Голый завтрак

Ким Джеджун часто напивается, но считать себя алкоголиком он не готов. Ким Джеджун часто курит, но до отъявленного курильщика ему далеко. Ким Джеджун глотает круглые таблетки белого цвета, чтобы счастливо засыпать и розовые – чтобы потом не замечать, что сон закончился. Ким Джеджун не платит по счетам, но кредиторы пока ни разу не стучались в его двери. Ким Джеджун меняет партнеров и никогда не остается до начала настоящих проблем, а потому сумел прожить относительно спокойно и в известной мере счастливо неполные семь лет. Хотя, последние пару месяцев Джун не пьет запойно, не курит до дрожащих рук, не трахается с уличными дрянями – он просто живет. Двери мадам Акации как всегда широко открыты, девочки уже ждут в комнатах ее хрустального царства, а Джунсу уже далеко не трезв. Он громко распевает что-то нечленораздельное в своей комнате наверху, попутно выбалтывая тайны наркотической кухни на ушко любимой девочки. У Джунсу есть кубинские сигары, которые он, однако, не любит и оранжевый галстук, который многие пытались затянуть потуже на тонкой шее, а в идеале оставить на ней навсегда. У него семь сережек в ухе и одна серьга, а вот про татуировку знают немногие. Джунсу обожает мятные леденцы и мороженое, тайно пронося в почти родной бордель холодильник и старенький патефон. Джун считает, что однажды его утопят в собственном сакэ – слишком много он знает и слишком беспечно относится к этим знаниям. А Джунсу так удобней. Джунсу так спокойней. Джунсу привык прикидываться милым другом, но кто, если не он, пойдет на запах настоящего скандала? У Джунсу есть принцесса, давно выросшая из кружевного платья и потерявшая корону в неравной схватке со временем. У принцессы веселые глаза и бледная кожа, вот только ладони у нее совсем как у старухи – со вздувшимися каналами вен и распухшими суставами, а ноги балерины меньше всего подходят ее нынешней профессии, но клиенты считают это скорее достоинством. Джунсу дарит ей крылья ангела и металлические наручники, выглядящие кандалами на хрупких запястьях. Он не любит делиться своим. Мадам Акация никогда не бывает полностью довольной, а ночи в ее царстве никогда не проходят спокойно. Это хлопотно – каждый раз платить хмурому гробовщику, приезжающему каждое утро. Глупые девочки, мечтающие о красивой жизни; прекрасные актрисы, едва говорящие по-японски, но считающие, что так у них больше шансов выжить; старые кошелки, которым уже пора бы исчезнуть из этого места, но где еще их ждут? У каждой своя история и свой финал. А у мадам Акации хорошие друзья в китайской мафии, все еще отрезающие уши тем, кто перешел им дорогу. Этой женщине не нужны лишние проблемы, ее гостям нужно немного иллюзии не только на физическом уровне, а девочки… ничто не вечно. Джунсу сегодня особенно весел. Он щедро наливает своей принцессе бокал игристого шампанского, пузырьками отдающегося в ее дрожащих руках. Новая пластинка на патефоне, острая шпилька иглы. Первые несмелые хрипы, сменяющиеся бульварным мотивчиком: «Дорогой мой Августин…» - воет бурным голосом обломок детства, а Джунсу лениво вытягивается на клетчатой кушетке, сквозь полуопущенные веки наблюдая за своей балериной в белоснежной пачке. Она угрюмо сидит на высоком стуле, не доставая ногами до пола – профиль ребенка, немного обиженного и с надутыми в притворном гневе губами, анфас старухи, побитой жизнью. Джунсу всегда удивлялся, как эта самая старуха умудряется так искусно прятаться в молодых на первый взгляд чертах лица, в свежих красках губ, в трепещущих веках, во всем она и одновременно не она. Его принцесса не настроена на игру, она устала и хочет спать. Она купается в неоновом свете и мерцании разноцветных фонариков: красный, зеленый, голубой, желтый… но мечтает об одном – немного солнца и щепотку ласки, нет, не грубой и пошлой, а родной и казалось бы давно забытой. Но у Джунсу на нее свои планы. Сегодня он особенно весел и щедр, и мадам Акации не стоит требовать от него денег за бесплатное проживание, иначе уже ее уши пополнят его коллекцию. Прелестные, нужно заметить, уши. Джун быстрее проходит угрюмый холл, мельком взглянув на сегодняшних «манекенов». Первый этаж больше походил на витрину, где сидели, лежали, стояли, призывно скалясь, первые красавицы, у которых кроме мордашки больше ничего не было. Каждый раз, глядя на них, Джуну становилось грустно: они не вызывали в нем желания, но они не вызывали и брезгливости. Они были похожи на забытых влюбчивым ребенком кукол, брошенных в залитой солнцем комнате, слишком ярко отражающей и поломанные руки, и потрескавшуюся краску. Эти девочки редко обслуживали клиентов: многие были неизбежно, но вполне ожидаемо, больны и каждый своим, но в телах, лишенных человеческой завершенности и определенности осталось достаточно страсти и порока, чтобы свести с ума, а затем утянуть за собой на самое дно. Джуну было неуютно под их пристальными взглядами, только казавшимися таковыми: на деле здесь всем наплевать на чувства других, на их мечты и стремления. Они первыми готовы растоптать все это без особой на то причины – просто потому что они могут. А сгорающие в агонии тела, броский макияж, въедающийся в нежную кожу, скорее отсутствие одежды, чем присутствие оной – не более чем не слишком удачная маскировка. От этого никто не застрахован, а Джун уже давно находится в зоне риска. И что еще хуже – слишком отчетливо осознает это. - Джунсу, ты здесь? – стучится он в единственные незапертые двери на этом этаже. У него с собой светлый херес и немного рома. Он не представляет, сочетаются ли эти напитки, но сегодня можно все. В этом месте можно все. - Джун, - почти довольно тянет хозяин, обнимая бутылку и опираясь костлявым бедром об дверной косяк. Джунсу некоторое время изучает Джуна, а затем с легким вздохом пропускает его внутрь. Оранжевый галстук криво висит на шее, рубашка наполовину заправлена, штаны подкатаны до колен, а кожа от холода покрылась мурашками, но одеваться теплее Джунсу не собирается, он с холодом на «ты». - Она говорит по-японски? – спрашивает Джун, кивая в сторону балерины, сидящей на своем стуле с судорожно сцепленными в замок руками и закушенной до крови губой. Крупные бисерины пота, словно редчайшей работы ожерелье, лежат на резко выступающих ключицах; волосы потемнели у висков; дезориентированный взгляд блуждает по комнате, не останавливаясь ни на чем – ей совершенно все равно Джун это зашел или же Джунсу решил передвинуть на новое место шкаф. - Она? – Джунсу задумчиво смотрит на свою принцессу, уже предвкушая, но не спеша, однако, торопить события. – Наверное, - он прикуривает сигарету, пытаясь вспомнить, на каком языке обычно обращался к ней. Пекинский диалект китайского был ее родным, но как он обращался к ее Высочеству? Филиппинский? Японский? Китайский? Джунсу не были нужны ее ответы, а его принцесса была совсем немногословна. - Что ты делаешь? – спрашивает Джун, усаживаясь на подоконник и меланхолично наблюдая за полетом концертного платья до пола. Печально зашуршали складки. Стразы весело переливаются, игриво отзываясь на каждый лучик света, а изо всех этих блесток, пожалуй, можно сделать самый настоящий дождь. Джунсу достает из ящика стола две широкие ленты и опускается на колени перед своей принцессой. Легко ловит в свои руки крошечную ступню, обтянутую белым чулком и медленно обнажает бледную кожу, вспыхивающую то красным, то желтым в такт с продолжающим надрываться «Августином». Джун моргает – от этого цветного мельтешения болела голова, но Джунсу так было удобней. Он невесомо целует высокий подъем стопы и осторожно привязывает эту детскую ступню к лакированной ножке стула, а девушка, казалось, ничего не замечает. Она смотрит на грани какого-то кулона, висящего на ручке шкафа. Преломление света увлекает намного больше манипуляций ее единственного, к счастью, клиента, привязывающего уже вторую ее ногу. - Что с ней? – без интереса спрашивает Джун, обнаружив пустой бокал и пытаясь понять, что из него пили раньше – ему не улыбалось отравиться неизвестным следствием экспериментов Джунсу, но резкие смены света не способствовали этому. - Небольшое представление, - довольно скалится Джунсу, садясь на пол у ног Джуна и стягивая его за собой вниз. Джун усаживается на валяющуюся забытую кофту и наливает херес в бокал, прекрасно понимая, что его пьет не из таких посудин. Джунсу придирчиво осматривает то бокал, то бутылку и, впоследствии, забирает себе последнюю. Джун уже привык к такому поведению “друга”, а потому даже не пытается спорить или отстаивать свою собственность. – Смотри, - говорит Джунсу, довольно осматривая результаты проделанной работы. В этот момент его принцесса прекрасна, как никогда. Она приоткрывает губы, но стонов пока нет. Ей неуютно и неудобно. Жар, появившийся в теле совершенно неожиданно, становится привычным, а губы пересыхают. Глоток за глотком она пьет воздух, кажущийся раскаленным, и никак не может надышаться. Грудь, закованная в белые нити корсета, высоко вздымается, а девушка выгибается, запрокидывая голову назад и совершенно внимательно разглядывая потолок, на который она раньше не обращала никакого внимания. Да, вот так. Но ведь это не помогает, не так ли? - Анна, ты здесь? Со мной? – тихо зовет Джунсу, а девушка скорее интуитивно поворачивается к нему. – Ты привязана, видишь? – она непонимающе смотрит на него. Такого не было раньше. Анна кажется самой себе такой глупой и маленькой, что желание попросить прощения становится почти нестерпимым, но нужных слов не находится, а из груди вырывается жалкий крик, полный паники. – Тихо-тихо, - шепчет Джунсу, качая головой. Угрожающие интонации в его голосе напрягают девушку, хотя смысл все еще ускользает от сознания. Джун медленно пьет свой херес, а девушка пытается развязать широкие ленты на своих лодыжках, но руки не слушаются. Первые слезы бегут по щекам. Каждую из них Джунсу отмечает с отдельной радостью, а его принцесса никак не может собрать себя из перепутанных каким-то шутником осколков. Она то срывается на фальцет, то почти на смех, захлебываясь от желания трахнуть прямо сейчас любого, кто будет даже против, или от потребности сейчас же выйти на сцену и вновь стать Черным Лебедем, забыв о поломанных крыльях. – Станцуешь для меня? – спрашивает Джунсу. Анна развязывает-таки ленты, змеями лежащие теперь у ее ног и неловко встает, как ребенок, делающий свои первые шаги. Она хочет прикоснуться к Джунсу, но он мягко отклоняется назад, не позволяя ей приблизиться. Песня закончена и комнату взрывает высокий голос вокалиста AC/DC. Анна обхватывает себя руками, раскачиваясь из стороны в сторону. Слова чужого ей языка глубоко впиваются в тонкую кожу, облепливая ее вязким сиропом. Она хватает себя за волосы и тянет их в разные стороны, вырывая с корнем. На руках остаются капельки крови, ноги дрожат, когда она пытается встать в позицию. Левое колено отзывается почти забытой болью. Ей жалко саму себя. Она плачет, она смеется, она разбита, она на вершине. Неловкие движения старого балета, плавные жесты, шуршание белой пачки, блеск стразов. Где же ее пуанты? Без них решительно нельзя танцевать. Она растерянно осматривается по сторонам, и где опять шляется помощница? За что ей, спрашивается, платят? Анна зло топает ногой, прикрывая глаза. Джунсу совершенно доволен – такой он ее еще не видел. Потерянный ребенок кокетливо перекликается с девушкой, потерявшей мечту, и брезгливо выгоняет прочь костлявую старуху. Джуну кажется, что он опять пьян, хотя и выпил он не больше бокала. Адреналин от последней встречи с наглым выскочкой все еще отдается дрожью страха и отвращения, а совершенно безумная картина, перечеркнутая потекшей тушью и подчеркнутая тем фанатичным огнем, который зажегся в глазах Джунсу, была настолько яркой, что Джун уже не был до конца уверен, где он находится и зачем. Он склоняется к своему “другу” и тихо говорит: - Мы с ней одинаковые. Только она еще пытается танцевать, а я уже нет. - К чему это ты? – спрашивает Джунсу, настораживаясь. Джун никогда не приходил просто так, но сейчас в этом постоянном мельтешении мыслей, обрывков образов, чужих разговоров и сиянии его принцессы, он был еще более эфемерным и далеким. - Я не могу отказаться, - со смехом продолжает Джун, не обращая внимания на его слова. – Он не отпустит. Монстр спит… спит… он открывает глаза и уже идет по моему следу. Убей монстра! – внезапно срывается он на крик, хватая Джунсу за оранжевый галстук и притягивая его к себе. – Убей Чон Юнхо, - отчетливо говорит он, а Анна с глухим вскриком падает на пол, баюкая сломанный палец. Джунсу отвлекается всего на мгновение, но Джун уже проваливается в вязкую темноту, из которой нет выхода. Эта темнота совершенно особенная – она переливается всеми цветами радуги, но не дает ничего взамен. Джунсу укладывает Джуна на полу, и приносит бинты своей павшей принцессе. - Пак Ючон, мы снова встретимся, - шепчет он, выключая фонарики. *** «Никто не любит Джимми» - набирает Юнхо. Он предвкушающе поглядывает на часы, считая секунды и уже представляя, какой удар нанесет по глухой защите Джуна. Он стучит кончиком ручки по зубам, задумчиво глядя в потолок. Мирадо уже ушла домой и теперь в его съемной квартире слишком пусто и как-то безрадостно. Ну, когда же?.. Он вновь смотрит на циферблат. Его плащ пахнет дождем, а на штанах желтоватые пятна от сока травы. Красный вереск туманом стоит перед глазами, и паренек, которого зовут Джимми, тоже стоит. Он совершенно беспардонен и нелеп. Он позволяет себе приходить к Джуну, когда ему вздумается и уходить также, а это совсем не комильфо. Юнхо бесит его улыбка, бесит его голос и произношение с придыханием. Ему не нравится ни его прическа, ни глупые переводки на коже. Его выворачивает наизнанку, стоит подумать о том, что этот ребенок с наглым взглядом мог оставлять на коже Джуна метки, что он вообще мог позволять себе что-либо. Джун кажется ему идеальной и почти завершенной системой, в которой прагматика заменила все линии передач, а дерзость просто умиляет. Конструктивная деструкция. Он ни в чем не виноват. Просто он хочет помочь Джуну проснуться, измениться и вернуть себя. Как можно отказаться от таланта в угоду такой нелепости? Как можно похоронить свою суть под парой бутылок чего-то дешевого и огоньком сигареты? Нужно отсечь все лишнее. Хочет того Джун или нет. У Юнхо осталось четыре месяца. Всего лишь четыре месяца, чтобы вдоволь накормить своего карманного монстра, скребущегося внутри и отчаянно желающего новую игрушку. Ведь это ненадолго? Ведь Джун другой, он выдержит все и все сделает правильно? Ведь Юнхо не виноват. Он просто хочет. Дети всегда чего-то хотят. Взрослые тоже чего-то хотят. А он хочет мечту, которая предала его на солнечной улице Парижа. А если мечты нет, то хватит и ее заменителя – Юнхо неприхотлив. У него есть четыре месяца и два дня. У него есть веселый джокер и сила. Что есть у противника? И останется ли у него что-либо? Юнхо вновь смотрит на циферблат. Звонок в дверь был неожиданностью. Ючон сначала бы позвонил, а затем уже заставил бы себя подняться к нему. Джун никогда бы не пришел сам. Остается Мирадо – остальные просто не знают об этом месте. Он открывает и сразу оказывается во власти легкого запаха манго с нотками граната. - Юнхо, ты еще не собрался? – Рин проходит в комнату, не потрудившись закрыть за собой дверь. – Ты помнишь, мы сегодня должны были ужинать вместе, - она легко оборачивается к Юнхо, продолжающему опираться на дверь. – Что случилось? – она вскидывает бровь и быстро облизывает губы, покрытые красной помадой, - старая привычка, от которой невозможно избавиться. - Я забыл, прости, - просто говорит он, легко отталкиваясь и подходя к ней. Идеальная жена-трофей. Идеальная игрушка на пару месяцев. Но контракт есть контракт, даже если она об этом и не знает. - Как всегда, - тянет она, с разбегу падая на кровать и потягиваясь всем телом. – Я тоже не хочу идти, но отец все нудит, что мы должны чаще мелькать в прессе, - туфли на высокой шпильке остались валяться на полу, плащ сбился, обнажая худое плечо и лямку платья. Из прически выбился вьющийся локон. Такая Рин была непривычной, но как всегда элегантной. Юнхо восхищался этой женщиной, он приклонялся перед ней, признавая свою капитуляцию перед ее красотой еще до начала боя. - Давай здесь поужинаем? – предлагает Юнхо. – Как насчет пиццы? - Пицца? – она задумчиво прикрывает глаза. – Я никогда не ела пиццу. Отец не разрешал, - наконец говорит она с улыбкой. Рин нежится в лучах его славы и с гордостью смотрит на себя в зеркало – она лучшая и она достойна лучшего, а Юнхо, несомненно, являлся таковым. Она готова позволять ему прикасаться к ней и не вмешиваться в ее личную жизнь, даже если этот брак и был неудобным. - Сейчас, секунду, - говорит Юнхо, включая какой-то трек – в последнее время он был увлечен инди-музыкой, а Рин снимает плащ, небрежно бросая его на кресло. Она залазит с ногами на кровать, обхватывая колени руками. Ей не холодно, просто так удобней, а ароматная пицца уже в пути. Юнхо читает для нее стихи и остроумно шутит – он не хочет портить отношения с той, которой он наденет на палец обручальное кольцо. С каждой минутой монстр мурчит все ласковей, он ластится к рукам и почти поет от счастья. Уже совсем скоро. Рин совершенно очаровательна, когда со смехом пытается откусить тянущийся и не желающий отрываться сыр. Пестрый узор красного перца, специй, помидоров и зелени ярко контрастирует с бледной кожей и черным платьем. Юнхо доволен – быть может она и не лучший, но, безусловно, удобный вариант. У него еще четыре месяца, а затем будь что будет. Рин засыпает на его кровати, свернувшись в комок, как большая кошка. Она натягивает повыше теплое одеяло и поджимает пальчики. Юнхо убирает с ее лица волосы – она станет прекрасной оправой к его новой порядочной жизни, ну, а пока: «Давайте убьем Джимми! Ну, пожалуйста, давайте убьем его! Вы спрашиваете, зачем его убивать? Да, какая в сущности разница? Ведь главное – процесс, а не результат. Вы спрашиваете, кто такой Джимми? Я не знаю, давай просто убьем его! Никто не любит Джимми». *** Утром седьмого октября Джимми нашли убитым у дома Ким Джеджуна с охапкой белых хризантем в руках.