Голый завтрак

Рин никогда не плакала, но и смеялась она тоже крайне редко. Рин мечтала о такой любви, как в сказках: с принцами, кружевными платьями и драконами, которые непременно захотят украсть ее на радость рыцарям. Рин мечтала о воздушном кремовом платье и серебряной диадеме и уже успела примерить свою пару хрустальных туфелек. Рин мечтала о многом, но никогда не говорила об этих мечтах. Зачем? У нее есть все, и у нее нет ничего, кроме вечно улыбчивого отца, готового продать ее подороже, и красавицы-матери, жены трофея, прекрасной светской львицы, которой на Рин было наплевать. У ее матери были большие лучистые глаза и влажные стрелки ресниц. У нее был маленький носик, кокетливо вздернутый и изящный. У нее были маленькие губы, которые она слишком часто кривила, стоило только Рин попасться ей на глаза. Она бесилась, стоило дочери обратиться к ней без должного уважения или же вовсе просто обратиться – ей слова не давали. Рин забавляла ее поначалу – выше своей матери почти на голову, со слишком резкими чертами лица и слишком тонкими губами. Женщина должна быть маленькой и изящной, легкой и немного эфемерной, чтобы каждый в полной мере ощутил пропасть между собственной низостью и той высотой, на которой может удержаться далеко не каждый. Но Рин не подходила под ее стандарты, но что еще больше ущемляло самомнение – она посмела установить свои собственные. Она посмела надеть высокие каблуки и смотреть на всех свысока, она посмела красить свои тонкие губы красной помадой, а улыбка вечно змеилась на по-прежнему резком лице. Все это было не по правилам. Все это было вне правил, а первые морщины на ранее идеальном лице и первая дряблость кожи заставляли женщину впадать почти в ярость, а Рин просто ждала. Рин умела ждать. Первую победу она одержала ценой синяка на скуле и рассеченной рубиновым перстнем кожи. В последнее время мама плохо спала. Она не могла уснуть без пары бокалов вина и нескольких сигарет. Она часами просиживала возле зеркала со свечой в руках, поднося мерцающий огонек то ближе, то дальше, всматриваясь в красоту, которая отчего-то начала подводить все чаще. В один из таких бесконечных вечеров Рин и зашла к матери, чтобы спросить, какие ленты подойдут к новому платью. Не сложно представить себе реакцию стареющей кокетки на появление существа, дышащего молодостью и энергией. Ей не понравилось абсолютно все: и слишком глубокий, по ее мнению, вырез (высокая грудь и молочная кожа), и тонкая цепочка, блестящая на ключицах (лебединая шея), и темно-синяя материя (слишком туго обхватывает точеную фигуру). Словом, ей не понравилось все и еще немного, а синяк на скуле как ничто иное подошел бы в тон, и плевать, что теперь Рин не сумеет появиться на публике, а глубокий порез – не более чем нелепая случайность, но насколько приятная случайность. На вскрик дочери зашел отец, на ее синяк он начал очередной скандал, а на первые капли крови, утонувшие в высоком ворсе ковра, мать попрощалась с Рин и съехала на отдельную квартиру, где на окнах были витиеватые решетки, а выйти на улицу без сопровождения она не могла. Словом, Рин одержала победу и впервые почувствовала, что ее слезы стоят дороже многих безделушек и вульгарности продажных женщин, даже очень красивых продажных женщин. Но на этом все не закончилось. Рин всего пятнадцать, Рин еще ребенок, у Рин очередной подарок от богатого жениха и мишура блестящей обертки под ногами. Рин кружится по комнате, напевая что-то и пока еще веря, что подарок он выбирал лично, что цветы были от чистого сердца, а над маленькой открыткой он просидел полночи, теперь с замиранием сердца ожидая ответ. Она будто умоляла: обмани меня! И ее с радостью обманывали, стоило только узнать фамилию, уточнить количество ноликов в банковском счете и мельком оценить фотографию – приятно держать рядом с собой изящные безделицы, чтобы долгими зимними вечерами они согревали дыханием весны. Приятно и отнюдь не бесполезно. В семнадцать ей делают предложение, от которого она не может отказаться. В семнадцать она примеряет свадебное платье, даже не зная, как будет выглядеть сам жених, но кольцо с жадеитом она носит, не снимая, а радостное возбуждение не омрачает тот факт, что жених старше на два десятка лет. В свои семнадцать она не может отказать, а дата свадьбы назначена сразу после ее дня рождения, но еще до официального составления документа на куплю-продажу. Но Рин совершенно не обязательно все это знать. Достаточно того, что ее будущее определено, что цветы благоухают, а пение птиц радует как никогда. А на смешки со стороны одноклассниц можно не обращать внимания, на сочувственные взгляды преподавателей можно отвечать дерзостью и заниматься еще прилежней – жених любит фортепиано в исполнении своего нового приобретения и гитару в руках новой любовницы, которая курит в постели, смеется над прелестным ребенком и имеет наглость познакомиться с Рин лично, мгновенно влюбив в себя. На собственной свадьбе Рин недоумевает, что случилось с женихом – он мрачен и саркастичен, он изо всех сил старается не зевнуть, но выходит из рук вон плохо, а наивная невеста скорее раздражает, чем воодушевляет на что-то. Он пьет шампанское и ест дорогой бельгийский шоколад, собираясь совсем скоро показать своей крошке настоящий мир. В свои сорок он сколотил состояние и сумел осознать, что каждый дар дается свыше: привлекательная внешность – чтобы кружить головы женщинам, талант лжеца – чтобы удачно спекулировать и проворачивать авантюры, умение анализировать – просчитать противника до того, как он нанесет удар. И вот, у него в руках пример блестящей изоляции от непреложных истин, продукт воспитания закрытых религиозных школ и тысяч мечтаний, почерпнутых из глупых романов, прочитанных, разумеется, тайком ото всех. На следующее утро Рин плотнее запахивает шелковый халатик, выбрасывает в окно сверкающий жадеит, служанка вжимает голову в плечи, когда Рин разбивает тяжелую вазу, разбрызгав повсюду воду, водопад осколков и капельки собственной крови – неудачный порез, всего лишь мелочь. - Ненавижу… - только и может шептать она, расчесывая длинные волосы, пряча красные глаза под слоем пудры, а желание воткнуть ему в шею нож под милой улыбкой. Мама была права, когда смеялась над ней, отец был прав, когда говорил, что она дорогого стоит. Теперь она даже знает, сколько именно, но от этого знания легче не становится, скорее хуже. Пора спускаться вниз, у них завтрак: она, ее дорогой супруг и любовница, которая отныне будет жить с ними. Чуть позже Рин будет класть ему на плечо голову и счастливо улыбаться в объективы камер, чуть позже она будет засиживаться допоздна, ожидая его с работы (очередной загул), она будет делать все, чтобы почувствовать себя нужной, но тонуть в море равнодушия придется не долго. Рин не верила в Богов, хотя и должна была верить. Синтоистские храмы или величественные костелы с томными ликами прекрасных дев, множественное преломление света, золото и парча – идеальная для нее клетка, но клетка так до конца и не захлопнувшаяся. Рин никогда не молилась о себе и не просила ничего – Бог не слышит молитв таких, как она, Бог отнюдь немилосерден, а, быть может, немилосердна она, прося всего одно чудо для себя и получая его с удивлением и затаенной радостью. В тот вечер было удивительно тихо и хорошо – летняя жара отступила, наконец, позволяя крохам морского бриза с Токийского залива нести с собой прохладу и спокойствие слишком холодного для лета моря. В тот вечер цикады отчего-то не пели, кроны деревьев скрипели тише обычного, а старая служанка умудрилась ничего не разбить. Одни только хрипы мелодией звучали в ушах Рин, сверкающих жемчужными сережками. Она ела любимый антрекот, запивая золотистым вином в высоком бокале, а дорогой супруг подавился банальной рыбьей костью и никто не мог ему помочь. «Какая жалость» - будет восклицать отец Рин, обнимая дочь за плечи и нашептывая на ухо, насколько увеличилось ее состояние. «Бедняжка» - пожилые дамы будут трепать ее волосы и сжимать тонкие ладони в черных перчатках слишком сильно для выражения банального участия. «Такая молодая, и уже вдова» - мужчины с круглыми животиками и такими же круглыми кошельками будут смотреть излишне сально для людей, знающих хотя бы что-то о скорби. Мать даже не вспомнит о бедняжке дочери, у нее валиум и красивый мальчик, которого можно баловать. А Рин вдохнет спокойно запах дорогих духов, цветочный букет полевого великолепия и сочное благоухание фруктового сада ранней весной. Рин с усмешкой скажет отцу, что на этот раз выберет себе мужа сама, а отец только покачает головой – он тоже не умел выбирать правильно. Рин еще не знает, что выбирать бессмысленно – достаточно правильно сделать ставки. И она сделает, пока еще неопытно и скорее из любопытства, решив однажды ответить благосклонно на предложение посетить одно небезызвестное поместье во время любования сакурой. И как-то незаметно для самой себя слишком привяжется к мягкому голосу мужчины, обращающегося к ней только на «вы», не позволяющего себе лишнего в поведении и с манерами аристократа старой школы. Что ж, пригласительные уже подписаны, платье готово, цветы подбирают лучшие флористы, а лепестки сакуры еще не спешат опадать. Только ее избранник почему-то ужасно злится, когда Рин забывает про духи в то солнечное утро. Он приходит почти в исступление, брезгливо морщась и прижимая к носу платок. Рин униженно поднимется наверх, разбив почти все флаконы дорогих духов, превратив идеальные пропорции без излишеств в хаотичное и бессистемное сочетание несочетаемого, но это воодушевит будущего мужа намного больше и даже почти заставит его раскаяться. Казалось бы, какая безделица! Ведь у каждого есть свои маленькие странности, и что такого в том, что ее мужчина слишком любит резкие, почти кричащие ароматы? На первый взгляд, ничего необычного или предрассудительного, если забыть, что предыдущую жену он любил всю и без остатка. Если выкинуть из головы подслушанный разговор двух гувернанток из прежнего персонала, слишком хорошо помнящих, что последняя госпожа умирала от рака и пахла далеко не розами в свои последние дни, а он вдыхал запах ее тела, прижимался губами к постаревшей коже и ничуть не морщился, ухаживая за ней в любых условиях. Наверное, Рин не стоило кричать на них в тот раз и увольнять, не дослушав разговор, но слишком унизительно осознавать, что человек внешне вежливый и крайне предупредительный к тебе не желает признавать в тебе личность. Ведь запах на самом деле слишком важный критерий, а такое отношение постепенно заставляет не просто нервничать, а превращаться в какого-то дикаря, истеричное состояние которого становится нормой. А муж все дарил ей ажурные флаконы один за другим, вжимал ее в постель и бормотал что-то не ей адресованное. Неудивительно, что Рин перестала узнавать саму себя в зеркале и старалась не смотреть на то существо, которое выглядело жалко и до боли растерянно. Неудивительно, что при виде ее другим людям грозил мощный приступ занижения самооценки, а сама молодая женщина была готова сорваться в любой момент. Неудивительно, что чем чаще она била посуду и срывала в порывах эмоций дорогие безделушки, тем реже слуги сочувствовали своей немного сумасшедшей госпоже, и тем чаще на ее туалетном столике появлялись подарки в темно-синих коробочках с фирменными знаками – возможно, нет, скорее, совершенно не исключено, что ее супруг чувствовал свою ответственность за такое ее состояние, но во всяком случае он не слишком спешил исправлять ситуацию, пытаясь лишь заглушить эхо страданий той, которая добровольно надела на палец кольцо, ставшее границей круга, через который ей было не переступить. Двойственность сводила с ума быстрее прямой измены, заставляла плакать и хрипеть от боли намного более изощренной, чем при первом ее браке, но было слишком поздно… для ее мужа, в первую очередь. Он «нечаянно» оступился на слишком крутой лестнице и от болевого шока умер, а Рин с наслаждением вдыхала запах разложения постаревшего тела и стремилась пропитаться им до конца. Что же такое Рин? О чем думает это существо? Чем живет? Она сама не знала, постепенно заменив все местоимения в своем дневнике на витиеватую букву Х и разбив все зеркала в своем доме, где особенно приятно любоваться цветением сакуры по весне. Теперь же она сидит на полу в собственной гостиной, прогнав прочь служанок и разбив кружку о поспешно захлопнувшуюся дверь. Она сидит с потекшей тушью и размазанной помадой на тонких губах. Она сидит и ждет звонка, готовая танцевать с бубном вокруг черного аппарата, который мог бы сделать ее счастливее – всего один звонок, один звонок, и она будет счастлива хотя бы ненадолго. Просто чтобы почувствовать себя нужной, заполнить на несколько минут тягучую пустоту человека, который слишком нуждается в том, чтобы рядом находился кто-то, превознося ее и любя без всяких оговорок, как это обычно бывало. А Чон Юнхо, которого ждала Рин, но уже не верила, начинал свое утро вполне обычно со своей позиции, а именно отчаянно истерил, разбудив Джуна, сидящего теперь со стеклянным взглядом, а Мирадо разбудить у него не вышло – на ее стороне опыт. - Что происходит? – Джун говорит тихо, осторожно поворачивая Мирадо к себе и убирая волосы с ее лица. - Спи, - сонно моргает Мирадо, не любящая, когда ее волосы трогают без особой на то причины. – Привыкай. Это нормально, - с этими словами она поправила подушку и закуталась в одеяло плотнее. - Читайте! – Юнхо кидает на колени опешившему Джуну папку с растрепанными листами. Джун потирает лицо, стараясь зевать не слишком явно, но к листам притрагиваться не спешит. Вместо этого он прищуривает один глаз, глядя на Юнхо, начинающего нервничать еще больше. В обычных условиях он бы съел что-нибудь сладкое, например арахисовое пирожное или кусочек торта со взбитыми сливками, но сейчас он почему-то чувствовал, что такой порыв неуместен. - Я не буду это читать, - Джун внимательно следит за выражение лица своего работодателя. У Юнхо дергается глаз, но он берет себя в руки, перехватывая эмоцию еще до того, как она сформировалась в конкретное чувство. - И почему же? – Юнхо смотрит с бешенством и тупым отрицанием, вот только чего? - Поцелуйте Мирадо, - Джуну проще обращаться к Юнхо на «вы», когда дело касается работы, хотя сам писатель не обращает внимания на официальное обращение. Он страдальчески сводит брови – послышалось или же нет? Он не видит решительно никакого смысла в этом фарсе, а Мирадо медленно кивает – только если Джун просит… она готова на маленькую жертву, тем более что не такой уж Джун сонный, каким пытался казаться. Было в его натуре такое свойство – стоило его вниманию напрячься максимально, стоило только панике или настороженности захлестнуть удавкой бледную шею, как тело мгновенно расслаблялось, а движения становились подчеркнуто небрежными. Старые привычки, оставшиеся со времен белых халатов, смирительных рубашек и уколов, уколов, уколов… суки!.. но о последних обстоятельствах мало кто догадывается, и пусть оно таким и остается. - Прости, мне послышалось? – все-таки уточняет Юнхо, вскидывая бровь – неужели Джуна копирует? Последнее предположение заставляет Джуна усмехнуться – он не знал, что Юнхо по несколько часов в день корчился перед зеркалом, пытаясь сделать манеры похожими на манеры своего писательского идеала. - Нет, я вполне серьезен, и да, я немного сошел с ума, - видимо, оба ответа удовлетворяют любопытство Юнхо, потому как он взглядом спрашивает Мирадо и, получив от нее насмешливо дернувшийся уголок губ и взгляд слишком вызывающий, садится рядом на пол, чувствуя, как кровь приливает к лицу – казалось бы, что плохого он делает? Или неправильного? Ничего. Он просто собирается поцеловать девушку, которую знает не первый год и поцеловать без всяких намеков, но взгляд Джуна действовал на него как-то странно, как первый бокал вина десятилетней выдержки: руки немного подрагивают, в груди разгорается маленький костер, а в голове блаженная дымка. Юнхо мягко притягивает Мирадо к себе, девушка напрягается в его руках и странно вздрагивает, будто собирается оттолкнуть его, но не отстраняется, а быстро касается его губ своими. Юнхо неловко целовать Мирадо, почему-то переставшую проявлять к нему всякий интерес – это выглядит безнадежно и почему-то жалко, будто он вымаливает у нее немного ласки, а она еле сдерживается, чтобы не вырваться из его неприятно вспотевших рук. – Хватит, - шепчет Джун, а Юнхо отшатывается – слишком близко оказалось теплое дыхание Джуна, уже успевшего закурить – а он как-то не заметил. Джун делает новую затяжку и притягивает Мирадо к себе. Юнхо как зачарованный смотрит на лица, тонущие в клубах дыма и странно искажающиеся в его восприятии. Сердце стучит, казалось бы, одно на троих и стучит где-то в горле, пока Мирадо пьет страсть с губ Джуна и тянется сама к нему, словно в яркое пламя костра, не боясь обжечься или обжечь другого человека. Мирадо всегда остается Мирадо, зарываясь в густые волосы, немного жесткие и пахнущие дурманящим прошлым, прошелестевшим в воспоминаниях, как легкие взмахи крыла бабочки. Слишком жадно, слишком нетерпеливо. Джун отстраняется от Мирадо, прижимающей к губам пальцы еле-еле, только чтобы сохранить немного на дольше теплое прикосновение обветрившихся губ мужчины, не смотрящего на нее больше. От обиды щиплет в глазах – слишком многое она потеряла и даже не обратила внимания на это. Осознание нависло грозовой тучей, а Мирадо боялась молний. Девушка вскочила на ноги, быстро уходя «будить Марго. Уже давно пора завтракать», а Юнхо остается с Джуном наедине. - И что это было? – дыхание все никак не остановится, а сердце наоборот останавливалось слишком часто. - Это я для наглядности, - скалится Джун. – Понимаете, ваш последний роман похож на поцелуй с Мирадо в первом исполнении. Есть желание зажечь, есть определенные предпосылки, есть – я не спорю, но публика – та еще блядь. Ей всегда мало и однажды очередной всунь-высунь-ах-какая-он-сволочь надоест ей, и она выкинет вас ко всем чертям вместе с короной и пьедесталом, понимаете? – Юнхо кивает. Эти слова больше не кажутся издевательством, от них не веет насмешкой. Простая констатация факта, объективное мнение, но о том, что мнения не могут быть объективными в принципе, Юнхо как-то забывает. - Я понимаю, - Джун кивает и поднимает с пола брошенную в сердцах стопку листов, по-прежнему не глядя в текст. - Тогда ответьте перед тем, как я начну читать. Что я увижу? Если пародию на ваш первый поцелуй с Мирадо, то я заранее отказываюсь, но если вы считаете, что публика сумеет почувствовать то же самое, что и вы почувствовали, глядя на нас с Ми, тогда я прочту с удовольствием и потребую добавки, но не ждите дифирамбов – я в любом случае найду, над чем еще нужно будет работать, работать и еще раз работать, - Джун занимает выжидательную позицию, а Юнхо прислушивается к себе. Уверен? Нет? Очередная бездарная трата остатков таланта? Нет. Не пустая. - Читай, - Юнхо встает и подает Джуну руку, а он кивает скорее себе, чем замершему рядом Юнхо. - Завтрак готов, - Мирадо стоит на пороге и успевает перехватить взгляд, который ей совсем не нравится, но сейчас не то время, чтобы выяснять отношения – если Джун не захочет говорить о чем-либо, он не будет этого делать, но что еще более унизительно, он сумеет тебя заставить чувствовать неуверенность и желание попросить прощения, даже не будучи виноватым фактически, а потому Мирадо молчит как всегда молчала – Джун настоящий Стервятник, и, похоже, Юнхо попал в его когти без явного боя. Мирадо позволяет себе усмехнуться – она тоже не сразу поняла, во что умудрилась вляпаться, а когда очнулась, было уже слишком поздно трепыхаться, да и не вышло бы у нее, просто не вышло бы. - Мы уже идем, - Джун улыбается и взглядом предостерегает Мирадо от всяких глупостей, она отвечает такой же улыбкой и добавляет во взгляд лести – кое-чему она-таки сумела выучиться у своего Бога. *** - Какая встреча, детектив Ким, - Джунсу кидается наперевес Ким Хичолю, но тот не спешит пожимать ему руку. Как правило, человек неподготовленный теряется в первые секунды оранжевого нашествия и мельтешения ручки в кислотно-зеленых перчатках – шут он и есть шут, но шуты обычно еще и слишком жестоки – не стоит забывать об этом ни на секунду, и Ким Хичоль не забывает никогда – он не планирует умирать так нелепо и так… черт, это просто отвратительно – лишиться жизни по милости кислотных перчаток и оранжевого галстука. - Не могу ответить тем же, - детектив Ким отстраняется, что не проходит незамеченным для Джунсу. Он сразу ощетинивается. Веселость слазит с него клоками, как шерсть с плешивого пса. Обнажаются налившиеся кровью глаза и зловонное дыхание падальщика, почувствовавшего свежую кровь, уже тающую на шершавом языке. - Могу я спросить, что вы здесь делаете, детектив? Дадите комментарий? – Джунсу улыбается слишком сладко, аж скулы сводит, а кулаки чешутся от желания втереть его хорошенькое личико в ближайшую стену, но нужно держать себя в руках. - Не знал, что вы занимаетесь криминальной хроникой, - с сомнением тянет Хичоль, ровный как циркуль и черно-белый. - Дело убийцы с битой стало уже не криминалом, это дело общественной важности, - гордо говорит Джунсу. Это запрещенный удар немного ниже пояса, и они оба об этом знают. - Откуда вы знаете об этом деле? – у Ким Хичоля садится голос, он уже чувствует, как будет сжимать челюсти на мягкой плоти журналистишки, от которого всегда слишком много проблем. На этот раз дело было даже не в том, о чем он умудрился узнать, а о том, как он узнал об этом. Хотелось бы поговорить с заскучавшим падальщиком более обстоятельно, но Хичоль не имеет никакого права на это, пока не имеет, а пока он будет внимательней за ним приглядывать. - У меня свои источники, - Джунсу слишком поздно понимает, что заигрался, а Хичоль только вскидывает бровь, но не позволяет себе больше ничего. - Интересно знать, какие именно. Об этом деле знал только я, - он склоняет голову влево, продолжая прожигать Джунсу взглядом, но тот лишь делает вид, что не услышал вопроса, вновь расцветая всеми оттенками и надевая привычную маску постоянного мельтешения, в которой ему намного комфортней, вот только для стерильной чистоты больницы этот настрой слишком вызывающий и слишком режет глаза, как если бы человек с оторванной рукой ткнул бы вам культю с не зажившими ранами под самый нос. - Мне пора, дорогой детектив Ким. Увы, поболтал бы с вами еще, но не могу. Дела, дела, хотелось бы, но нет. Правда, хотелось бы, но, увы, - Джунсу, как всегда, не обращает внимания на холодность собеседника и исчезает из поля зрения детектива – сразу становится легче, хотя настроение и испортилось окончательно. Успел-таки этот гад отравить его своим… Хичоль даже не знал чем, просто после каждой встречи с Джунсу хотелось залезть под душ и не вылезать оттуда, пока не исчезнет чувство гадливости, что происходило нескоро, Хичоль уже знал по опыту. Он вздохнул и пошел в печально знакомую палату. Белая дверь, белые стены, белые простыни – глаза должны отдыхать, как и нервы, вот только явно не у бедных пациентов. - Доброе утро, Шим Чанмин, - глухо здоровается Хичоль, садясь на стул рядом с кроватью и складывая руки на коленях. Чанмин не меняет позы и не поднимает головы. Бессмысленный взгляд блуждает по стене напротив, пальцы крепко сжимают куколку. – Я могу задать вам несколько вопросов? – Чанмин вновь ничего не говорит, только губы мягко изгибаются в насмешливой полуулыбке. Хичоль никак это не комментирует, только достает из увесистой папки несколько фотографий. – Вам знакома эта женщина? – Чанмин вместо ответа поднимает глаза на Джунсу. - Правый динамик плохо работает, сцена имеет слишком заметный крен, свет нужно постоянно настраивать, потому что за механика у нас Корица. Моя замена не продержится и недели, - он вновь улыбается, а Хичолю уже не в первый раз приходится выслушивать подобный бред в исполнении немного тронутого, по всей видимости, парня, которому плевать на его расследование, но эти фотографии и на уже второй случай подобного нападения. Чанмина намного больше беспокоит, что Ючон слишком быстро утвердил на его место другого, и даже сам не соизволил сообщить ему это, скинув малоприятную обязанность на Берлин с Калифорнией, у которых по крайней мере был косячок, что немного сгладило эффект от этой новости, но не сняло его полностью. - Чанмин, взгляните на фотографии, пожалуйста, - Хичоль с удовольствием привел бы его в участок и задавал бы вопрос совсем по-другому, но потерпевший еще был не в состоянии самостоятельно ходить, как уверяли врачи, да и вряд ли от него будет особый толк. - Меня ужасно раздражают оранжевые галстуки, вы знаете? – Чанмин впервые обратился к Хичолю напрямую, но, видимо, его порыв напугал его самого, а потому он предпочел вернуться к привычной безмятежности. Но Хичолю хватило и этого, он прекрасно знал, насколько раздражающим может быть этот цвет. - Спасибо за содействие, - вежливо скалится Хичоль, выходя из палаты. К Мэгги он не заходит – она все еще не пришла в себя, а заголовки на первых полосах уже неактуальны. Хичоль не знал, откуда у Джунсу появилась информация, но сливал он ее очень быстро и виртуозно, не будучи журналистом в полном смысле этого слова. А пока пора работать. Еще многое предстоит сделать. *** - Что это такое?! – мадам Акация в бешенстве налетает на Джунсу, едва он переступает порог ее хрустального замка, который выглядит сейчас несколько обшарпано и как-то запустело – все отсыпаются после долгой ночи. Шевеление в коридорах почти по минимуму, а мадам Акация в полной боевой экипировке. - А что произошло, собственно говоря? – он снимает пальто и перекидывает его через руку, собираясь подняться к себе. Корицу нужно брать тепленьким, и пока он не успел опомниться. По его расчетам Анна уже должна была начать. - Почему я нахожу у тебя в комнате парня, ублажающего твою шлюху? – холодно осведомляется мадам, а ее серьезный тон искренне веселит заскучавшего Джунсу. - Тебя раньше не беспокоил мой моральный облик и ее моральный облик тоже, - Джунсу позволяет себе насмешливую улыбку, но мадам хмурится, пытаясь понять, стоит ли продолжать наступление или это неуместно. Вся ситуация с Джунсу и его делишки ее, конечно, не касались, но мадам Акация не любила проблемы, а проблемы будут – это она чувствовала. Когда Джунсу ходит таким довольным, всегда начинаются проблемы. – Прости, я занят немного, - Джунсу отодвигает мадам в сторону, заходя к себе и запирая дверь на ключ. Анна сидит возле зеркала, расчесывая волосы и задумчиво напевая что-то себе под нос. Корица лежит на кровати, мечтательно глядя на нее и прикасаясь к подушке, где лежала ее голова. На приход незнакомца он не реагирует – просто не замечает, слишком увлеченный новым видением. Анна смотрит то на свое отражение, то на мальчика, готового сейчас перерезать себе глотку тупым ножом все с тем же выражением полной радости и гармонии с самим собой. Джунсу начинает коробить, когда он перехватывает мягкую благосклонность, исходящую от Анны. Это злит, и это жутко раздражает, но он быстро успокаивает себя мыслью, что Анна просто принадлежит ему, а у парня слишком дебильное выражение лица. - Доброе утро, - нарушает он благословенную тишину, до этого покрывающую комнату. Парень подскакивает на кровати, ища поддержки у Чикаго, но она продолжает расчесывать свои волосы, как ни в чем не бывало, перекидывая пряди на другое плечо. – Кто будет булочки? – Чикаго поворачивается к Джунсу и дарит ему уставшую улыбку, игриво закусывая губу. Джунсу улыбается в ответ – он ее единственный рыцарь и вовсе не печального образа, как то может показаться. - Так и о чем вы хотели поговорить? – спрашивает Корица, надев штаны и причесав волосы пятерней. Анна сидит напротив него за столиком, прикасаясь своей ногой к его голой ступне и мягко скользя вверх. У Корицы сбивается дыхание, но он берет себя в руки. Джунсу усмехается – Анна крайне талантлива, раз сумела так сыграть легкую влюбленность, а их маленькая афера вполне может благополучно завершиться. Только одного не учитывал Джунсу – Анна ведь может и не играть. *** Завтрак проходил в тягостной тишине. У Марго болела голова, и гудели ноги – красные туфли пришлось упрятать в коробку до лучших времен. Мирадо сидела на диване с ногами, медленно зачитывая тексты, написанные Юнхо, и после каждого абзаца отправляя в рот новый кусочек торта. Джун возился со своим кактусом, бормоча что-то себе под нос и дважды выронив лейку. Иногда он просил Мирадо перечитать некоторые моменты, что она выполняла без особой охоты, но получая настоящее удовольствие, вновь имея возможность оказаться в родной стихии. Юнхо мрачно смотрел на кошку, о которой он вспомнил так некстати и преисполненный благих намерений попытался выпустить из багажника. Марго тоже была не в восторге и гордо отказалась от молока, предложенного Юнхо, а вот молоко от Мирадо она радостно приняла. Теперь у Юнхо появились новые царапины, и исчезло настроение. А поведение Джуна заставляло недоумевать: и почему Юнхо решил, что Джун сразу кинется читать его тексты, а после воздвигнет ему памятник? Такого никто не обещал, тем более сам Джун. Звонок телефона заставляет всех оторваться от своих «дел», даже Марго перестала вылизывать свою шерсть и внимательно посмотрела на Юнхо. Телефон все звонил, а Юнхо не мог выудить его из кармана. Ужасно нелепое положение. - Да, - наконец облегченно говорит он. - Я подумал насчет твоих текстов. Мы не будем их публиковать, - Ючон замолчал, ожидая реакции, а Юнхо не мог выдавить ни слова. – Хорошего дня. Жду черновой вариант романа к концу следующей недели, - на этом Ючон отключился, медленно опуская руки и падая на стул, закрыв глаза. Обидно, очень обидно, когда твою работу отвергают, и так безэмоционально, будто он попросил передать ему чай, но чай закончился. Ну, ничего, скоро контракт истечет, и тогда можно будет попытаться вновь, но пока, пока придется подождать, как то ни было печально. - Юнхо, твои тексты прекрасны, - Джун садится на корточки рядом с Юнхо, терпеливо ожидая, пока он откроет глаза. – Их нужно показать миру, - шепчет он, а Юнхо кивает, глядя слишком пристально, слишком требовательно, слишком… открыто, что ли? Уповая на надежду.