Dope

На осенние каникулы в Сеуле стоят дожди. Чонгук сидит перед телевизором в одной футболке, играет в плейстейшн и грызёт рисовые чипсы. Сокджин возвращается с работы ближе к ночи и почти всегда молчит: Чонгук не идёт на контакт даже после нескольких (кажется, бесполезных) недель встреч с психиатром. - Хён. Сокджин вздрагивает, когда Чонгук окликает его. На улице опять льёт как из ведра, а Сокджин пришел едва за шесть, не сумев найти себе больше дел где-нибудь вдалеке от молчаливых стен собственной квартиры. Чужой немного глухой голос отдается, кажется, от всех возможных поверхностей, бомбардирует уши, проникает под кожу вместе с вязким беспричинным страхом и глупой растерянностью. Сокджин не откликается почему-то, вешает мокрое пальто и скрывается за дверью ванной, без особой пользы пытаясь утонуть в тихом шуршании воды - Ты сегодня рано, хён. Игра (новый мортал комбат?) ставится на паузу, Чонгук шлёпает босыми ногами по тёплому паркету на кухню и что-то бормочет про ужин. Пищит микроволновка, хлопает дверца холодильника, младший ругается негромко матом и стучит чашками и тарелками. Сокджину мерещится, что он попал домой к настоящей, реальной, обычной семье. К младшему брату, которого у него никогда не было. Сокджин залипает на Чонгуке, наблюдает за тем, как тот ест, как стучит палочками по тарелкам, как звенит графином с водой о стекло стакана. Как растягивает губы в пугающе неискренней улыбке и говорит: - Ешь. Сокджин прощает фамильярное обращение (хотя мелкий реально охуел), не сводит глаз. Позволяет себе улыбнуться и переложить со своей тарелки младшему яйца, которые не ест по вечерам. Сокджин слышит, как звонко хрустит весенний лёд, несмотря на то что за окном ноябрь и он уже даже составил список подарков на Рождество. "Как бы не облажаться?" Пасмурный вечер они проводят за бессмысленной и беспощадной битвой в Mortal Kombat, Сокджин старается как можно громче смеяться и незаметно наблюдать за совсем неуверенной и растерянной улыбкой младшего. Может это пока слишком грубо, точно тяжёлым ломом по застывшей озёрной глади, но Сокджин слишком остро и слишком болезненно осознает, что последние недели бесконечных заморозков были невыносимыми: под одной крышей, в одной комнате, за одним столом. Они были словно в разных вселенных. Сокджин думает о том, что почти убедил себя в том, что живет не иначе чем с демоном, а не с человеком. Они ложатся далеко за полночь. В одну кровать под разные одеяла. Сокджин в темноте слышит чужое размеренное дыхание. Чонгук засыпает мгновенно, словно никогда не просыпался, а Сокджин силится разобрать в неверном свете рекламных огней сотканный из тьмы силуэт. Сокджин никогда не спрашивает себя и других о чувствах. Разбираться в них слишком долго и совсем не перспективно. Но Чонгук лежит рядом, в его закрытых глазах (Сокджин голову даст на отсечение) крошится на мелкие осколки поселившийся там мрак, и игнорировать его не получается никак. Потому что забирать его со школы минута в минуту стало привычкой, потому что поправлять плед, когда он засыпает на диване перед телевизором, совсем не сложно, потому что он давно не чужой друг и совсем не брат. Чонгук неизвестная переменная в совершенно известной жизни Сокджина. - Мне холодно, - жалуется "переменная" сквозь сон, придвигается ближе, утыкается ледяным носом в мягкую домашнюю футболку на груди Сокджина. И ей, этой переменной, наверное, нужно подарить что-то особенное на Рождество. Что-то немного большее, чем бесконечное ледяное молчание и бесполезная забота "за глаза".