autumn

На Чинхоне только домашние штаны, и капли воды щекотно стекают с мокрых после душа волос на шею. Чинхон осторожно прикрывает за собой дверь в ванную, оказываясь в уютном полумраке коридора, освещенном лишь тусклой лампой с кухни, потому что в этой общаге табу на темноту, и свет хоть где-нибудь всегда остается включенным. Общежитие тонет в сонном молчании, пропитанном усталостью, Чинхон старается как можно тише, чтобы никого не разбудить, но щелчок затвора все равно получается слишком резким и чужеродным в гармонии тишины с едва различимым сопением из спальных комнат. Чинхон испуганно поворачивается и нос к носу сталкивается с Кису. Чинхон был уверен, что он единственный, кто не спит, потому что продул свою очередь в душ (так даже лучше – никто не дубасил в дверь кулаком), но Кису пахнет улицей, и в коридоре все еще гуляет сквозняк, прошмыгнувший в дверь незваным гостем, видимо, вслед за ним. Кису на полголовы ниже, но шире в плечах, и в тусклом коридорном свете его глаза отливают особенной чернотой, как начищенная до блеска натуральная кожа. Он делает шаг вперед, намеренно оттесняя Чинхона к стене, заставляя спиной прижаться к холодному дереву двери в ванную комнату. От Кису пахнет дорогим парфюмом и еще /едва заметно, но Чинхон невольно морщится, когда Кису припирает его к стене/ алкоголем. Кису нависает каменным монументом, широкий и непробиваемый, и кому бы вообще могло прийти в голову, что манерный Кису со сцены так может. Он улыбается как обычно: мягко и нечитаемо, и Чинхон раздраженно поджимает губы. У Кису одна на всё улыбка: дежурная, с обнаженным белоснежным рядом ровных зубов. Всегда безупречная и уголки губ неизменно вверх, и это жутко бесит, потому что никогда не разгадать, в какой момент Кису злится, а в какой улыбка значит что-то хорошее. /А значила ли она хоть раз это хорошее? Наверное, да, когда-то давно, когда Чинхон был всего лишь безликой тенью без права голоса, когда Дэиль, потный и взмыленный, тащил Чонука в зал, потому что бро, смотри, че придумал, когда Соно в последний момент подлезал Кису под руку, портя фотографию дурацкой гримасой. Чинхон наблюдал из своего угла, как возмущенно сопел Кису, пихая ржущего Соно в бок, но, Чинхон готов был поклясться, он улыбался, пряча улыбку в ладонях. Неуверенную, но искреннюю. Чинхон это помнит точно./ Теперь Кису похож на часовую бомбу со сбитым таймером и непонятным механизмом: не знаешь, в какой момент рванет, рванет ли вообще, и что там у этой бомбы внутри - никому не известно. - Я хотел сказать: тебе идет, - Кису поднимает руку вверх, задерживая на мгновение в воздухе, и касается пальцами все еще влажных, мягких после недавней покраски волос, - мне нравится, как пепел на легких. А сердце грохочет как бешенное, закладывает шумом уши, Чинхон словно кролик перед удавом. Впереди коридор, дверь в спальни светит спасительной темнотой, и отшатнуться, закрыться от прикосновений заложено где-то на уровне инстинктов. Чинхон Кису выше, но чувствует себя перед ним таким маленьким. И глупым. Между ними семь лет разницы - целая пропасть - и Чинхону кажется, что Кису он понять никогда не сможет, особенно то, что срывается пожухлыми осенними листьями с его губ. Слова простые и едва ли значимые, но Кису раскидывает их, как ключи, вроде как: попробуй понять, что я имел ввиду в этот раз. У Чинхона с ребусами туго, он слишком мелкий для этих взрослых загадок, он не умеет. Умеет Соно, но его рядом нет, и играть в эти игры больше никто не решается. Наверное, просто Чинхон не в то время, не в том месте. Кису улыбается, мягко и дежурно, а в глазах, подернутых тонкой пеленой опьянения, пустота и больше ничего. Чинхону кажется, что такая же бездна у Кису в груди. Черная и затягивающая. Чинхон не слышит стука чужого сердца, кроме своего, отдающего пульсацией на кончиках пальцев, как будто там бездна и правда, молчаливая и безысходная. Кису в грязно-желтом полумраке выглядит уставшим и смертельно одиноким, и даже улыбка совсем не скрывает тоску, залегшую на лице. Он похож на тех самых героев рассказов, что носят на сердце тяжелую ношу и никому не хотят ее показать. Но Чинхон все равно осторожно пятится вдоль стены, потому что Кису все еще тикающая бомба, а на часах давно уже за полночь. Кису мертвой хваткой цепляется за бедра, давит до красноты кожу, и Чинхон крупно вздрагивает, хватая Кису за локти, оттого, что пальцы у него оказываются совсем ледяными. Кису вжимается лбом в плечо, он в контрасте с руками горячий, Кису лихорадит немного, потряхивает, и на коже Чинхона налетом оседает обжигающее дыхание. Кису смеется, хрипло и словно из глотки выталкивается лишний воздух, похоже на бульканье или плач. - Ожидание - это такая пытка, - сквозь смех выдавливает Кису и замолкает. Выпрямляется, щурится воровато и улыбается снова, как обычно. Это безумие какое-то, Чинхон смотрит на его идеально ровную спину, ныряющую в темноту гостиной, смотрит на свое плечо, еще горящее ожогами от чужого дыхания, и думает, что ничего не понимает, но чувство отчаяния передается, наверное, воздушно-капельным. Кису просто пьяный, сам не понял, о чем говорил, и на утро, скорее всего, даже не вспомнит. Вспомнит Чинхон, потому что на утро на бедрах появятся синяки.