Голый завтрак

Ким Джеджун захлопнул дверь и засмеялся, сползая на пол и утягивая за собой Джимми. Тот не понимал его веселья, но посчитал нужным поддержать его собственным смехом, а ведь Джун смеялся действительно открыто, не сдерживая эмоций и не пытаясь спрятаться в привычные рамки выдуманных кем-то правил приличия. Губы растянуты в улыбке так, что кажется, будто уголки просто-напросто не выдержат и навсегда сделают его смеющимся человеком. На глаза навернулись слезы и заструились по бледным щекам, замирая лишь на ресницах и сталкиваясь с покусанными губами. Живот болел, стало тяжело дышать, но смех продолжал срываться и не было никакой возможности остановиться. Джимми уже не улыбался, он просто наблюдал за Джуном, предпочитая, однако же, не вмешиваться. Внезапно смех оборвался. Джун совершенно спокойно и подчеркнуто холодно смотрел на парня, не удостаивая его привычной лаской. Такого Джуна Джимми боялся и такого его он не понимал. Джун легко вскочил на ноги и, дойдя до дивана, растянулся на шерстяном покрывале, закинув руки за голову. Зрачки были уже расширены и отнюдь не из-за полумрака, получившего корону посмертно в недрах этой комнаты. На щеках остались следы прежнего веселья, подарив ему нездоровый румянец и немного нервно подергивающиеся уголки губ. Джимми тяжело вздохнул и пошел к старому проигрывателю – недавно Йоко принесла отличную пластинку с записями кубинской музыки. Он осторожно снял бумажную обертку и благоговейно посмотрел на полированный диск. Джимми мечтал о полных залах слушателей, о восторженных вздохах тысяч людей, о признании и том счастье, которое может подарить лишь власть над сознанием общества. Ну, а пока у него есть старенький проигрыватель и коллекция пластинок, ни за одну из которых он сам не заплатил. У него есть деревянный пол, на котором можно фривольно расположиться и отдаться мечтам целиком и полностью. Джуну всегда нравилось наблюдать за тем почти волшебным свечением, которое окутывает истинный гений в моменты полного слияния со своей Музой. Джимми несомненно не был лишен той легкой поступи таланта, но необходимой твердости духа в нем все же не было. Он был нелеп и откровенен в своем стремлении, но груб и заносчив во всех остальных своих проявлениях. Он мог достать траву по дешевке или же вовсе бесплатно, он мог плавно двигаться в такт ритмичной музыке, он мог часами сидеть на месте, вслушиваясь в мелодию дождя и действительно слыша целую симфонию оттенков, а не безобразную какофонию, отличающую вкус простых обывателей. Это в нем и ценил Джун. Этим он глубоко восхищался. И это он видел в нем только в полумраке этой комнаты, когда планета смещается со своей оси, а сознание немного затуманено, но все же не слишком – во всем нужна мера - чтобы не превратить изящное развлечение в вульгарную данность. Джимми сидит в позе лотоса и чутко вздрагивает всем телом вместе с движением музыки – каждый взлет и каждое падение беспрерывной мелодии видно на его лице, как в зеркале. Бровь игриво изгибается, но уже в следующий момент на смену томительному ожиданию приходит грусть или тоска, так же быстро преображаясь в безмятежность. С него можно было писать картины, с него можно было писать самые высокие церковные образы, но в нем же можно было увидеть четкие следы того разложения, с которым однажды попытался открыто бороться Джун, не получив ничего в результате. Джимми часто мечтал, как он вместе с Джуном будет путешествовать по Америке, что они будут тормозить проезжающие мимо машины и с улыбкой говорить: «Hey!», а затем рванут на Кубу и в шоколадных кольцах дыма настоящих кубинских сигар, запишут те мелодии, которые еще никогда не видел мир. А затем будет Амстердам, будет Чикаго и Прага, будет Рим и будет Париж… вот только «их» уже не будет. Начиналась ночь – время смутных образов, от которых непросто избавиться, и цепких рук призраков прошлого, которых в жизни Джуна было великое множество. Он жив. Он дышит. Нуждается в пище и воздухе, не забывая о потребности в воде и стабильном заработке. Но все же он больше не принадлежит себе в полной мере. К его личности примешалась обыденность, а собственное маленькое царство дает слишком явные трещины и брезгливо выносит на обозрение ранние недочеты. Чон Юнхо не был ему противен – прошлое должно оставаться прошлым и не отравлять настоящее, он был интересен в определенной мере и как всегда груб. Его желанием возвыситься можно лишь восхищаться, но его методы имеют право занять пьедестал вечного анекдота. И все же он опасен уже тем, что не может сойти на роль прекрасного шахматиста. Люди порыва не злы по своей натуре, просто они чрезмерно увлекаются и как следствие не видят очевидного. Тактика, стратегия, небо и смерть могут стоять на одной ступени в их сознании, но не в сознании Джуна. Больше не в сознание Джуна, но об этом потом. Джимми засыпает сидя, все также с полуоткрытыми глазами, будто он находится в трансе. Проигрыватель вяло хрипит – мелодия закончилась – остался свет одинокого маяка в глубине Токийского залива и громкие гудки барж. Завтра на берег выйдут десятки людей в оранжевых формах и будут очищать берег, скидывая в одну кучу и тела мертвых чаек, и слизких медуз, и многочисленные обломки, еще недавно бывшие чем-то, но потерявшие имя вместе с формой. Джун перемещается за стол. Он разминает руки, как пианист, которому предстоит играть на сцене Гранд Опера, как пианист в полной мере осознающий свое предназначение и… начинает писать гороскоп для дешевого еженедельника. «Водолеи и Раки, Стрельцы и Козероги вы все умрете…» - старательно выводит он каждый иероглиф, а затем тяжело вздыхает и, в последний раз окинув взглядом блестящий в лунных сетях залив, начинает писать то, что люди хотят прочесть. Ночь коротка, а его ждут еще и несколько стихов, победителей какого-то конкурса. Джимми мирно посапывает, завалившись набок. Юнхо наглотался усыпительного и не подозревает, какая буря ожидает его утром. А старый рыбак был готов поклясться, что видел настоящую русалку. Но ему никто не поверит – ночь коротка, но путь до дна еще короче. *** Утро для Чон Юнхо является синонимом паники. Иногда он сам поражается, как столько раздражения и растерянности могут помещаться и, что более примечательно, активно действовать, если тело настойчиво умоляет еще немного сна, а мозг отказывается включать сознание. Но паники нет, она вырывает корону и начинает заставлять Юнхо ужасно суетиться, и обычно совершенно без какой-либо видимой на то причины. Юнхо не любил утро. Само это слово вызывало в нем рвотный рефлекс и желание пойти перепроверить, выключен ли газ и не включен ли утюг, хотя ни первым, не тем более вторым, он даже не пользовался. Но, если утро само по себе было Юнхо не симпатично, то утро среды было неприятно в квадрате. Тогда он чувствует не только жгучую панику, но и такую же паническую злость, которая на этот раз имеет вполне определенное направление. Чон Юнхо крепко спит и, как это часто бывает, уже чувствует, как к нему медленно, но неотвратимо приближается следствие его самой сладкой ошибки. Будильник он просто игнорирует, Мирадо же даже не слышит, что он звонит. Бешеный топот за дверью привлек внимание разве что соседской кошки и старушки без имени и определенного рода занятий, знающей, однако же, все и про всех. Звонок в дверь сменяется сначала корректным, а затем все более настойчивым стуком, перерастая в простые маты и отчаянные пинки. Последнее быстро прекращается – Пак Ючон вовремя вспоминает, сколько стоили новые туфли, да и общаться с охраной за нарушение общественного порядка ему как-то не улыбается. Мужчина смеряет дверь грозным взглядом и быстро набирает номер своего подопечного. Минута, две, три, а в ответ гробовое молчание. Ючон уже начинает думать, что Юнхо просто нет дома, но к счастью для него, вибрирующий телефон дополз-таки до края полки и упал на голову ничего не подозревающего писателя, заставив его приоткрыть один глаз. Юнхо тупо смотрел на календарь, висящий на стене напротив, и потирал ушибленную скулу. Первое время он просто не осознавал, что именно в его квартиру так настойчиво ломятся, а обведенная красным маркером среда его ничуть не впечатляла. Он уже собирался продолжить спать, но паника вспомнила-таки о своих прямых обязанностях и обрушилась на бедного Юнхо, не давая ему ни единого шанса опомниться. 08:32. Пятнадцать пропущенных от Ючона, в квартире стоит запах сигарет и винные пары, которые даже не думали исчезать. В уголок скромно сметены кусочки битого стекла, треснутый графин скоро окончательно покинет эту квартиру, а на ноутбуке уже появился слой пыли. Юнхо переводил взгляд с одного предмета на другой, с каждой секундой начиная дышать все чаще и чувствуя, что кровь вдвое быстрее начала циркулировать по телу. Мирадо. Она была ключевой проблемой. По контракту ему запрещены такие вот спонтанные девушки в его квартире, и Ючона ничуть не волнует, чем именно они тут занимались. Юнхо неловко задевает рукой светильник, и он с оглушающим звоном падает на пол. Ючон торжествующе скалится и кричит: - Я тебя слышу! Открывай, за каждую секунду промедления вычту из твоей зарплаты! – Юнхо не знал, за что хвататься и как хватать, а потому плеснул водой в лицо сонной Мирадо и не слушая ее возражений запихнул девушку в шкаф из светлого дерева. Мирадо приоткрыла глаза, выдернула из рук зазевавшегося Юнхо плед, стянула с ближайшей вешалки мягкую куртку, и спихнув на пол мешающую ей коробку, вновь закрыла глаза, укутываясь в одеяло почти с головой. Юнхо перевел дух – уже не в первый раз утро среды начиналось по такому сценарию, хотя определенные нюансы все же были. Открыв на ходу окна и едва не столкнув на улицу засохший кактус, Юнхо кинулся к двери, а Ючон довольно оскалившись ткнул ему под нос телефон с секундомером. Писатель вяло кивнул, пропуская Ючона в квартиру и пытаясь понять, что он не успел заметить. Но Ючону, казалось, было глубоко плевать на всех и вся. Он сел на кресло и повелительным жестом указал на часы. На сборы оставалось минут десять, а Юнхо с тоской думал о том, что парик ему совсем не идет, а после линз опять будут слезиться глаза. Все рано или поздно совершают проступки. Юнхо, пожалуй, оступался не чаще других, просто именно его проблемы всегда живо освещались в прессе, а гнилой запашок скандала витал над ним с самого начала его карьеры. За все нужно платить и на его счету пока не было долгов, кроме двух не совсем значительных. О первом знали только двое и один из них уже никогда ничего не сумеет сказать, а второй пока не понял всей глубины трагедии. А за второй проступок он расплачивается каждую среду каждой недели, каждого месяца. Он платит на условиях абсолютной анонимности – никому не выгодно, чтобы их имена прозвучали где-нибудь вне стен светлого кабинета. Богатые наследники, видные политики, писатели и художники, все они рано или поздно попадали сюда, чтобы выговорится и хотя бы на пару часов снять маску. Собрания этого общества не прописаны ни в одном расписании, полного списка членов не видели даже сами психологи, но люди есть и есть конкретные проблемы. Сексоголики. Наркоманы. Взрослые дяденьки с синдромом Лолиты. Они рассказывают друг другу о своих пристрастиях и с пошлыми улыбками потирают ручки. По утрам группу посещают те, кто не успевает приехать к вечернему собранию и, кто действительно хочет вылечиться. Юнхо здесь неуютно, Ючону на это плевать, а психолог одинаково мил и до противного учтивый. С утра собираются обычно одни и те же восемь человек. Те, кто совмещал приятное с совершенно бесполезным. Жена министра культуры и спорта любила занюхнуть дорожку прямо с члена молоденького мальчика, а на первый взгляд казалась обычной старой кокеткой. Уже не в первый раз она окидывала Юнхо многозначительным взглядом, не выходя, однако, за грани флирта. Пожилой мужчина, глава транспортного отдела в ведущей компании, не мог отказать себе в том, чтобы подглядывать за собственной дочерью, но никогда не позволял себе ничего лишнего при непосредственном общении с ней и, как следствие, спасаясь от внутреннего конфликта, подсел на успокоительные – сначала по рецепту врача, а затем уже по собственной инициативе. Девушка-архитектор всегда носила очки в золотой оправе и деловой костюм. В руках всегда был планшет, а в голове вечные идеи, вот только, она, будучи нимфоманкой, особенно любила полеты на самолетах и бурное общение с представителями всех народностей, церквей и профессий в узких кабинках туалета. С ней Юнхо узнал много нового о том, как быстро и правильно связывать руки, зачем на самом деле нужна сбруя и в чем прелесть ролевых игр. Каждый раз, когда она поднимала на него глаза, Юнхо не мог отказать себе в удовольствии окинуть ее раздевающим взглядом. Список можно продолжать бесконечно, но все они узнали друг о друге больше, чем о них знали родители, мужья, жены и общественность. И Юнхо был среди них. Его проблема несколько отличалась ото всех прочих, но решение, как и у остальных совсем застопорилось. Третьим шагом должно было стать честное перечисление всех своих грехов и проступков, и Юнхо каждый раз озадаченно опускал руки – он мог не есть неделями и тратить свое время на одно лишь письмо, но написать элементарный список было выше его сил. Как говорила Мирадо, чтобы написать все правильно, нужно сначала осознать, что именно было неверным отклонением от правильного курса, а пока с осознанием есть трудности, список так и останется туманной перспективой в далеком будущем. - …Я установил камеры в ее комнате… - все уже давно отучились краснеть, а психолог меланхолично кивает – вряд ли есть то, что сумеет его удивить. - …Он забрал мои деньги, сорванец, и попытался уйти. Глупый ребенок, но его так приятно баловать… - …Она очень любит золотой дождь. Нет, вы знает много девушек, действительно любящих, чтобы кто-либо мочился на их грудь?.. - … Она сейчас в классе восьмом, но черт, уже сейчас не могу сдерживаться, стоит мне только представить, какой она станет через пару лет… - …Ему очень шел латекс и ошейник, и следы от плети выглядели на нем очень органично… - …А один раз я заплатила, чтобы меня изнасиловали! Было забавно… - … Невеста Иисуса. Такая худая и почти прозрачная, это было прекрасно, но моя птичка долго не выдержала. Какая досада!.. На этой фразе что-то переключилось в голове у Юнхо. Перед глазами удивительно ясно стал образ: Джун, худой и изнеможенный, укутан в золотую парчу и алый бархат. Его тело совсем ослабло от бесконечных молитв и лишений, а для самобичевания может подойти разве что тонкий шелковый шнур, чтобы не повредить тонкую кожу. Кроткость во взгляде и то счастье, которое можно заметить только на лице праведника. И все это лишь для него одного. Подойти ближе и схватить за волосы, заставив эту птаху откинуть голову назад. Пройтись языком по ровному ряду зубов, а затем укусить и тут же зацеловать ранку, ловя выступившие на губах капельки крови. Увидеть похоть и разврат, заметить судорожно сжатую на тяжелой ткани кисть… Возбуждение накатило волной и все сидящие в зале мгновенно напряглись, реагируя на молодое разгоряченное тело. Девушка-архитектор, словно гончая собака, повила носом и мечтательно прикрыла глаза. Женщина-кокетка жеманно улыбнулась и склонилась ближе к Юнхо, что-то страстно прошептав и сунув ему в руки свой номер телефона. Молодой врач с интересом ожидал развязки, переводя глаза с одного лица на другое – кто же сорвется первым? Лишь один любитель Лолит печально улыбался – Юнхо явно был прелестным мальчиком, но теперь он не представляет никакой практической ценности. - В этом что-то есть. Думаю, каждый должен хотя бы раз продаться, чтобы понять, чего он на самом деле стоит, - задумчиво протянула девушка, до этого молчавшая, а Юнхо стал спокоен. Как там говорила Мирадо? Нужно принять? Отлично, он принимает правила игры, а Джун… что ж, если он не хочет милостыни, то пусть соглашается на других условиях, а иначе, к нему заглянет следователь и обнаружит развращение несовершеннолетних, хранение наркотических веществ, а возможно и украденные вещи, и тогда Джун уже не отделается так просто.