Голый завтрак

Джун собирался убраться еще с самого утра, но Джимми, не желающий оставлять его наедине с немытыми тарелками, пустыми пластиковыми бутылками и истлевшими окурками, настойчиво мешался ему почти час. Как следствие, на заднице у Джимми остался прекрасный пунцовый след от ладони Джуна, а ко второму, симметрии ради, он был не готов. Стоит заметить, что обычно педантичный в вопросе чистоты Джун не сумел остаться верным себе до конца – моментами он пошел на уступки своему новому образу жизни. Его невозможно было увидеть в грязной одежде или с жирными прядями волос, но он спокойно реагировал на кучи непонятного нечто, валяющиеся то там, то тут. Он предпочитал переступать через них и начинал уборку лишь тогда, когда свободно ходить было уже невозможно, входная дверь отчаянно протестовала и не желала сдвигаться ни на миллиметр, а чистая тарелка становилась слишком нереальной даже для него самого. Такой момент настал сегодня, и теперь Джун с тоской осматривал горизонт работ, осознавая, что зря он выгнал Джимми. Но теперь было поздно: где искать дармового помощника Джун не имел понятия, и перспектива бодрящей уборки в темпе вальса угрожающе нависла над ним. Какое солнце? Какое небо? Желтые резиновые перчатки на руках и ярко-голубые пакеты, набитые всякой дрянью. От пыли, которая взвилась в воздух и не желала оседать, постоянно хотелось чихнуть – Джун раз за разом потирал нос, не обратив внимания на то, что умудрился оставить на самом кончике темное пятно. Сейчас было не до красоты и эстетики: небрежно перетянутые дешевой канцелярской резинкой волосы и попытка просто забыть о тех мучениях, которые были гарантированы при ее снятии; бывшие джинсы, отрезанные под шорты и протершиеся на коленях; майка растянутая, висящая мешком и отнюдь не из-за его особого стиля – просто сейчас любая вещь, которую он может себе позволить, будет смотреться как минимум свободно. Все это можно легко решить, и Джун прекрасно знал где и даже как, но для этого нужны были деньги, а их как раз-таки и не было. Куча мешков угрожающе накренилась. От небесной голубизны уже рябило в глазах, а пот неприятно стягивал кожу – нет, физический труд ему решительно не подходит. Джун облокотился на стол и сложил руки на груди, решив занять выжидательную позицию. Если этим мешкам и суждено было упасть, то что он, бедный человек, может противопоставить фатуму? И нет, лень здесь не при чем. Джун поглядывал на часы, чей циферблат постоянно светился – безбожно врут, но не в точности главное. Уже смирившись с тем, что мешки останутся лежать, так, как он их свалил, Джун пошел на улицу, прихватив с собой пару ржавых ведер. Платить по счетам здесь могли единицы, а потому проще было пользоваться старым колодцем, где вода была хотя бы относительно чистой – воду из залива Джун не рискнул бы набирать. Тогда полы будут еще грязнее, да и заразу какую-нибудь можно подхватить. На улице было затишье, только соседские мальчишки гоняли мяч, пытаясь попасть в импровизированные ворота. Джун остановился на секунду, наблюдая за ними – его детство было другим. В нем не было футбольного мяча, голода, бедности. Был лоск и были деньги, было искусство и была философия. Но вот что странно - эти мальчишки выглядят счастливыми, бойко отбивая мяч и не обращая внимания на то, что играют босыми. Они смеются, дерзко обходя соперника и не гнушаясь подлых приемов. Мяч подкатился к Джуну, мягко коснувшись ноги. Он нахмурился, глядя на его покрытый латками бок, призывно блестящий в лучах полуденного солнца – сегодня было удивительно тепло. Он все медлил. Казалось бы, что может быть проще – буцни ты мяч и иди дальше по своим делам, но Джун не мог заставить себя сделать это. Просто не мог. Чем дольше он смотрел, тем тревожней ему становилось. Он уже стоял так однажды и видел похожий мяч, но это было так давно, когда его волосы еще отливали синим и он бойко щебетал по-французски, высоко поднимая плакаты с призывами прекратить, но вот что – Джун никак не мог припомнить. - Зачем вы играете? – глухо спросил он, поднимая глаза на одного из мальчишек. Смазливая мордашка, темные кудри, полукровка. Он вздернул подбородок, надменно глядя на Джуна, но подойти и просто забрать мяч он не решался. Было что-то отталкивающие в самой фигуре молодого мужчины со слишком пронзительным взглядом. - Я хочу играть в высшей лиге, - сказал мальчик, а Джун легко подтолкнул к нему мяч, кивнув чему-то своему. Не было похоже, что ответ на вопрос был важен для него. Высшая Лига? Как наивно. Что ж, послушаем, что скажет этот ребенок через пару лет. – Постойте! – крикнул мальчик, когда Джун уже собирался уходить. Он остановился, обернувшись, и вновь застыл, пытливо вглядываясь в раскосые глаза ребенка. – Я просто хочу нормальное детство, - наконец говорит мальчик, а Джун вновь кивает, уходя домой. Пустые ведра глухо скрипят – Джун забыл, что намеревался пойти к колодцу. Детство. Нормальное детство. А какое оно? Чем можно измерить эту нормальность? Можно ли ее потрогать, почувствовать? Мяч с латками, брошенные рядом ботинки, чтобы не испортить, поросшая желтой травой прогалина между вросших в землю домов, синее небо, солнце – и это детство? Джун заходит домой, оставив дверь открытой – пусть проветрится. От сырости волосы начали виться, чем ужасно раздражали мужчину. Уже давно нужно было постричься, но он не хотел выглядеть еще более жалко, глядя на следы своей некомпетентности. Длинные волосы можно хотя бы связать в аккуратный хвост, ну, или не совсем аккуратный. Но это все же лучше. Джун смотрел на свой дом и не узнавал его. Ему все чудилось пение матери за фортепьяно, вальяжно сидящий на огромном кресле отец, лениво потягивающий вино. Он ясно видел собственную комнату, заходя в которую старая горничная-негритянка боялась сойти с ума – слишком ярким и хаотичным казалось ей соединение несоединяемого и совершенно неважного по большей части. Образы двоились: реальность пахла старой типографической краской и немного морским воздухом, а в его памяти разливался приторный запах орхидей, которые разводила мать, тратя на это ежемесячно небольшое состояние. Он проходит вперед, ноги по щиколотку тонут в мягком ворсе ковра, но хлебные крошки чувствуются слишком отчетливо. Джун опускает голову, готовый услышать привычное: «Где ты был всю ночь?» и натягивает шапку почти на глаза – отец не оценит новый цвет волос, но нет ни отца, ни матери, ни орхидей. Есть гора мешков, решившаяся-таки на открытый бунт. - Гамлет! – только и успевает вскрикнуть Джун, падая сверху на мешки и пытаясь достать любимый кактус, попавший под обвал. Он морщится, когда что-то острое впивается под ребра, но продолжает поиски. Наконец, рукой он задевает что-то привычно колючее и осторожно извлекает на свет почти невредимый зеленый кактус. Гамлет кажется ему несколько обиженным, а красный бутон цветка, еще не распустившийся, однако, печально поник. Джун тихо вздыхает и устраивается удобней на голубых мешках, пялясь в некогда канареечно желтый потолок. Он лежит на небе и смотрит на солнце. В руках у него маленькая вселенная, безумно нежная, но все же колючая, а Марго – единственная женщина в его теперешней жизни, мурчит и ласково прячет мордочку в изгиб его шеи. А это считается счастьем? Вопрос. - Я помешал? – счастье разбивается вдребезги, ссадина под ребрами начинает ныть, в пальце застряла тонкая колючка, а Марго ужасно линяет. Джун прикрывает глаза, щурясь от слишком яркого света, но чужая тень заслоняет собой последние крохи осеннего тепла. – Джун? – вновь обращает на себя внимание нежданный гость. - Мне казалось, мы все обсудили, - замечает Джун, игнорируя чужую руку, а Юнхо устало усмехается. Ему кажется забавным сосредоточенное выражение на недавно расслабленных чертах, и та заботливость, с которой Джун устраивает на подоконнике свой кактус. - Затеяли уборку? – Юнхо не разуваясь проходит вглубь комнаты, а недовольство Джуна, кажется, можно потрогать рукой. - Да, затеял. А вы прошли грязными ботинками по моему чистому полу. - Чистому? – Юнхо иронично улыбается, а Джун впервые замечает, что что-то идет не так. Он внимательнее смотрит на Юнхо. Шестое чувство в однозначном порядке требует выгнать гостя и не иметь с ним никаких дел, но в этом что-то есть: Юнхо преобразился за одну ночь? Маловероятно. Юнхо прятал себя ото всех где-то на задворках сознания? Но тогда что еще он прячет? Джун облокачивается на подоконник и испытывающе вглядывается в жесты и кошачью грацию молодого мужчины, рассматривающего коллекцию пластинок Джимми. Что-то не так, но вот что? Юнхо оборачивается, успевая заметить пока еще брезгливую заинтересованность на дне темных глаз и прикрывает собственные – зачем лишний раз пугать мышь, идущую в мышеловку? Кто мог похвастаться, что видел безупречного Ким Джеджуна таким? Кто мог в однозначном порядке заявить, что Джун может выглядеть королем в обносках? Нет, он не красив в общепринятом смысле этого слова. Что может быть будоражащего в этом скелете, обтянутом кожей? В тонких лодыжках и запястьях, которые можно сломать одним неловким движением? В отросших волосах, стянутых на затылке в хвостик? И, тем не менее, образ зрелой порочности был безумно притягателен. Дерзкий взгляд, надменно поднятый подбородок, судорожно сжатые зубы, как у животного, готового к последней, пусть даже и неравной схватке. От полученных контрастов картины, освещенной лишь золотым солнечным светом, кружилась голова. Юнхо впитывал в себя аромат независимости с тонкими акцентами скрытого страха и понимал, что этого ему не хватало. Последний мазок в картине великого художника. Последний штрих в недавно законченной рукописи. Последний глоток свободы для заключенного пожизненно. - У меня к вам деловое предложение. Давайте пообедаем где-нибудь? Так нам обоим будет комфортней, - Юнхо ждет ответ, а Джун посылает здравый смысл к чертям. - Давайте, - говорит он, выставляя писателя за порог, а сам идет одеваться. Юнхо настороженно замирает – Джун согласился слишком легко. Так не должно быть. Это не по правилам! Юнхо раздосадовано пинает мелкий камешек, наблюдая за его полетом до ближайших кустов. Ким Джеджун далеко не дурак. А тем более сейчас, когда он находится в столь нелицеприятном положении. Джун всегда славился своим умением читать людей. Сомнительно, что это умение испарилось вместе с его состоянием. Тогда зачем он согласился на этот обед? Юнхо нервно смотрел на все еще закрытую дверь, даже не рассматривая более приземленные причины быстрого согласия Джуна, а сам мужчина просто был голоден, с тоской поглядывая на пустующий уже не первый день холодильник. *** Юнхо терпеливо ждал, пока Джун закончит с обедом – сам писатель был не голоден. Джун не обращал никакого внимания на все мучения Юнхо, отрезая небольшие кусочки нежнейшей рыбы и одергивая себя, чтобы не выглядеть слишком уж довольно. Идеально нарезанный салат – настоящее произведение искусства и прекрасной цветовой гаммы, где ничто не перегружало и все сочеталось просто и органично. Белоснежные салфетки с вышивкой ручной работы несомненно подкупали – Джун уже давно не мог позволить себе обедать в таких местах. - Так что вы хотели обсудить? – спрашивает Джун, когда перед ним остается лишь чашечка ароматнейшего кофе крупного помола. - Я хочу, чтобы вы стали редактором моего нового романа, - прямо говорит Юнхо, но Джун не удостаивает его даже взглядом. - Помнится, вы уже делали мне подобное предложение, - задумчиво сказал он, глядя на проходящих мимо людей. Странно, но привычная некогда роскошь вдруг стала ненужной мишурой. Он почувствовал себя неуютно среди этих белых салфеток и чистых блюд. - Да, и я готов заплатить, - пытается донести до него свою мысль Юнхо. Джун окидывает его оценивающим взглядом и чуть заметно морщится. В кого ты превратился, Чон Юнхо? Кто убил того молодого парня, живущего амбициями? Кто посмел втоптать в грязь твои идеалы и похоронить стремления под толщей притворных штампов? Джун опять вздыхает. Счастье… счастье. Это счастье? Жить, не считая каждую копейку? Жить, не думая о том, что будет важнее: поесть или не окоченеть от холода? Это счастье? Босые ноги мальчишек, залатанный мяч, вечно уставшая мать, чьи руки давно огрубели, а сердце закрыто на замок – а это счастье? - Заплатить? – медленно повторяет Джун. – За что вы будете мне платить? – Юнхо задумывается и не успевает ответить. – Два миллиона, - говорит Джун, делая первый глоток уже остывшего напитка. - Сколько?! – Юнхо поражается этой наглости. - Три миллиона. - Но!.. - Четыре. Мы можем продолжать еще долго. Юнхо, вы ведь покупаете не только мои литературные таланты? – Джун наслаждается мимолетным триумфом в лучах былого превосходства. Ему хочется рассмеяться в лицо этого идиота, считающего, что все в этом мире покупается и продается. А потом рассмеяться уже глядя себе в лицо, потому что Ким Джеджун просчитался. Ким Джеджун проиграл. - Я дам вам пять миллионов за три месяца. Как вам сделка? – Джуну впервые становится страшно, когда он заглядывает в потемневшие глаза бывшего противника. Он как-то успел забыть, что условия игры теперь не равны, и он все равно остался бы в проигрыше. Кофе теряет свой вкус. А от окружающей обстановки начинает мутить. Он ничего не отвечает, просто встает из-за стола и идет к выходу. Юнхо не пытается его остановить – птичка уже попалась в клетку и как бы она не трепыхалась, ключ ей не достать. Джун хочет напиться и идет вперед с этим намерением, а в голове путаются совершенно несвязные мысли. Счастье? Профессиональная этика? Гордость? Нелепый фарс.