все боятся всего, что может произойти. Люди боятся настоящего и тем более будущего, никто не знает, что с ним произойдет. Каждый раз я вижу свою семью, они стоят на коленях перед какими-то военными и просят о пощаде, их лица распухли от слез. Я стою сзади этих солдат, и каждый раз вижу лица родных перед тем, как их убивают. Все эти кошмары, наверное, после уроков истории, мы проходим эту войну, и она оставила отпечаток в моем сознании. -Элис, а ну-ка вставай, - сказал, уже зашедший в мою комнату, отец. - Встаю, - уныло произношу я. Шагаю в ванную, смотрю в зеркало, усталый вид, под глазами виднеются небольшие синие круги. Принимаю быстро душ, вытираюсь досуха, переодеваюсь в обычную серую кофту с черными штанами, хорошо, что определенной формы для школ нет, можно надевать все что захочу, хоть выбор у меня не так уж и велик. Выхожу на кухню, сажусь за стол, папа что-то приготовил, он у меня самый лучший! - Как мама? – спрашиваю я у него. - Без изменений, - с печалью произносит он. - Врачи тоже ничего не говорят?- с надеждой интересуюсь я. - Нет, они лишь говорят, что нам поможет или лекарства из Капитолия, или вера. Лекарства нам не по карману, Элис, для нас остается только вера, - глаза его прослезились. - Пап, мы что-нибудь придумаем, мы всегда жили хорошо, и так же будет дальше, не сегодня так, завтра, и эта дурацкая болезнь не причина в это не верить! – подбадриваю я, хоть и сама уже начинаю с трудом верить в свои слова. -Элис Дьюри, ты так похожа на мать! Она так же светло смотрит на жизнь в трудное время, о Господи, я так по ней скучаю!- сознается отец. -Я тоже, мне ее не хватает, - обнимая, говорю я. -Ну всё, минутная слабость, доедай и иди в школу, - твердо произносит он. Того человека, которого я видела буквально несколько секунд назад больше нет, передо мной стоит уверенный в себе мужчина средних лет, который никогда и никому не покажет своей слабости, но я его знаю. - Пап, дождись меня после школы, мы вместе пойдем в лес, хорошо? – скорее не спрашиваю, а утверждаю я. - Конечно, - это все что я услышала от него за сегодняшнее утро. Идти от дома до школы приличное расстояние. В нашем дистрикте нет транспорта, поэтому до школы я добираюсь примерно полчаса. Наша школа, одно из немногих мест, куда, хоть немного, вкладываются деньги. Больше это проявляется в учебниках, они единственная вещь в нашей школе, на которую тратят деньги. Домой их, естественно, забирать нельзя, чтобы кто-нибудь не продал их на Черном Рынке, за это учителей могут упечь в тюрьму, а то еще хуже, отрезать языки, за то, что плохо говорили детям про запреты. Слишком у нас жестокие порядки, но почти от каждого порядка можно увернуться. К примеру, наш поход с папой с лес. Это строго запрещено, вокруг дистрикта установлена преграда, по которой идет ток, хоть и бывает, что электричество у нас частенько отключают, но этого периода недостаточно, чтобы сходить в лес, поохотиться и вернуться обратно. Но мы с папой нашли лаз под землей, так что ходить в лес для нас не проблема. Но вот миротворцы, которые обходят территорию каждые три часа – небольшая проблема, чтобы с ними не столкнуться, нужно правильно просчитать время и не забыться в лесу, чтобы потом без происшествий вернуться домой. Обычно мы с папой все просчитываем, но иногда бывает, что ни одной дичи по пути не найдется и приходится задержаться еще ненадолго. Иногда мы пропадаем до полуночи, и мама так волнуется, то есть волновалась. Мама заболела около месяца назад, какая-то новая болезнь, которую наши врачи вылечить не могут. Когда это произошло, мы все вместе сидели за столом, обедали или ужинали, я уже точно не помню, и вдруг, мамины глаза потемнели, она стала такой нервной, начала кричать на всех, бить посуду, а потом резко упала. Папа быстро взял маму на руки и понес ее в больницу, я пошла за ним, у меня была паника, я не знала что с ней, врачи ничего не могли сделать. Он лежала в этой палате и не приходила в себя. Проходили, дни, недели, а она до сих пор лежит там и не приходит в сознание. Надежда на ее выздоровление угасает с каждым днем. Мысль о том, что она постепенно умирает, въедается в мой мозг, мое сердце, мою душу, и разъедает все что можно, все чувства ко всему и ко всем, я стала холодной, бесчувственной по отношению к другим, кроме папы. Но никто не знает, как хочу, чтобы она вернулась ко мне, к папе, я так хочу почувствовать её теплые, родные объятия, хочу слышать ее голос, видеть ее серые глаза! Но это все скрывается под маской безразличия, только с отцом я такая, какая есть. В школе со мной никто не разговаривает, почти никто, чаще всего некоторые подходят, чтобы выразить свои соболезнования, но их говорят только когда кто-то умирает, они уже считают ее мертвецом, но она ЖИВА, и от этих слов, мне хочется ударить каждого, кто подойдет ко мне. Пару раз я сорвалась, и ударила нескольких парней, от чего меня отправили к директору, но мистер Конор только читал нотации и отпускал меня на занятия. Занятия проходят очень долго, я уже начинаю считать секунды последнего урока. Раз, два, три, четыре… десять… двадцать… сорок… семьдесят… двести… трис.. - Элис Дьюри! – грозно говорит учительница по математике. -Да? Вы что-то спросили? – неловко говорю я, так как я все прослушала, слишком была увлечена счетом секунд. - Да! Я к тебе обращаюсь около минуты, а ты только сейчас соизволила ответить. Ты сделала домашнюю работу по вычислению производной? - таким же тоном спрашивает она. -Сделала, - хоть и не до конца, но ей это знать не обязательно. -Ладно, - и она начала спрашивать других учеников. Урок проходит мучительно долго, но наконец, звучит долгожданный звонок, я быстро собираю свои вещи, и быстрым шагом иду домой. Папа дома, он ждал меня, как и обещал, улыбка не сходит с лица, все-таки я могу радоваться пустякам! Зайдя домой, я вижу отца сидящим на кухне, его голова опущена вниз, он не оборачивается, когда я захожу. -Паап, что-то случилось? – осторожно спрашиваю я, что-то подсказывает, что все-таки что-то произошло, и ничего хорошего в этом нет. - Я ходил сегодня к ней, - опечаленным голосом произнес он, я поняла, он ходил к маме, - ко мне подошел ее лечащий врач, он сказал… сказал, что, если еще через месяц она не очнется, то они отключат все приборы, которые поддерживают ее жизнь… - дальше он говорить был не в силах, как и я. *** Я знаю, что должна была остаться дома провести время с отцом. По его виду было ясно, что в лес мы с ним не пойдем. Но это не значит, что я не могу пойти туда одна. Я просто бегу к краю поляны, дальше только преграда и лес. Быстро ныряю в вырытую кем-то яму, и бегу без оглядки в лес, и мне плевать, что меня могут заметить миротворцы, я просто бегу все дальше вглубь леса. Останавливаюсь у какого-то дерева, я кричу, реву. Как они могли так поступить? Они не могут, нет! Она очнется, ОЧНЕТСЯ, по-другому и быть не может! Я верю, и папа верит, и это гребанные врачи тоже должны верить! Почему Капитолий не дает нам нужных лекарств? Почему они стоят бешенных денег? Почему на дистрикты вообще забыли? Голод, холод, я не жалуюсь, наш дом очень хороший и уютный, а с голодом мы справляемся, но болезнь – это другое, они должны, нет, они обязаны снабжать больницы всеми возможными и невозможными лекарствами!!! Проходит очень много времени, прежде чем я понимаю, что начинает смеркаться, а я так и не поохотилась, на завтра еды нет. Я встаю, и пытаюсь понять, где я нахожусь. Я отлично знаю лес, и поэтому долго времени на ориентировку не уходит. Я иду за своим оружием, оно спрятано в внутри дерева, дома оружие хранить строго запрещено, чтобы никто не смог пойти против миротворцев или поднять мятеж, поэтому мы храним все оружие здесь в лесу. Я достаю из дерева свой лук и колчан со стрелами, около двух дней прошло с тех пор как я держала в своих руках лук, но такое ощущение, как будто прошло несколько недель. Я заряжаю свой лук и держу его наготове, хоть уже и темнеет, но я отлично слышу, и еще не совсем темно, чтобы ничего не было видно. Я тихо иду вглубь леса, подстреливаю пару птиц и несколько белок, кладу их в сумку и направляюсь в сторону преграды. Мне повезло, никаких миротворцев, хотя это может быть связано с приготовлением к Жатве. Она состоится завтра, и завтра мы узнаем, кто станет нашими трибутами, кто будет защищать честь дистрикта. Мне остался последний год для участия, надеюсь, что все пройдет хорошо. Даже интересно, что преподнесет мне завтрашний день.