Frank recognition

С того самого дня, как мама сказала мне, что с хорошими людьми случаются хорошие вещи, все пошло под откос. Я говорю это уже не в первый раз, просто мне важно, чтобы вы, свидетели моей исповеди, поняли, что все закончится тогда, когда хорошие вещи перестанут существовать. И этот день настал. Проснулась я рано утром, потому что забыла закрыть окно на ночь. Температура в комнате упала до нуля, и подтверждением служил мой подоконник, припорошенный снегом. Одеяло оказалось влажным, и я до сих пор не уверена, это было из-за снега или из-за пота, потому что мне приснился ужасный сон? Мне очень часто снились кошмары. Нередко я позволяла себе дать слабину и ложилась к маме, пытаясь с ее помощью выгнать монстров из моей головы. Несмотря на ее тонкую душевную организацию и хрупкость, она была сильной женщиной. С одним монстром она не смогла справиться. Никто бы не смог. Я поднялась с кровати и засеменила к ванной комнате. Настроив воду, я быстро прыгнула под горячие струи. Но хорошие вещи имели место быть вчера. Не сегодня. Вода внезапно стала ледяной и ржавой. От изумления и странного чувства удовольствия, я стояла в душе и не двигалась. Мне казалось, что вода была прозрачной, это просто я грязная. Прогнившая. Мама, как всегда оно и бывало, зашла в ванную, не постучавшись. Я помню ее глаза в тот момент, когда она увидела меня, стоящей под водой цвета меди. Казалось, прошло больше часа, а мы все смотрели друг на друга и никак не могли оторвать взгляд. На самом деле, прошло чуть больше пяти секунд. Она схватила меня за руку и вытянула из душевой кабины, попутно укрывая большим банным полотенцем. Мама ничего мне не сказала. Я шла за ней до кухни, еще как-то умудряясь разглядывать оранжевые следы, которые оставляли мои ступни на белом линолеуме. Это был первый раз, когда я поняла, что я больше никогда не замерзну. Что мне больше никогда не будет больно. Это был тот самый день, когда я решила, что поступлю с миром так же, как Дэйв. Я смотрела в окно, силясь разглядеть каждую снежинку, пролетающую мимо, чем только спровоцировала приступ головной боли. Но в этот раз она была не мучительной. Она, как раскаленное железо, стекала по стенкам моего черепа и приносила неизгладимое удовольствие. В те минуты, когда я смотрела на снежинки и наслаждалась головной болью, я поняла, что мне никогда и никто не сможет навредить. Кроме меня самой. Мама поставила передо мной кружку горячего шоколада. По ее мнению, сладкое улучшает настроение. И теперь мне хочется сказать, что даже если бы она заставила меня съесть весь шоколад мира, я бы не стала улыбаться. Но в то утро я выпила всю кружку, просто потому что она старалась. - Карла, что с тобой происходит? - ее голос звучал где-то позади меня. Наверное, она снова мыла посуду. Когда нам нужно было поговорить, ей нужно было мыть посуду. Своего рода гарантия спокойствия и сдержанности. Я чуть-чуть повернула голову в ее сторону и шумно выдохнула. - Я думаю, что со мной все в порядке. В тот год я лгала всем, даже самой себе. Границы примерного поведения стирались все больше и больше за каждым просмотром нового фильма на ретро-проекторе. Границы одиночества, как это не странно, наоборот расширялись. Я где-то потеряла, а где-то нашла. - Ты сама не своя, - и снова дрожь в ее голосе. И снова я делаю вид, что ничего не заметила. Все можно сослать на шум воды из-под крана или на крик детей за окном. - Мне кажется, что сейчас я больше всего похожа на саму себя. Она всхлипнула, когда пробегала мимо меня, чтобы скрыть свои слезы. Я разрушала себя, но и она тянулась за мной. Весь день я провела в своей комнате, не имея никакого желания снова говорить о себе и своем психическом здоровье. Она именно так обо мне и думала, когда тайно советовалась со знакомым психиатром. Я уже даже прекратила злиться. Если ей нравится играть в заботливого родителя, пусть играет, ведь это меньшее, что я могу ей предложить. Комната немного прогрелась, конечно же, не без помощи радиатора, который мама выставила по центру. Я сидела на кровати в одном полотенце, совершенно голая под ним. В тот день я осознала, что всегда была голой. Меня все видели насквозь. Я все чаще стала уделять свое свободное время прочтению французской литературы. Я любила читать в оригинале, хотя совершенно не знала языка. Мне нравилось слушать свой голос, это дарило мне ощущение того, что я больше не существую, что вместо меня теперь другой человек. Создавалось впечатление, что я исчезла, оставив только тело. Я так и сделаю. Но оно, зарытое глубоко под землей, вряд ли будет говорить по-французски. Книга, которая напоминала мне о Дэйве, стала моей личной библией. Я могла процитировать любую строчку, точно указав страницу, припомнив все детали. Только цитировать было некому. Друзей у меня так и не появилось. Однажды, это было в пятницу, я вышла на утреннюю пробежку. Со мной поравнялась девушка, на которой был ярко-желтый спортивный костюм и розовые кроссовки. Она заглянула мне в глаза и тут же ускорилась. Мне тоже было страшно смотреть в зеркало. Мои карие глаза были похожи на свежевырытую землю, с прослойками перегноя и дождевыми червями, ползающими в нем. Мои глаза говорили о том, что в них что-то умерло. Вернувшись домой, я налила себе апельсиновый сок и залпом опустошила стакан. Что-то пошло не так или, может быть, я торопилась, но сок встал поперек горла. Я судорожно хваталась за все горизонтальные поверхности, пытаясь откашляться и пытаясь вдохнуть. Мама опрометью кинулась мне на помощь. В ее глазах, которые были цвета горького шоколада, растворенного в коньяке, плескался неподдельный страх. Я отползла от нее, понимая, что это мой шанс. Все должно закончиться сейчас. Но вдруг я вдохнула. Мы сидели около плиты на полу, прижавшись друг к другу. Она плакала, а я дышала. Я все еще, черт возьми, дышала. Я часто вспоминаю тот день, потому что это был первый раз, когда я чуть не умерла, и мне не было страшно. Те люди, которые говорят, что для совершения самоубийства нужно мужество, очень глубоко ошибаются. Для того, чтобы лишить себя жизни, нужно перестать быть хорошим человеком, только и всего. А потом был еще один день, который вызывает во мне чувство гордости за саму себя. Я пошла в супермаркет, потому что лампочки на моей гирлянде перегорели. Теперь я не могла спать без света. Монстры боялись этих огоньков, или я просто убедила себя в этом. Я шла мимо главной площади, где все еще стоял мемориал, посвященный Дэйву. Я всегда избегала этой части города, но сегодня я намеренно не свернула во дворы. Я гордо вышагивала к его фотографии, прибитой уже ржавыми гвоздями к забору. Он ничуть не изменился, разве что выгорел на солнце. Глубокие темно-синие глаза, которые теперь казались почти серыми, каштановые кудри, аккуратно обрамляющие его лицо и крестик на шее. Я слышала, что с него сняли крестик, когда хоронили. Священник сказал, что там, куда он отправится, крестик ему не понадобится. Но я уверена, что Дэйв не попал в ад. Он был хорошим человеком, и Бог, должно быть, увидел разницу. Я стояла перед его фотографией, смотрела ему в глаза и чувствовала, что горло начинало гореть. Дэйв был первым и последним человеком, по которому я тогда плакала. Кажется, я больше не проронила ни слезинки.