Голый завтрак

Домой Чон Юнхо попал только под вечер и с вновь облегчившимся кошельком. Уже знакомый ему мальчишка потребовал двойную плату за то, чтобы сказать, где он видел глупую кошку, и за то, чтобы он потом принес ее, потому что указанные координаты (где-то между Черной рекой и Гнилым мостом – Нарния?) ничего не сказали писателю, да и звучало все это как затертый до дыр текст старой книги сказок, но сказкой это не являлось. А потому, пока Юнхо стоял на облюбованном когда-то берегу и провожал глазами тающие в бархатном полумраке огни судов, мальчишка посмеивался про себя и шел домой за любимицей Джуна. Иногда Джун пропадал вот так, и в это время Марго всегда селилась в его комнате, где отсыревшие обои и мелкий цветочек уже почти скрылись за вырезками из газет, красивыми карточками и украденными из местного магазина плакатами. Оставался небольшой клочок относительно чистого пространства, но и его надежно укрыла стопка учебников, на которой уже успела появиться пыль – мальчишка не ходил в школу, а книги остались ему от брата, но они были слишком взрослыми и совсем некрасивыми. Если бы не пометки, косо написанные по углам и наползающие на основной текст, мальчику бы эти книги не пригодились. А так, читая полустертые надписи и пытаясь расшифровать их, он будто бы возвращался в то время, когда отец не пил и исправно возвращался домой с наступлением вечера, когда мама светилась мягким светом женщины, осознающей свое счастье, а безумно далекий брат мягко прикасался к его растрепанной шевелюре и смотрел с высоты своей недосягаемой жизни – кофе по утрам, сигареты, пиво, шумные друзья и красивые девушки со звонкими голосами и сладкими духами. Марго нашлась, как всегда, на шкафу, где она сделала себе гнездо из его старого портфеля и кашлатого шарфа, который все равно уже никто не мог носить. - Иди ко мне, красавица, - позвал мальчик, пряча хрустящие бумажки в небольшую коробочку из-под песочного печенья в форме рыбок. Однажды он спросил у мамы, сколько будет стоить новый дом, большой, светлый, а она только заплакала, как всегда уходя в свою комнату и запираясь там. На все его попытки заставить ее выйти слышались только новые всхлипы и звук стучащей форточки – мама начинала курить, если ей было плохо. Из этого он сделал вывод, что стоит мечта очень много, только через несколько лет это «много» приобрело более четкие, но все еще такие неважные очертания – просто однажды у него будет этот дом, а он сам станет взрослым – с настоящим кофе, но без сигарет и пива, они ему не понравились. А Марго вернется домой уже к ночи – она всегда возвращалась. И сейчас вернется или останется у Джуна, если тот глупый богач не врал. Джун нравился мальчику, но не настолько, чтобы подойти к нему и свободно поговорить, однако если смотреть со спины, вслушиваясь в мрачные нотки вечно саркастичного настроения, то он и вовсе был вылитым братом, только подволакивал не ту ногу – Большая старая Птица. А Марго мальчику нравилась – мягкая и с необычным оттенком шерсти она всегда ластилась к его рукам и приносила трофейных мышей. - Спасибо, - искренне благодарит Юнхо, а мальчика передергивает – слишком счастливым, почти до неприличия выглядит этот человек в теплом пальто с меховым воротником, защищающим от ветра, в ботинках, которые не нужно обвязывать веревкой, чтобы они не развалились при ходьбе, у которого есть салон машины, пахнущий натуральной кожей и тот самый дом, который мальчик уже успел потерять. Юнхо удивленно изгибает брови, замечая этот не слишком дружелюбный взгляд, но лишь пожимает плечами и прижимает к себе кошку, сильно напрягшуюся и уже начинающую шипеть, скорее, предупреждающе. Пока что предупреждающе. Мальчишка же усмехается горько и добирается до машины богатого чужака намного быстрее его самого и с бешено колотящимся сердцем, сжимает в руках тонкое лезвие совсем небольшого ножа. А затем, зажмурившись, проводит глубокую черту, закусывая губу и зажимая свободной рукой ухо – звук убийственен, но воспоминания способны задушить еще быстрее. Неприятный сюрприз Юнхо просто не замечает, в панике пытаясь затолкать кошку в салон, но животное орет дурным голосом, а запоздалое понимание, что представительница когтистого пола просто вскроет ему артерию, если они потом окажутся в одном помещении, проскрипела на периферии сознания слишком поздно, чтобы сделать что-либо конструктивное. Еще больше Юнхо озадачил проблеск осознания собственного достоинства и насмешливое выражение глаз дымчатой кошки, сидящей на сидении его новенькой машины, а бешено вздыбившаяся шерсть и угрожающе выгнутая спина в ответ на его стремление осторожно приоткрыть дверь сделали картину еще более говорящей. «Человек и кошка», чем не сюжет? В финале же несколько царапин на лице, разорванный рукав, выпавшие в пылу сражения ключи и Марго, оказавшаяся в темном багажнике и испытывающая мощнейший приступ клаустрофобии и ненависти ко всем ходячим. Как ни странно, но плохое настроение было недолгим гостем и не злоупотребляло гостеприимством Юнхо, скромно растаяв где-то между его старым офисом и чайным домиком на окраине Старого города. Юнхо сидел за рулем своего последнего каприза и вяло смотрел по сторонам – стоять в пробке мало кого вдохновляло, хотя и в этом что-то было. Иногда Юнхо испытывал мощнейшие приступы паники – паника, вообще, была его вечной спутницей, но в отличие от ее утренней разновидности эта ее вариация была более коварна своей непредсказуемостью. В такие моменты ничто не успокаивало лучше пары бессмысленных часов, когда ты становишься частью чего-то многоглавого, недовольного, сигналящего и пахнущего бензином. Но само понимание принадлежности позитивно влияло на выкидывающие все новые финты сознание. Иногда Юнхо казалось, что любой психолог, которому выпадет шанс покопаться в его сознательном и бессознательном, придет в священный экстаз от такого количества патологий и расстройств. Но психологам Юнхо не доверял, да и не о них думал он, вновь позволяя пыльной дороге и огням фар наполнить его своей нетерпеливостью и горечью необходимости оставаться на месте. Нам редко выпадает возможность просто наблюдать, ассоциировать, дышать образами и наполнять их звуками. Или же мы просто не придаем значения тем мгновениям, которые позволяют нам взглянуть на мир немного под другим углом, более острым, отточенным, правдивым. Сидя на более чем комфортном сидении, Юнхо смотрел вперед и с удивлением отмечал тот особый свет, который рассеивается в воздухе, сверкающем от снега с легкой примесью дождя. Зажигается красный цвет светофора – вокруг мгновенно появляется ореол, только не красный, а, скорее, розовый. Помнится, Мирадо покрасила волосы в подобный оттенок, а взбудораженный с утра Юнхо, поднявший глаза на свое отражение и заметивший за спиной лишь всполох кислотного цвета жвачки, и вовсе потерял голос. Не настолько надолго, чтобы Мирадо успела спастись от нудной лекции, но достаточно, чтобы к этой лекции приготовиться хотя бы морально. Желтый. Почти золотой, неровный и дрожащий. На него не многие, вообще, обращают внимание, считая промежуточной стадией и не более того. Рин, сидящая на высоком кресле и с улыбкой принимающая красную коробочку, а уже позже золотой ободок, сверкающий на тонком пальце, ее улыбка, которая не сверкала ничем, - почти золотая девочка, неровный характер, дрожащий силуэт в обрамлении темных волос и жемчужных сережек. Зеленый. Такой зеленый был на ногтях и под ногтями у Джуна. Этот зеленый смешался с кровью и начал облазить, то ли показывая, насколько его обладатель выжил из ума, то ли обнадеживая, что скоро последние крохи безумия исчезнут окончательно, но это уже из области фантастики или мистики. Какофония криков водителей, гудки машин, взвизгивающие моторы, губящие и отравляющие воздух монстры и Юнхо среди них. Но у него есть оправдание – он спешит домой, но по дороге нужно было заехать в один магазинчик… Марго сидела на кресле, глядя на свои кричаще алые туфли на высокой шпильке и вяло потирая уставшие стопы. Она сама не ожидала от себя такой подлости, но использовать бесплатный труд пришедших на собеседование женщин было прекрасной и в полной мере рациональной идеей. Сложнее было убедить их, что им перезвонят завтра и вытолкать восвояси этот зоопарк. Так что теперь Марго наслаждалась тишиной и относительным спокойствием. По дому гулял сквозняк, пришлось переставить цветы с подоконника – Марго нечаянно уронила какой-то кактус, но он не был особенно красив, да и ее хозяин не тянул на образ любителя зеленых насаждений, а растение можно будет потом и заменить или вообще купить фиалок. Фиалки – прекрасные цветы, нежные, легкие, вдохновляющие. Марго посмотрела на часы и тряхнула головой – непослушная челка вновь упала на один глаз, перекрывая обзор и выводя из себя обычно спокойную девушку. - Черт! Мирадо, сволочь! – послышалось со стороны входной двери, и Марго настороженно замерла – ее не предупреждали, что придут гости. - Где ключи, Джун? Джун! – от последнего окрика Марго вжала голову в плечи – ее последняя хозяйка после подобного тона обычно позволяла себе рукоприкладство, что, по всей видимости, и произошло, учитывая богатство лексического запаса, которое неожиданно продемонстрировал мужчина. - Говорю тебе – в окно лезть придется. Юнхо опять шляется где-то, - вяло огрызался выдохшийся мужчина, а Марго пыталась оценить степень опасности типов за дверью – возможно, ей следует вызвать полицию? Что делать? Марго еще не подозревала, насколько часто этот вопрос будет появляться во время проживания в этом доме. Иногда вполне невинные фразы принимают совершенно иное, почти сакральное значение. Из размышлений Марго нагло выдернули сначала звуком падения чего-то тяжелого, а затем очередным цветастым перлом на этот раз в исполнении девушки. И как можно позволять себе так себя вести в присутствии посторонних? Опасливо осматриваясь и на всякий случай набрав номер полиции, Марго направилась на кухню, чтобы обнаружить на полу осколки статуэтки, из-за которой у Юнхо чуть было не случился приступ во время их знакомства – теперь же голова Сета живописно развалилась на десяток черепков, которые при всем своим желании собрать не удастся. - Налить всем по бокалу! – торжественно провозгласила девушка, как показалось Марго, довольно молодая. Она перешагнула через оскверненные остатки бога и ткнула опешившую женщину пальцем. – Быстрее, милочка, - хрипло приказала она, резко оборачиваясь, как раз, чтобы застать более чем примечательный полет Джуна до пола. – Меньше пить надо было, - фыркает она, разматывая длинный шарф и пытаясь заставить Марго взять ее пальто. Понаблюдав немного за безмолвной возней ярко-красной Мирадо и женщины, у которой красными были разве что туфли, Джун вырвал многострадальное пальто из их цепких ручек и пошел вешать промокшие вещи сам. К слову сказать, грязные следы беспардонных незнакомцев заставили Марго клокотать от обиды, а манеры, особенно у девушки, раздражали намного больше. - Вы, вообще, кто? – наконец сориентировалась Марго, идя вслед за странной парочкой. - А мы тут живем! – радостно сообщает Мирадо, жмурясь от удовольствия лицезреть вытянувшееся лицо Марго, мысленно прикидывающей, сколько будут стоить новые нервы. - Кто будет чай? – Джун оборачивается, как-то подозрительно глядя на подоконник, будто подозревая и его в измене. - Простите… - пытается начать Марго, но бесцеремонно прерывается все той же Мирадо: - Прощаем, - великодушно отвечает она. - Что, чаем все ограничится? – разочарованно спрашивает Мирадо, садясь на стол и болтая ногами в воздухе. Это уже камень в сторону Джуна. - Все в этом мире так относительно, дитя мое, - глубокомысленно замечает мужчина, покачиваясь на пятках. – Ну, а вы что будете? – спрашивает он Марго, вспоминая о понятии «манер» и значении этикета в современном обществе. - Кофе, пожалуйста, - машинально отвечает Марго, бешено сверкая глазами на Мирадо – девушка полезла к Джуну в карман и с победным кличем подняла вверх пачку сигарет. У Марго в детстве была астма, и дышать сигаретным дымом ей вовсе не улыбалось. – Меня зовут Марго, - Мирадо начинает хихикать и бормочет что-то про нахальных кошек, а Джун мысленно обещает себе надрать ей уши в следующий раз – никакого уважения. - Называйте меня Джуном, - мягко говорит, с приятной улыбкой возвращая сигареты в свой карман, а Мирадо обратно на пол, хотя с ногами на столе ей было намного комфортней. – А это принцесса… - Королева, Джун, королева, - жутко манерничая, поправляет она. - Да, королева, - издевательски тянет Джун, - конечно, королева… это – Мирадо, - Мирадо надувает губы, как большая девочка она больше не может топнуть ножкой и потребовать, чтобы все немедленно упало к ее ногам, а Джуну просто нравится дразнить ее. У Мирадо даже промелькнула безрадостная мысль: Юнхо будет выносить мозг Джуну, Джун ей, она Марго, а вот сама Марго выносить мозг никому не сможет – не ее статус. Круговорот желчи в природе. Что в этом печального Мирадо никак не могла понять, а потому перестала об этом думать. - А где Гамлет? – внезапно спрашивает Мирадо, очнувшись от каких-то своих мыслей. Джун разочаровано вздохнул – иногда ему казалось, что его малышка Ми слишком громко думает, и ее мысли почти ощутимо порхают вокруг, тихо гудя или, скорее, скрипя, как плохо смазанные шестеренки. Смысл вопроса не сразу доходит до него. - Гамлет! – кричит Джун, начиная понимать, чем ему так не понравился подоконник. Глядя то на выражение вселенского ужаса и жуткие гримасы Мирадо, которая честно пыталась предупредить ничего неподозревающую женщину, то на немного безумно вращающего глазами Джуна, Марго все больше убеждалась в мысли, что они все же идиоты, а со слабоумными нужно вести себя предельно мягко. - Кто такой Гамлет? – интересуется Марго, незаметно отодвигаясь подальше от Джуна, порывающегося бежать куда-то, но отчего-то остающегося на месте. - Это его кактус, - почти читает она по губам Мирадо. - Это тот, который я разбила? – спрашивает Марго и мгновенно зажимает себе рот руками. - Беги, маленькая суицидница, беги, - шипит Мирадо, запоздало вставая на ноги, но Джун только опускает голову, что напрягает Мирадо намного больше. За все годы их знакомства она уже успела усвоить, что лучше пусть он кричит и разбивает все на своем пути, чем впадает в одно из своих оцепенений и потом прикидывается трупом еще пару недель, а все попытки вытянуть его из подобного состояния заканчиваются тотальным фиаско, да еще и фиаско опасным для здоровья. - Простите? – мямлит Марго, не совсем осознавая масштабов проблемы, но понимая, что умудрилась в первый же день в новом доме сделать нечто непоправимое и из ряда вон выходящее. - Джун, - Мирадо кладет ему руки на плечи, мягко надавливая, и тянет его легонько за волосы, заставляя поднять голову. Джун смотрит равнодушно, только Мирадо прекрасно понимает, ЧТО он сейчас испытывает. Всегда больно терять вещи, которые прошли с тобой не один десяток жизней. Молчание сгущается. Происходит то, что Мирадо привыкла отрицать, но отрицать которое иногда было совсем непросто. Когда-то, чтобы спрятаться от мира, Мирадо приходилось надевать вполне материальную маску и закрашивать окна; чтобы не слышать сотен тысяч людей, разъедающих ее Я, приходилось постоянно носить наушники; чтобы не замечать того тошнотворного запаха разложения, нужно было постоянно курить кальян и прятаться, прятаться, прятаться: за розовыми, как жвачка, волосами, за попугайскими расцветками и агрессивным макияжем. Прятать себя от Стервятников. Джун же был самым страшным Стервятником, Мирадо боялась его, Мирадо восхищалась им, Мирадо поставила его на пьедестал Бога Нового Мира. Этому Богу не нужна была яркая одежда или экспрессивный образ, ему не приходилось постоянно корректировать реальности, реальность менялась сама. Иногда Мирадо начинало казаться, что захоти Джун на самом деле перестать видеть этот мир, мир сам бы перестал существовать в рамках его восприятия. Это было недосягаемым максимумом, незыблемой высотой, до которой Мирадо подняться была не в состоянии. Сейчас происходило то же самое. Мирадо тряхнула Джуна за плечи. Ей на секунду показалось, что исполинские побеги чего-то зеленого оплетают стены их дома, хотя это уже не дом – скорее, теплица. До нее донесся голос женщины, промелькнуло лицо ребенка с необычно серьезным выражением. И запах, от которого хотелось чихнуть – чертовы орхидеи! Нет! Мирадо почти кричит, Джун странно улыбается – иногда нечто вырывается наружу. Когда наступит это «иногда» он не в состоянии понять, как и лик этой неожиданности. Это моменты его величайшего горя, моменты величайшей радости, моменты, когда во всем был смысл. Марго не понимала, но еле различимые вибрации воздуха сложно было заметить, как и тени, сгустившиеся по углам. - Джун, - немного панически позвала Мирадо, но получила в ответ лишь надломленную улыбку. *** - Господин Пак, простите, что так поздно… Да, это – Чикаго, - Анна накручивала на палец телефонный провод, внимательно наблюдая за Токио, сидящим на ее высоком кресле. Только у него выходило прикоснуться к полу ногами. – Я не смогу выйти на этой неделе, только со следующей. Да… да… Хорошо, я буду держать вас в курсе событий. Я отработаю роль, спасибо. И вам всего доброго, - Анна переводит дыхание и вновь ловит в фокус блестящий корпус полуавтоматического пистолета. Джунсу стоит спиной к ним, сосредоточенно глядя на улицу. Такая же топографическая карта местности сейчас на коже у Анны – синий, фиолетовый, лиловый. Благо, что кости целы. - Джунсу, твоя птичка отказалась петь для меня… и танцевать она, впрочем, тоже отказалась, - ядовито говорит Токио, чувствуя себя хозяином положения. – Пришлось идти к тебе лично. Джунсу, ничего не хочешь мне рассказать? Твои игры интересны и занимательны, если понимаешь правила, а я не могу уловить суть, - привычка Токио крутить в руках любой предмет, оказывающийся в поле его досягаемости, сыграла с Анной злую шутку. Еще немного, и она не выдержит – умирать не хочет никто, тем более от руки такого, как он. Но сам Токио никогда не услышат такого резюмирования на свою личность. - Что именно тебя напрягает? - Джунсу стремительно оборачивается, показывая свою полную готовность к содействию любого рода. - Ты не позволил мне выпить чаю в компании того писателя, а ведь я был в убытке в тот раз, но помня нашу многолетнюю дружбу... - на этой "многолетней" Джунсу фыркает, а Токио осекается, глядя слишком уж ласково. - Что-то не так? - вежливо уточняет он, кивком подзывая Анну к себе. - Налей нам, - бросает почти равнодушно и не глядя на нее. - Не утруждайся, Анна. Мы сегодня не пьем, - женщина замирает в нерешительности. Следует ли сейчас довериться Джунсу или он вновь сбежит? - Я все еще жду, - напоминает Токио, начиная картинно зевать. Джунсу опять кривится, будто ему защемило как-то немаловажный нерв. - Щенок... - цедит он сквозь зубы. Еще отец Токио был настоящей личностью и человеком, в полной мере оценившим все таланты Джунсу и его природное чутье, а у самого Джунсу не было выбора. В тот момент не было, хотя прямо сейчас он бы все равно не сумел бы ответить однозначно, стоило ли оно того, но видеть маленького ублюдка, захватившего власть слишком большую для ограниченных способностей последнего, было почти оскорбительным, особенно если этот щенок позволяет себе такую манеру поведения и поспешную раскрепощенность. И это уже закрыв глаза на то унижение его авторитета, который пошатнулся в тот момент, когда Токио, вообще, посмел поднять руку на его любимую куклу. – Почему ты считаешь, что я должен отчитываться перед тобой или вообще считаться с твоим мнением? – Джунсу закуривает, а Токио задыхается от возмущения. - Джунсу… - предупреждающе начинает Анна, но не знает, как продолжить. Джунсу поднимает на нее глаза, и она понимает – решил, и решения не изменит. Это конец. - И даже если бы я захотел объясниться, ты бы вряд ли понял, - высокомерие зашкаливает, Джунсу тонет в собственной желчи, а Токио захлебывается в нем и пистолет постепенно перестал излучать ту волшебную силу, околдовывающую умы собравшихся не хуже телевизора в условиях простых обывателей. – Мне не интересен Чон Юнхо и ваша с ним подковерная возня в одностороннем порядке, как, впрочем, мне наплевать и на твои чувства, и на ту девочку. Не она первая и не она последняя, - Джунсу останавливается на секунду, пристально глядя в глаза Токио и не замечая ни хищного прищура, ни красных пятен, появившихся на щеках. - Его менеджер, Пак Ючон, нужен мне во всей его красе. Пусть набирает силы, пусть раздувается от самодовольства. А затем я уничтожу его одним точным ударом. - Зачем тебе это? – Токио как никогда серьезен. - Ему ты можешь быть обязан тем, что я сейчас нахожусь здесь, - Джунсу склоняет голову, а Токио понимающе кивает – ему понятен этот порыв, точнее не просто порыв, а скорее четко продуманная модель, в детали же вряд ли будет посвящен хотя бы кто-то в полной мере. Но и такого обращения со своей персоной Токио никогда не простит и обязательно вспомнит, только немного позже. - Почему ты просто не поговорил со мной изначально? Я нахожусь рядом с ним уже больше трех лет, - с оттенком удивления уточняет Токио. В комнате сгущаются тени, Анна проскальзывает к столу и включает небольшую настольную лампу. Сразу становится уютней. Она стоит одна, обхватив себя руками и нежась в, казалось бы, согревающем свете желтой лампочки, слишком слабой, однако же, чтобы причинить ей настоящий вред. - Чтобы нанести удар по Ючону, нужно найти его слабость. Я нащупал эту слабость, и ты не имеешь к ней никакого отношения, - лениво поясняет Джунсу, чувствуя, что момент надрыва уже прошел. На этот раз кризис миновал – можно выпить кофе. - По-твоему Анна сумеет правильно сыграть? – вновь начинает Токио. - Она уже играет, - туманно говорит Джунсу, а Токио обещает еще зайти, только немного позже. Ему необходимо подумать, ему необходимо все взвесить и тщательнейшим образом покопаться в чужом грязном белье. В комнате как никогда тихо, цвета померкли, образы выцвели. Даже оранжевый галстук как-то поник и перестал играть отведенную ему роль. Анна тяжело опускается на кресло, как сломанный манекен, замирает. Джунсу подходит ближе и опускается перед ней на колени. Увидев ее впервые, Джунсу не мог сказать, красива она или не слишком, хотя другой бы положительно утвердил ее внешность скорее отталкивающей, но при второй встрече Джунсу обязательно бы влюбился, хотя бы потому, что эта любовь была бы долговечной и почти аморфной – Анна не способна ответить на чужие чувства, зато сыграть она может все, что угодно. Так удобней, так намного легче и почти не больно, если пореже смотреть в ее глаза. Джунсу опускает голову ей на колени, вызывая болезненное шипение – задел какой-то синяк. Прости, прости. Но Анна ничего не говорит. Джунсу мягко прикасается руками к ее жестким стопам, висящим в воздухе – до пола еще сантиметров пятнадцать. Большой палец забинтован после очередного перелома, кожа постоянно трескается, сухие мышцы и почти трогательный детский мизинец. Что ты со мной делаешь? Джунсу удивительно отчетливо понимает: она – вовсе не его принцесса, а он даже на роль бедного злодея совсем не подходит. - Что с нами случилось? – спрашивает Анна, впервые сама прикасаясь к его волосам и проводя руками по запутанным прядям. Маленькие пальчики разъединяют клоки, в которые сбились волосы, проводят по затылку, едва касаясь кожи. От Анны пахнет медом и холодным металлом. От Анны пахнет сценой и дорогим гримом. Анна – прелестная марионетка, как когда-то казалось Джунсу, но пусть она лучше вновь станет принцессой, чтобы он смог надеть поеденный молью костюм рыцаря – тогда во всем этом будет хотя бы какой-то смысл. - Скоро… очень скоро… *** - …Решительно нет! Это не роман, это… это… черт!.. – Джун, выдохшись, садится на диван, а Юнхо флегматично жует жвачку. Кто бы мог подумать, что в ответ на вполне невинный вопрос он действительно услышит длинный и прочувствованный ответ, состоящий не из пяти предложений и пары междометий. В ход пошло все: и критика его персонажей, и кусочность сюжета, и убогость изложения. И просто куча совершенно не относящихся к делу деталей – Джуну хотелось наорать на кого-то, выпустить пар, отравить чужой разум мягким зародышем разложения. - Я не понимаю, - начинает Юнхо, не так он представлял себе этот разговор. Ой, не так. – Почему вы так возмущены всем этим? Какая вам разница, где исправлять речевые ошибки: в романе Дадзая или очередной книге Гарри Поттера? – лучше бы он этого не говорил, потому как реакция была более чем примечательна. - Как вы сказали? Дадзай и эта убогая писанина на одной строке, с одинаковой интонацией и одинаковым эмоциональным диапазоном?! Это я вас не понимаю, - Джун отвернулся к окну, засунув руки в карманы. Все это было глупо. Его реакция, его присутствие, вообще, все, что начало происходить так стремительно после той встречи. Впечатлительные малолетки назвали бы это судьбой, улыбчивые фанатики, скорее, роком. Джимми не любил давать имена всему, что имело место быть. Любое слово, любое обращение, вообще любой признак своего внимания овеществляет, делает что-либо материальным. Есть ли смысл дарить реальное существование тому, что пытаешься исключить из поля своего зрения? И вот он сейчас стоит здесь – в собственном доме – уставший, смертельно бледный, но как никогда живущий. Разве это честно? - Почему вы мне тогда отказали? Только без долгих рассуждений! - Юнхо смотрит жадно и почти испытывающе, по лицу Джуна скользит немой вопрос и почти осязаемое сожаление, только о причинах последнего Юнхо не узнает никогда. - Я не отказывал. Я никогда не отказывал вам, - спокойно отвечает Джун, выдерживая возмущенный взгляд, а Юнхо почти трясет от обиды. Зачем он так? Почему опять унижает? И это томно-ленивое выражение на искривленных губах – выводит из себя. Манерный, карикатурный, лопающийся от осознания собственной значимости. Убийца, мизантроп, социопат. Какое он имеет право?.. - О, да, никогда не отказывали, - на лице Юнхо играют жвалки. – Просто унизили, втоптали в грязь и выкинули на улицу, - чеканя каждое слово, выплевывает Юнхо в лицо Джуна. – Подлец, обманщик, эгоист… да в вас больше жестокости, чем в десятке таких, как я!.. И вы еще смеете так со мной обращаться? Вы… - Вы не стоили и мизинца той, кому я посвятил свою жизнь, свой талант и свою веру, - внезапно ядовито говорит Джун и наслаждается минутной заминкой удивленного врага. Джун разворачивается и уходит наверх, забирая с собой припрятанную бутылочку и разбитый горшок. Нужно помочь Гамлету. Уже у себя он закрывает дверь на два оборота и залазит с ногами на матрац. Сигарета тлеет в тонких пальцах, пепел осыпается на простыню из дешевого материала. Почему из каждого разговора получается такое … - нужного слова у Джуна не было, хотя он всю жизнь посвятил подбору этих чертовых слов. Ким Джеджун никогда не работал с так называемыми «акулами пера» или с теми, у кого уже была слава и улыбчивый менеджер. Он избегал тех, у кого были первые полосы в журналах, и тех, кто этих полос не заслужил. Он избегал многих людей, которые требовали его внимания, но не имели на него никакого права. Глупые самонадеянные идиоты. Джуна интересовали только те, кто делает первые шаги на литературном поприще. Он с упорством ищейки выискивал любые крохи гениальности и превращал их в лучшие образцы современной литературы, будь то очерк, статья, роман или хокку. Ведь вопрос не в форме, а в содержании. Только не все это понимают, ну, или не все могут пронести сквозь года это понимание. Все, с кем он работал, постепенно превращались в модных авторов, а потому исчезал всякий смысл продолжать работать с ними. За это на него обижались, из этого раздували скандалы и судились с ним, но Джуну было все равно – он просто искал, долго, почти вечность. Джун заваливается набок – двигать головой просто лень. В фокус попадает потрескавшаяся штукатурка, прямоугольник окна и звезды – столько звезд Джун уже давно не видел. Ему хочется туда, сквозь галактики, сначала по Млечному Пути, а уже позже, там, на развилке… в вечность. Литература должна волновать, она должна переворачивать сознание и направлять массы, будь то любовный роман или сказка для самых маленьких. Главное предназначение литературы, как и искусства, вообще, – нести свет, но если у тебя есть власть и ум, то свет нести получается далеко не всегда. Всякое искусство совершенно бесполезно, если отсутствуют те, кто способен понять его. Что толку в разговорах со столом? На первый взгляд, никакого, но эффект все же был. Чем дольше ты говоришь со столом, тем выше вероятность того, что постепенно ты привыкнешь к мысли об одушевленности этого предмета и возможно найдешь десяток-другой сходств между письменным столом и вороном, к примеру. Но есть и еще один вариант. Прийти к нему возможно, но почти нереально. Нужно заставить реальность искривиться под влиянием твоей мысли, твоего желания. Нет смысла закрашивать окна черной краской или же вовсе закладывать кирпичом. Это варварство по отношению к архитектуре, но зато вполне можно заставить окна исчезнуть из бесконечного многообразия миров, которые нас окружают. Джимми проделывал это мастерски. Он умудрялся не видеть очевидного и видел то, что скрывалось в глубинах свинцовых вод. Джун долго пытался научиться, но пока выходило с переменным успехом. Джимми всегда говорил, что сначала нужно принять эту часть себя, а уже затем подружиться с ней, но Джун боялся. Он всегда был трусом, как ему казалось. Но было и еще кое-что. Джун невесело усмехнулся, о да, кое-что, несомненно, присутствовало вне его влияния. Это кое-что выросло под ласковым солнцем, заливающим Парижский центральный парк, это кое-что напилось вдоволь энергии, поглотив все надежды, и это кое-что погибло, сорвавшись со слишком узкого карниза. Синие волосы пришлось отрезать, пластические операции могли вернуть лицо, но это стоило слишком дорого. Бритва становилась единственной подругой, стоило только взглянуть в зеркало или неосторожно опереться на покореженную ногу. А поиск того самого Ким Джеджуна, который когда-то дышал, ел, говорил, жил взаправду, превратился в злобное и вопящее от страха существо – в Джуна. А как было весело сначала! Джун был отважен и безрассуден, Джун верил, что сумеет изменить мир, Джун научил этой вере наивную девочку, верящую, что мир можно изменить с помощью пачки карандашей. На авансцене в сотый раз неоправдавшиеся мечты, толпа журналистов, мечтающих пустить ему кровь и вырвать с мясом памятный сувенир и девочка, неосторожно сломавшая все свои карандаши. Их обозвали лжецами за то, что они сказали правду, их детище уничтожили и сказали, что это – конструктивная деструкция, их выкинули из русла, называемого жизнью, и сказали, что у них никогда не было права на жизнь вообще. Монстрам не нужна жизнь, хотя, возможно, это они ей не нужны? Но и эта маска постепенно начала слазить вместе с кусками кожи, она слазила медленно, ломая кости и заставляя опять ползать на коленях и умолять другого человека прекратить, остановиться, замолчать, наконец, но незнакомец был жесток, он его не слышал. Или не хотел слышать, что более вероятно. Джун невесело засмеялся. Ностальгия, мать ее. Юнхо сидит у себя в кабинете, пустом пока что, совершенно одинокий. На столе пепельница – лист винограда, отлитый из серебра, и телефон – Рин ждет, но сегодня нет настроения. Мирадо заглянула на секунду, но быстро ретировала – ей было не по себе, и она с удивлением понимала, что причиной такого состояния является не злоба или раздражение, они здесь не при чем. Это – ревность, старая добрая зубастая малышка ревность, с которой почти невозможно бороться. Раньше Джун не вел себя так, раньше он был другим и посвящал ей всего себя, преподносил, поклонялся, почитал, а теперь Юнхо? Обидно, бывает обидно и слишком больно. Джун заходит к Юнхо, когда на улицах исчезают последние нетрезвые парочки и стихают гудки машин. Юнхо мрачно смотрит, но молчит. Джуну нужно выговориться, и Юнхо не лучший кандидат на роль социального психолога, но лучше сразу убить хотя бы частичку недосказанности, иначе потом будет поздно. - Я не отказывал тебе, - начинает Джун, опускаясь на пол и сливаясь с темным паркетом – папаша Стервятник умеет ждать. Монстры не умирают навсегда, они живы, пока живы люди. – Твой роман был не просто не плох, он был замечателен, но не хватало небольшой детали – реальности. Я хотел прочувствовать уличную копоть и запах ладана, о которых ты писал. Работа вышла наивная и легкая, но ведь это не все? Я нуждаюсь в большем. Намного большем. И все это было у тебя в руках, но что ты предпочел? Отдать себя другому человеку, подписать не выгодный, с какой стороны ни взгляни, контракт. Это было обидно. Мне было обидно. Ты мог стиснуть зубы и выложиться по полной, а затем прийти ко мне вновь и заставить признать твою работу. Этого я ждал, на это я уповал, но что я вижу? Выходит новый романчик очередного модного автора, а ты с удовольствием мазохиста снимаешь с себя слой за слоем отголоски истинной сущности и живешь в коже какого-то дикаря, пишущего бессмысленно страницу за страницей. Ты похоронил себя почти заживо и счастливо живешь дальше. Дадзай Осаму умер, мучаясь мыслью о своей неполноценности, хотя неполноценным было общество, в котором он находился, а ты принимаешь свое разложение. Этого я не понимаю. Этому я не верю. И теперь я еще раз спрошу: чего ты от меня хочешь? - Я не знаю, - совершенно искренне говорит Юнхо, растеряно глядя на Джуна. В своих фантазиях он не раз разбивал ему хорошенькое личико, заставлял мучиться и умолять на коленях, но до разговора у них почему-то никогда не доходило, а здесь Джун сам появляется в комнате и сам начинает разговор. На грани фантастики. - Понимаю, - спокойно отвечает Джун, оборачиваясь к двери. Мирадо заходит в комнату, укутавшись в плед с головой. У нее в руках поднос, угрожающе накренившийся и пахнущий шоколадом. - Привет, - шепчет она, - Марго уснула. Тише, ладно? – мужчины закивали, а она подходит к столу, чтобы оставить Юнхо его порцию, и возвращается к Джуну, чтобы усесться рядом и просто посидеть рядом, подышать одним воздухом, выпить одинаково вкусного шоколада. Джун успевает подумать о том, что с Юнхо придется ругаться до сорванного голоса, чтобы создать хотя бы подобие прежней Мирадо, создавшей величайшее произведение в его жизни, но сознание отключается – день был долгим. Последнее, что всплывает в голове – Корица, которого он отправил к Джунсу. Мирадо уже давно тихонько сопит на его плече, не забыв осторожно поставить остывшую чашку на пол, а Юнхо убирает посуду, аккуратно подкладывает к ним под головы подушку и накрывает еще одним пледом. Чуть помедлив, он ложится рядом, вспоминая, что Марго осталась сидеть в багажнике, но чувствовать себя частью теплого комка рук и ног слишком приятно, чтобы совершать лишние телодвижения. Мэгги не повезло возвращаться домой достаточно поздно ночью, точнее, не повезло пожилому дворнику, нашедшему женщину в луже крови и с раной на голове. Медсестра совершала последний обход, опасливо заходя в комнату Чанмина – ей не нравилась глупая кукла, слишком живая, чтобы быть куском фарфора. Женщина поправила одеяло, выключила ночник и нахмурилась – на полу остались грязные следы, но должного внимания им она не уделила. Уборщицы часто бывают не слишком добросовестными. А Ючон так и не сумел уснуть, сидя над новыми рассказами Юнхо и обдумывая новую информацию – Джуна уже давно никто не видел на прежнем месте жительства. Все это переставало ему нравиться.