Голый завтрак

Когда Мирадо заходит в бар, старый бармен роняет бокал, который он натирает уже не одну сотню лет. Он несколько удивленно косится на сверкающие осколки, а затем грозно сдвигает брови, будто собирается разразиться гневной тирадой. Еще несколько томительных секунд и колокольчик перестает оглушать пугливую тишину своим звоном, прячась в бронзовой раковине, а бармен будто оживает, приветственно кивая Мирадо и наклоняясь за совком и крошечным веником – давно такого не происходило. Мирадо тоже кивает, поднимаясь на носочки, чтобы надеть пальто на палец ровной и слишком высокой для нее вешалки. Она зябко передергивает плечами и, продолжая ежиться, идет к своему инструменту. Ей самой непривычно выглядеть так, как она выглядит … нет, не сейчас, а скорее вновь. И хотя те семь шагов вперед, один вверх, немного напрягая мышцы, и еще два не дают ей разглядеть себя ни в одной хотя бы немного зеркальной поверхности, она будто бы видит себя со стороны, видит и содрогается, как не содрогалась раньше. Она откидывает крышку, останавливаясь ненадолго, прикасаясь к дремлющему другу, не отнимая руки от полированного дерева, продолжающего сохранять тепло. Постепенно он окутывает ее теплым коконом, остужая снедаемый сомнениями разум. Он согревает ее так, как может, позволяя наслаждаться темной кожей с едва различимыми шероховатостями, вдыхать запах металла, нотки старого дерева и немного пыли. И Мирадо счастлива на самом деле, постепенно стирая с периферии собственное напуганное лицо и скованную походку. Мирадо прислушивается, пытаясь уловить то, что продолжает дребезжать в тишине на едва различимой ноте. Стул отодвигает один из официантов из дневной смены, резкий визг протестующего против подобного отношения предмета интерьера – не то. Мирадо морщится, вздрагивая, и вновь прислушивается. Легкий треск тряпочки в руках у пожилого мужчины, скрип его ботинок, когда он перекатывается с носка на пятку и обратно, пение нового бокала в его руках – это уже ближе, но все же не совсем. Мирадо закрывает глаза, пытаясь мысленно разгадать источник звука, и находит его почти случайно, можно сказать, спотыкаясь, чуть было и вовсе не пропустив. Бронзовая миниатюра величественного колокола над входной дверью продолжает раздражать чувствительный слух едва заметными колебаниями воздуха. Нет отчетливого звона, лишь намеки на него, наброски, зависшие в воздухе и не имеющие возможности рассеяться, они накладываются друг на друга, мешая и толкаясь зыбкими очертаниями. Мирадо позволяет себе сесть с ну уж очень ровной спиной и уставиться на слишком ровный ряд белоснежных зубцов, готовясь позволить второй челюсти – черной – сомкнуть зубы на ее запястье. Бармен цокает языком, узнавая мелодию с первых звуков. Ее он уже слышал исполнении Мирадо и был поражен, но то, что он слышит теперь, поражает намного больше: в первый и в последний раз феи Драже вышли мрачными, тяжеловесными и какими-то полинявшими. С них, словно шелуха, слетели улыбки и радостная игривость, погребя под собой первую же попытку музыкального переворота в этом баре. Теперь же Мирадо опускает голову вниз, глядя сквозь, - так, как она старалась не смотреть последние несколько лет, чтобы действительно не видеть. Джимми называл такие взгляды «туманными» и раздраженно просил их с Джуном не смотреть на него так и вообще не смотреть, «потому что страшно». И Мирадо не смотрела, пыталась во всяком случае, правда иногда она все же забывала о своих обещаниях, не предавая, а просто оставляя их где-то позади. Там, в мире навязчивых звуков и прилипающих к коже эмоций. Но сегодня можно. Сегодня и сейчас нужно. Просто необходимо. Вокруг нее потоки воздуха меняют свое направление и закручиваются в упругие сгустки, у которых уже вполне угадывают тела, похожие на блики света и белоснежные пачки, которые состоят из тончайших нитей пыльного дыхания старинного инструмента. Они начинают движение все разом, повинуясь ее рукам и почти волшебным движениям пальцев, призывающих чудо в этот мир. Феи Драже возникают одна за другой, дыша энергией и силой, кокетливо одергивая драгоценные наряды. Мирадо переглядывается с одной из них, а та проказница вышагивает, намеренно демонстрируя тугие канаты мышц ног и отличное чувство ритма, задевая волосы Мирадо рукой, заставляя и их внезапно взметнуться в воздух, а затем осесть на плечи светлым облаком. Мирадо возвращает игривый взгляд и расправляет плечи, но больше не смотрит на свои творения, она смотрит на себя и видит. Удивительно четко видит то, что можно было разглядеть и раньше, но у нее никак не получалось или она уговорила себя постоянно проигрывать, чтобы улыбаться раз за разом и не переживать о таких вещах. Кем она была? Она была Мирадо, малышкой Ми, помощницей, милым ребенком, девушкой, идущей по мечте, как по радужному полу. Она была всем и одновременно ничем. Она просто была и не была одновременно, пока ее не нашел Джун, странно изменившийся и, кажется, постаревший Джун. Джун в серой одежде, но выглядящий очень ярко. Джун, подаривший ей несколько книг и почти приказавший прочесть их, а затем сказать, что она о них думает. Мирадо тогда держала те книги в руках, и ей казалось, что они тянут ее вниз камнем, гробовой плитой, да чем угодно, но не достаточно легким соединением краски, бумаги, нитей и картона. Но она прочла, и она позволила себе прийти в кафе, не опаздывая и не натягивая на глаза капюшон, как она это обычно делала, куда бы ни шла: играть в бар или в местный магазин, довольно дорогой, но зато ей не приходилось делать лишние движения и удавалось сталкиваться с людьми намного реже. - Не растворяйся, пожалуйста. Мне неудобно смотреть на тебя, когда большая твоя часть витает то тут, то там, - Мирадо покраснела, но не от шутливого тона, а оттого, что он сумел увидеть, вроде бы даже не приглядываясь, сидя расслабленно и почти безмятежно. Она честно попыталась собрать в одну кучу большую часть себя и приказать тем ее «я», которые нашлись-таки, сидеть тихо и слушать внимательно, но они корчили рожицы, ругались и плевались ядом, а Мирадо было за них очень стыдно, но Джун был рад и тому, что вышло сейчас. – Тебе понравились книги? – он придвинул к ней два пирожных, пахнущих очень вкусно, и Мирадо сразу отвлеклась от попытки сформулировать свое отношение к прочитанному, как это было принято у нормальных людей, но не успела она открыть рот, как осколки ее «я» начали наперебой требовать и того, и другого, не давая ей сосредоточиться и выбрать, не давая настоять на своем, внося в ряды ее спокойствия еще больше смуты. – Ешь оба, - подсказал Джун, и Мирадо, не частично, а на самом деле вся Мирадо почувствовала что-то вроде контроля над собой. Ведь все так просто – зачем выбирать, если можно взять все? Истина была так проста и так изящна, что Мирадо смогла только выдавить из себя улыбку, но очень быстро потушила ее – было непривычно и до боли страшно вызвать злой смех своими потугами, а Джун сделал вид, что не заметил той заминки, обещая себе вернуться к этому немного позже, и действительно возвращаясь. Джун стал для нее всем. Он был везде: в каждой ее вещи, в каждой ее мысли, в каждом ее действии. Он подсказал ей, что если у тебя нет своих красок, то можно украсть чужие, и Мирадо украла себе розовые, как жвачка, волосы из уже распакованной пачки, она украла тяжелые ботинки у стеклянной витрины, которая мгновенно опустела, она украла легкие платья у ткани и цветастые оттенки у лета, сделав его бледнее на несколько томительных минут и жутко переживая, что лето не успеет заделать в самом себе брешь. Но оно сумело, а у Мирадо появилось нечто вроде обличия, не такого, как у всех людей – им-то его не приходилось подрисовывать каждый день, а скорее временное убежище, но это значило очень, очень много. Мирадо училась говорить, как новорожденная. Она училась уяснять нюансы настроений и оттенки фраз, чувствовать помимо одеколона собеседника и то, как на самом деле пахнут его мысли, она даже завела себе парочку собственных и стала почти человеком, таким себе не долепленным аналогом, который сам по себе был произведением искусства. Джун был очень доволен, Джун был очень рад. А значит, и Мирадо была счастлива. Она отдала себя, точнее то, что у нее появилось, Джуну – ловцу человеческих душ. Джимми тоже отдал, но он не ходил за Джуном по пятам, не требовал внимания слишком явно, но Мирадо он не любил. Она не боялась вызвать смех или быть отвергнутой. Она просто нуждалась в Джуне и не знала, как жить без него. Еще больше Джимми бесился, когда Мирадо открывала рот, и он слышал мысли Джуна, слышал Джуна, говорящего голосом крашеной марионетки. Он бесился и злился на Джуна, что он позволил подобному появиться на свет и продолжал подпитывать то, что слишком зависит от солнечного света и без него завянет в считанные минуты, но оно не завяло, ни когда Джуна забрали в белую клетку, ни когда уже после Джун перестал пахнуть вообще, стал чем-то чистым, незапятнанным. Джимми ругался чаще – он знал, что Джун превратился в комок боли, а Мирадо имела такую же природу, и только поэтому воспринимала такого его, как нечто вполне обычное, даже привычное. Теперь у этих двоих появилось то, что можно считать «тайной», то, о чем люди обычно не говорят, а эти двое говорили ночи напролет. - Она не сможет заменить то, что ты потерял, – только и сказал Джимми. Но Джун упрямо передернул плечами и сделал малышке Ми новый подарок. Коробка выглядела так, словно пролежала на складе не год и не два. Этикетки пожелтели, а косая подпись сверху наводила отчего-то на мысль, что писавший уже давно не держит ручку, что ,быть может, именно эта надпись была его последней. От коробки исходил легкий металлический аромат, но он был едва различим. - Ты чувствуешь? - у Джуна горели глаза, а руки немного трусились, когда он пододвигал свой подарок Мирадо. В этом не было ничего необычного: Джун часто делал ей подарки иногда совершенно необычного содержания, но на этот раз что-то изменилось. У Мирадо покалывали кончики пальцев, и перехватывало дыхание. Она дышала желанием двигаться и боялась сделать хотя бы одно неверное движение. И что еще хуже – она слышала, впервые так остро слышать, как бьется сердце. Нет, не у нее, и даже не у Джуна. У машины, которая прибыла сюда из другого мира. – Открой, - просит Джун, и Мирадо послушно открывает коробку, почти перестав дышать. «Underwood», их новая спутница с четырьмя рядами букв, деревянным корпусом и железными челюстями, готовыми сжать очередной лист бумаги. Такую машинку уже не найти, разве что ограбив музей науки, но Джун не тянул на вора такого масштаба. Она была похожа на старую тетушку, приехавшую к сестре и привезшую подарки ее детям за неимением собственных. Самой новой деталью, похоже, были шрифты - еще четко видневшиеся, зато пазы, которые их держали, наоборот пестрили царапинами, будто она раньше обитала у некого алкоголика со стажем. В ней чувствовалась странная энергия, похожая на ту дорогую Мирадо энергию, исходившую от деревянного тела ее музыкального друга. Это было неожиданно приятно. - Откуда у тебя эта красавица? - прошептала Мирадо, замерев с протянутой вперед рукой, так и не прикоснувшись к запыленному - нет, не механизму, настоящему инструменту, на котором она пока не умеет играть. - Это необычная печатная машинка, - Джун обошел стол и замер за спиной Мирадо. От его тела исходило тепло, которое может подарить только настоящий живой человек. Мирадо часто ловила себя на том, что все время пытается прикоснуться к нему, согреться и попытаться навсегда запечатать это чувство в груди, но оно каждый раз исчезало, оставляя после себя лишь горечь. - Знаешь, что печатали на этой красавице? - Мирадо с трудом заставляется себя покачать головой. Внутри какое-то неприятное предчувствие, как накануне бури, но Джун приобнимает ее за плечи, скользя руками вниз по ее рукам и останавливаясь на запястьях. Он прикасается едва заметно и явно даже не пытается причинить боль, но его руки ощущаются кандалами, а дребезжание пресловутой Ундервуд превращается в звон тяжелых звеньев цепи, которая тенет ее руки вперед, пытаясь заставить прикоснуться, почувствовать, отдаться. Мирадо делает последнюю попытку, но Джун легко гасит ее смехом и ласковым шепотом на ухо: «На ней один русский студент впервые перепечатал в 1984 Оруэла и отдал эту рукопись другим. На ней вышла книга «Над пропастью во ржи». На ней работал человек, который мог совершить революцию в нашей славной Японии и на самом деле заставить солнце взойти и над этой землей. А теперь ты можешь написать книгу, равную по силе и превосходящую то, что уже было ею создано, понимаешь? Мы можем создать нечто прекрасное, и это прекрасное сумеет перевернуть целый мир…» Он говорил еще и еще, а Мирадо слышала только то самое главное - «мы», на которое Джун, казалось бы, не обратил внимания. А еще она впервые действительно услышала то, что Джун мог услышать в любой момент: она услышала, как скрепят половицы под весом тысяч людей, она услышала шуршание их блокнотов, она почувствовала пьянящий страх напополам с восторгом (идеи Джуна и его восхищение целым поколением, которое, как и они сейчас, имело гласность, но страдало отсутствием слышимости, только по другим причинам, были ей отлично знакомы), она явно увидела, как в ее руках растет и наполняется жизнью мертвый несколько мгновений назад переплет, а в нем – то, что достойно считаться мыслепреступлением. Раньше она не замечала за собой особой амбициозности, но, как оказалось, она все же у нее была, просто скрывалась умело. А Ундервуд все стояла на столе в своей пыльной коробке и готовилась поработить новый разум. Все это было так давно, а казалось, что не прошло и пары часов. Воспоминание стерлось о шероховатости, которые появились на ее картине мира. Оно источилось немного, лишившись подпитки и выкинув дорогую косметику, представ перед судом и вернув украденное. Осталась одна Мирадо. Она никому ничего не должна. Она не обязана делать что-либо. В ней не живут мысли другого человека, слишком тяжелые и сложные для понимания, они не отравляют ее, не заставляют кипеть и превращаться в податливую глину. Глина остыла и затвердела, ее разум успокоился, и она вновь готова взять цветные карандаши и уже не будет тратить их на то, что разукрасит этот мир – миру на нее наплевать. Она разукрасит себя, она подарит себе самой счастье. Ведь оно так близко! Мирадо выкинула десяток лет своей жизни так же легко, как обычно люди выбрасывают старые газеты, которых в какой-то момент становится слишком много. Вычеркнуть их не выйдет – это невозможно, но сейчас ее феи замирают в последней позиции и рассыпаются снопами искр, оседая на ее коже своим великолепием. Да, она в растянутом свитере, и волосы ее больше напоминают вылинявшую уже давным-давно ткань, но все же она счастлива. Она постарается быть счастливой, насколько это возможно. И лучше будет, если она постарается сделать это не здесь. - Ты уже уходишь? – бармен ставит свой бокал на стойку, а Мирадо закрывает крышку, возвращая своему другу украденные минуты без сна. Она подходит к немолодому уже мужчине и поднимается на цыпочки, упираясь ладонями о стойку. Он несколько удивленно смотрит на Мирадо, а она быстро целует его в щеку и стремительно ретирует к вешалке, поспешно натягивая пальто, будто и сама не ожидала, что все так получится. Волосы завешивают лицо, а пока она, чертыхаясь, пытается убрать их со лба, старый бармен подходит ближе и поправляет съехавший куда-то в сторону шарф. Мирадо затихает, глядя поверх его плеча, а затем, неловко качнувшись вперед, прижимается к человеку, который заменил ей отца и в полной мере выполнил свой долг. Он молчит, только зарывается рукой в ее волосы и прижимает к себе так, что у его девочки трещат кости. Она давно не позволяла никому приблизиться, она давно не подпускала к себе так близко, но от этого еще больнее – она прощается. Он почувствовал это, еще когда она только переступила порог этого здания. Так же ее мать когда-то вышла на минутку, а затем исчезла с другим, оставив на него ребенка со слишком пустыми глазами и конверт с новенькими купюрами. - Пообещай мне, что будешь жить, - просит он, а Мирадо шмыгает носом и отстраняется. - Обещаю, - она смотрит серьезно и немного из-подо лба, будто уже сейчас составляет план того, что выйдет из пресловутого «жить». А затем она натягивает шапку почти на глаза и уходит, приказав себе не оборачиваться. Официант как-то ошарашенно провожает глазами закрывшуюся дверь. На его лице читается: «Что это, черт возьми, было?», но никто, конечно, не собирается ему отвечать. А старый бармен возвращается за стойку, вновь начиная натирать свои бокалы, но не переставая думать, что вытирать их уже поздно – он пропустил все, что упускать было нельзя. *** Юнхо рассматривает те варианты, которые ему предложил агент. Четыре квартиры, которые вполне могут подойти Джуну. Четыре квартиры в нормальных кварталах, где не нужно будет ходить по ночам с фонариком и бояться, что батарейки сядут до того, как ты доберешься до дома. Все, что происходило вокруг, было сложно описать, а объяснить и того сложнее. Нужно было расставить приоритеты и жить в соответствии с ними. Нужно было разобраться в себе самом, а потом уже лезть к другим в жизнь. Люди не меняются – это именно то правило, в которое свято верил Чон Юнхо, но меняться им и не нужно. Иначе они лишатся себя, при условии, что там еще было, чего лишаться, а он причислял себя к этим людям. Просто нужно подождать. Подождать совсем немного, и случай решит все. Он уже не раз пытался влиять на события, которые наполняли его жизнь, но каждый раз все менялось, все рушилось, все осыпалось буквально на глазах. Ему было больно – всем остальным тоже должно было быть больно. Он видел мир в сером цвете – значит, этот мир действительно был сер, ну, или так ему казалось. Перед ним четыре квартиры. Четыре пристанища, где Джун сам сможет решить, нужно ему все это или нет, а Юнхо не будет мешаться под ногами. Ему самому есть, над чем подумать. Размышляя в таком ключе, он наблюдал за Марго, которая уверенно держалась на кухне и уже вполне свыклась с расположением предметов, правда, кастрюли из духовки она все же убрала, а фотография Рин перекочевала с кухонной полки в гостиную. Барбара уехала, можно сказать, не попрощавшись, мотивировав все личными проблемами, в которые она не обязана посвящать никого. Марго он об этом пока не сказал, да и сомневался, нужно ли приглашать еще кого-то, если она вполне в силах справиться со всем в доме? А Марго действительно справлялась. Создавалось такое впечатление, что на кухне не одна не выспавшаяся Марго, со стянутыми в узел волосами на затылке, а с десяток людей, которые одновременно успевают делать совершенно разные вещи. Кляр был похож на белоснежную сметану, но был намного легче ее, такая себе сметана с пузырьками воздуха. Спаржа, сладкий перец, цветная капуста лежали на широком блюде и блестели все еще немного влажноватыми боками. Марго уверенно разделывала рыбу ножом с широким лезвием, придерживая ее одной рукой и делая чистые надрезы. На ум пришла заметка о женщине, убившей своего мужа и разделавшей его на такие же симметричные кусочки, но Юнхо постарался отогнать прочь подобные ассоциации, тем более что Марго уже начала обмакивать результаты своих трудов в кляр, а затем осторожно опускать их в масло, отвечающее ей неизменным возмущением. Каждый раз она быстро отдергивала руку, но одна попытка «бегства» не удалась, и ей пришлось сунуть покрасневший палец под воду. Юнхо как-то не приходило в голову, что он ее просто отвлекает своим присутствием. Тэмпуру, как сказал писатель, любила Мирадо, а потому Марго очень хотелось, чтобы блюдо вышло на славу. Тем более что еще нужно будет приготовить соус. Постепенно Марго увлеклась и забыла о присутствии постороннего на кухне, а Юнхо все никак не мог вынырнуть из своих мыслей, продолжая блуждать в длинных коридорах, сложенных почему-то из материала, напоминающего журнальные вырезки, стопки которых грозились скрыть его под собой. Солнце было уже в зените, когда Мирадо вернулась домой. Юнхо продолжал медитировать над чаем, который уже давно остыл, задумчиво глядя на последний кусочек вчерашней Шарлотки. Рукава кофты были закатаны и собрались неровной гармошкой, сделав его руки какими-то нелепо-ассиметричными, будто вышедшими из воображения сумасшедшего скульптора. Мирадо разулась, проходя на кухню, из которой игриво выглядывали кольца пара, а что-то явно вкусное подпрыгивало на сковородке. - Привет! – громко сказала она. Марго обернулась с очень сосредоточенным выражением лица, но увидев отвлекающего, сразу улыбнулась. О погоде ей говорить не хотелось, а потому она сразу вернулась к своим делам. Мирадо плюхнулась на стул рядом с Юнхо и почему-то кровожадно уставилась на свой чайник. Решив уехать, она внезапно поняла, что она совершенно не готова к этому. Нет, самое необходимое у нее всегда было с собой, но именно сейчас она впервые так остро почувствовала, что значит не иметь дома, выпасть из гнезда и не свить своего. Нет, у нее была квартира, расходы за которую лежали на Юнхо, но так как она там почти не жила, расходы были пустяковые, да и напоминала эта квартира скорее гнездо пустое, то, в котором от крылатой хозяйки даже перьев не осталось, зато во всех остальных местах этих перьев было хоть отбавляй, вот только места упомянуть сразу не выходило. Мирадо боялась жить сама, боялась одиночества больше смерти, поэтому постепенно ее вещи расселились по разным местам: часть осталась у Джуна, сначала в редакции, которую они оккупировали одно время, но оттуда их, наверное, уже давно выбросили вместе с прочим хламом, затем в разных его квартирах, параллельно тому, как он скатывался по наклонной; потому частично произошла миграция во владения Джимми, но это было уже скорее вынужденностью; несомненно, пара-тройка безделушек обнаружится в баре, где Мирадо глушила себя чаще всего; возможно, даже в старом отеле на берегу моря, который она посещала обычно осенью, остались ее недочитанные книги. Если так подумать, то по всей своей жизни она раскидала такое количество якорей, что собрав их воедино, можно будет без труда потопить целый корабль, но топить его Мирадо не собиралась, а потому решила ограничиться сбором того, что можно было поместить в рюкзак и при этом не покидать территории этого дома. На ум настойчиво приходил чайник, с которым она не расставалась, куда бы ни отправилась, но забирать чайник было как-то некрасиво. С другой стороны, рано или поздно нужно было признать, что мама не вернется, и глупо было надеяться, что однажды она просто зайдет к Мирадо и позовет ее пить чай, поставив на плиту вновь сверкающий, новенький чайник. - Мирадо, ты не могла бы мне помочь? – она вздрогнула и перевела немного остекленевший взгляд на Юнхо, протягивающего ей какие-то папки. - Что это? – она приняла их несколько настороженно, продолжая помнить отпечатки его последних рукописей. - Я подумал над твоими словами, и я постарался найти Джуну новый дом. Мирадо вскинула голову. Дом? Это было не похоже на Юнхо, но это была явно позитивная динамика. Не победа над снобизмом, но уже что-то, если он, конечно, вновь не играет. Да и Джун мог воспринять это немного по-иному. Марго шуршит бумагой, осторожно складывая ее на столе и готовясь доставать овощи. Красный, зеленый, розовый – они спрятались под золотистым кляром и белыми пузырьками пены. Она сдувает с глаз челку, но та падает опять, и Марго, уже не отвлекаясь на это, сосредоточенно выкладывает получившиеся продукты ровными рядами. Мирадо тянется к последнему кусочку Шарлотки и разламывает его на три части; та, что она приметила для себя, немного больше. Часть теста раскрошилась на столешнице, каждая крошка откидывала странно длинную тень. Мирадо положила руки на стол с улыбкой. Юнхо непонимающе наблюдал за выражением ее лица, а Мирадо мыла руки в лучах солнца. Ей хотелось зачерпнуть этого золота и унести его с собой, ведь оно тоже было частью дома, который никогда не погибнет, который говорит с ней, который помогает и очень любит играть. - Что именно я должна сделать? – Мирадо решительно смотрит на Юнхо. Она уже знает, что не заберет отсюда ничего, даже чайник оставит, только несколько солнечных нитей, возможно, незаметно прилипнут к свитеру, а Мирадо будет счастлива и этому. - Не могла бы ты отдать эти папки Джуну? – выпаливает он на одном дыхании, а Мирадо вновь изумляется. Что успело произойти? И почему она, Мирадо, не заметила этого? Девушка внимательно рассматривала человека, с которым прожила довольно долго под одной крышей. Это было не ее решение – так решил Джун и был полностью прав. Мирадо нужно было время и нужен был тот, кто поможет ей держать себя в руках. Деньги были, и об этом можно было не беспокоиться. Беспокоиться ей нужно было о себе самой. Теперь он ждет, пока она решит и на этот раз сама. Уже дважды за этот день она вынуждена принимать решение, которое касается не ее, а жизни тех людей, которые, так или иначе, были ей дороги. Мирадо не знала, что за история произошла в Париже. Джун предпочитал не говорить на эту тему и делал вид, что не знает, о чем она говорит. Юнхо тоже старательно делал вид, что не знает. Когда-то это ее на самом деле волновало, теперь же ей было безразлично. Это уже произошло, и нет смысла к этому возвращаться. Нужно жить сегодня и сейчас. - Давай вместе посмотрим эти квартиры? – предлагает она. Юнхо мнется и не знает, как ответить. - Прости, я не могу, - наконец, говорит он. Его рука в тени, ладонь Мирадо тянется за светом, а она не замечает того. – По двум из них ответ нужно дать сегодня: да или нет, но сегодня я не могу. Мне нужно к Рин. У нее случился пожар. Она пострадала. Мне нужно быть рядом, - он говорил, глядя вперед стеклянным взглядом. Мирадо вздрогнула, когда Марго уронила что-то на пол. На секунду ей показалось, что это Юнхо разбился. Слова, которые он говорил, были на него не похожи. Изменилось не только содержание, но и манера, с которой он их произнес. Юнхо сжал пальцы Мирадо очень осторожно, но его руки не несли тепла. Он был очень странным сегодня. Обычно его жизнь протекала в двух направлениях: писать, писать, писать или «мне безразлично». Не было похоже, что в данный момент он являл собой одно из них, будто кто-то выключил вечно рябящий телевизор, и в комнате воцарилась блаженная тишина. Юнхо этого дня был дзеном, таким же чистым, насколько грязны прошедшие годы бесплодных поисков. - Я поняла, - у Мирадо был бог. У Мирадо есть друг. За первого она была готова убить. Второму она в последний раз протянула руку. – Тогда я возьму их? – Юнхо вздрагивает и поспешно прячет руки под стол, только зетам кивает. Мирадо улыбается вновь, вскакивает на ноги и направляется к Марго, вновь разделывающей что-то. - Ты не останешься? Все скоро будет готово, - у Марго влажные на висках волосы и неаккуратный хвост. Мирадо сомневается сначала, можно ли оставить Юнхо на ее попечительство, а затем сама себя обрывает – можно, конечно, можно. Из них всех Марго была самой настоящей. Самой цельной, не склеенной из сотни кусочков. - Прости, мне нужно бежать. Но я уверена, что все выйдет очень вкусно. Нашу Шарлотку я уж точно не забуду, - с этими словами она съедает свой кусочек и протягивает Марго другой. Женщина улыбается и принимает подношение. – Можно тебя попросить? - Да, я постараюсь помочь. - Не выкидывай, пожалуйста, этот чайник, - Марго окидывает взглядом сначала Мирадо, а затем вышеупомянутый предмет и кивает. - Хорошо. Как скажешь, - Мирадо вновь улыбается. – Передай привет Рин! *** - Чего так старомодно, с тортиком? – Джунсу показывается в коридоре, с нетерпением ожидаемый для Джуна и Мирадо, забравшей у последнего пальто и использовавшей его в качестве коврика. - В следующий раз придем с марихуаной, - в тон ему отвечает Джун, со стоном вставая на ноги и потягиваясь до хруста в суставах. – И вообще, где ты ходишь? – Джунсу подошел к двери своей комнаты и уже собирался просто толкнуть светлое дерево, но оборвал движение – его там никто не ждет, и он сам виноват в этом. Да и разве не этого он хотел? - Не нужно с марихуаной – у меня самого есть. А хожу я по делам. В отличие от вас мне есть, чем заняться. - И куда ты собрался? – Мирадо тоже встала, отряхивая одежду. - Домой, - честно ответил Джунсу, а затем вновь оборвал себя – домой? Когда это место успело стать домом? Как он мог до такого опуститься? - Да, правильно, но не к себе, а праздновать новоселье… мы купили отличного сакэ, - последнюю часть фразы Мирадо произносит таинственных шепотом, интригующе улыбаясь и взглядом обещая все блага, но Джунсу это почему-то не прельщает. - Поздравляю, - мрачно говорит он, глядя на Мирадо. - А почему ты ее поздравляешь? – Джун возмущенно поднимает с пола предмет своего гардероба, пытаясь понять, добавилось ли на нем пятен, но установить это никак не выходит, так что Джунсу не может понять источник его возмущения. - Более вероятно, что Мирадо найдет себе мужа и переедет к нему, чем ты найдешь средства для настоящего переезда, - Джун вздергивает подбородок. В последних лучах солнца его волосы отливают медью, а на коже играют красные блики. Такие же блики устанавливают непрочные мосты, отражаясь от сережек Джунсу и игриво прыгая по щекам Мирадо. - Он нашел себе новый дом, - вопреки скептично настроенному Джунсу, Мирадо как никогда довольна. – Мы решили собраться старой компанией и пригласить тебя. Ты как, с нами? – Мирадо шутливо толкнула его в плечо, а Джун сунул в руки тортик. Джунсу замер в нерешительности. - Если хочешь, бери с собой Анну. Мы не против, - Джунсу мрачнеет еще больше и качает головой. - Анна занята. Ее нет. - Ну, а ты? Кто еще приготовит пасту аль данте? Джун переварит как всегда – ему бы трескать омлеты, да кофе цедить. А я вообще к кулинарии не имею никакого отношения… - Ладно, пошли, - после минутного колебания соглашается Джунсу, а Мирадо радостно хлопает в ладоши. Следующие полчаса Джунсу с видом полного превосходства таскал их за собой, пробуя, ругаясь до хрипоты голоса, звеня мелочью и сражаясь за каждую копейку, как за последнюю. В общем, и он, и продавцы получили обоюдное удовольствие от этого общения, а у Джунсу немного фанатично горели глаза, и двигался он быстро и стремительно, умудряясь периодически исчезать из виду. Когда Джунсу в очередной раз промямлил что-то невнятное и свалил на охоту за блестящими в уличных фонарях черри, а Мирадо кинулась за ним, исчезая в круговороте лиц и курток, Джун остался один. Было особое очарование в старых рынках, которые буквально вырастали из-под земли вместе с наступлением темноты и разжигали разноцветные огоньки, распевая песни и звеня монетами. Многие торговцы, будто сговорившись, облачались в одежды старого покроя, засучивали руками верх кимоно и предлагали веера всех расцветок и почти за бесценок. Вывески были старыми, обветрившимися, на них можно было встретить те знаки, которые уже давно исчезли из хираганы, но появились вместо этого на деревянных дощечках, грубо сколоченных, но оттого еще более волшебных. Джун медленно брел вперед. На очередном фургончике была надпись: «Кошачий суп». Джун уже слышал это название. В годы его студенчества говорили, что на пересечении двух перекрестков возле статуи Дзиро появлялся фургончик лапшичной, где подавали только одно блюдо. Знающие пытались подкараулить фургончик и заснять его на пленку или записать на диктофон, словом, достать хотя бы какое-то подтверждение того, что он вообще существует, но для таких людей он никогда не появлялся, а если и появлялся, то ничего хорошего не выходило: сломанные фотоаппараты, хрипящие в судорогах микрофоны, внезапные приступы медвежьей болезни и будто в насмешку – его появление на следующую ночь на прежнем месте и открытые двери для пострадавшего. Действительно ли там готовили суп из кошек, Джун не знал, зато в комнате когда-то валялась целая коробка испорченной и спутанной пленки, призванной доказать его правоту, но ничего сверхъестественного на ней не было, а теперь фургончик сменил дислокацию и появился на этом полуночном рынке – забавно. Но не успел Джун сделать и пары шагов, как ему явно послышалось, что кто-то монотонно повторяет его имя немного нараспев. Он быстро обернулся, окидывая взглядом людей вокруг, но все были заняты своими делами и не собирались бросать их даже ради Джуна. За очередным прилавком промелькнула тень, казалось бы, Марго, хотя это могла просто быть любая другая кошка, коих в Токио полно, но Джун почему-то был уверен, что пепельная красавица решила навестить его и сегодня. Это было как раз в ее духе. Протиснуться между двумя прилавками? Задеть головой китайский фонарик, а рукавом какие-то листовки, чтобы обнаружить высокий порог и надпись на стекле «На спине у кита». Нахмуриться, прикрывая глаза от внезапно ярко вспыхнувшего света за витражными стеклами, прислушаться к звону колокольчика, поющего о морских просторах, и замереть, глядя на уже знакомую, но сильно постаревшую женщину, которую годы начали тянуть к земле. - Доброй ночи, - прошелестела она, поправляя все ту же жемчужную заколку в поседевших волосах. - Я не думал… - он силится произнести что-нибудь, но сформулировать нечто внятное никак не выходит. В магазинчике за ее спиной вырастают тени, плавно двигающиеся, как в танце. Клубы дыма просачиваются через замочную скважину и щель над порогом. Запах сладковатый, немного приторный, будто им пытаются замаскировать нечто другое. - Как поживает Гамлет? – она улыбается, обнажая мелкие зубы, как у ласки. - С ним все в порядке, - слишком холодно отвечает Джун, чувствуя, что гомонящий в двух шагах рынок начинает отдаляться, будто их двоих накрыло невидимым пологом, глушащим все звуки, и если он не оборвет невидимые глазу нити сейчас, то потом и подавно не выйдет. – Боюсь, мне пора. -И ты не хочешь знать, что именно нужно тебе сейчас? – останавливает ее вопрос, застигает врасплох и заставляет скрипеть шестеренками: Гамлет когда-то здорово ему помог, хотя и несколько своеобразно, а что нужно ему теперь он, и вправду, не знал, но очень хотел понять. Джун сглатывает и вроде бы собирается сказать что-то, но полог разрывает Мирадо, вваливаясь в узкое пространство и возвращая рамки нормальных размеров к обычному стандарту. - Что ты здесь делаешь? – она немного обеспокоена, дышит тяжело, сжимая тяжелую сумку двумя руками. - Я уже иду, - словно в трансе отвечает Джун, оборачиваясь обратно к магазинчику, но дверь уже закрыта, и яркого света, ослепившего его, уже нет. Остаток дороги до квартиры он молчит, а Мирадо болтает за двоих, умудрившись втянуть в беседу даже угрюмого Джунсу. - Почему ты выбрал ее? – спрашивает Джунсу, первым заходя в квартиру и ставя пакет на пол у коврика. Мирадо придерживает дверь, пропуская Джуна вперед, а затем заходит сама, закрывая дверь на ключ. В квартире тихо и холодно, в ней не чувствуется тепла живого человека, только какая-то болезненная пустота, которую еще предстоит заполнить. Джун думает, что зайди он сюда сам, обязательно сбежал бы, но он замечает ярко-оранжевые кожурки от мандарина, который Мирадо сьела, когда они приходили подписывать бумаги, постепенно через уличную копоть пробились и едва различимые послевкусия жаркого запаха, который странно гармонировал со здешней пустотой. - Зайди на кухню, - вместо ответа бросает Джун, наблюдая за крутящейся на месте Мирадо, восторженно рассматривающей то, что они не заметили в первый раз. Джунсу послушно заходит на кухню и ставит пакеты теперь уже на стол и начинает понимать: кухня была совершенно особенной, в ней пахло травами и пряностями, свет был мягким и немного приглушенным, освещая ярко только рабочую зону, все остальное помещение начинало тонуть в легкой дымке, которую не вычерпать ведром и не выгнать несколькими взмахами веника. Джунсу еще раз осматривает комнату и идет к раковине, пытаясь включить воду и с наслаждением подставляя руки под быстрый поток, но резко отшатывается, когда замечает, насколько ржавой была эта жидкость. - Что с тобой? – Мирадо заглядывает ему через плечо и усмехается. – Все в порядке, пусть сбежит немного. В этой квартире уже давно никто не живет. - Джунсу кивает, Мирадо уже роется в высоком буфете, вросшем в стену почти наполовину. С победным кличем она достает подходящую по размеру кастрюлю, но быстро сникает: на дне оказалась огромная дыра, на которую Мирадо сумела отозваться тысячей гипотетических причин ее возникновения. Джунсу сосредоточенно выкладывает на стол продукты, подчеркнуто спокойно и нарочито медленно, будто собирался с силами сделать нечто ему не приятное. Джун стоит у окна, расставив руки, как крылья, и жадно глядя на город. Постепенно на столе появляется гора утвари, которая теоретически может понадобиться во время готовки, а, может, и нет. Скорость, с которой Мирадо выкладывает все это, прямо пропорциональна той, с которой Джунсу это все убирает обратно, оставляя только то, что кажется конкретно ему подходящим. Оставшееся перекочевывает в раковину, где Мирадо, засучив рукава и кривя губы, двумя пальцами берет каждую вещь и держит ее немного под водой. Джунсу эта картина выводит из себя и впоследствии Мирадо остается без работы дуться на высоком стуле, куда она залазит с ногами и руками, укрывшись собственными волосами, и там остается бросать хмурые взгляды на Джунсу, который ставит сковороду на огонь, и в комнате будто бы теплеет сразу на несколько градусов. Джун режет чеснок, царапины на руках щиплет, когда вредный сок попадает на ранки, Джунсу расправляется с черри. У него есть отличный рецепт против усталости, и в нем есть всего один пункт – двигаться, насколько хватит завода, а потом уже будто все равно, и он двигается, нарезая черри, бросая чеснок в горячее масло, делая меньше огонь под немного неровной кастрюлей. Всякая механика дает сбои. Нож соскакивает и глубоко разрезает кожу. Мирадо дергается в сторону Джунсу, собираясь помочь, но аптечки здесь нет, и помочь не выйдет. Она остается сидеть на стуле, вновь застывая и нащупывая взглядом свой рюкзак – сегодня ее последняя ночь, и нужно быть готовым уйти до того, как она закончится. Джун протягивает Джунсу какое-то полотенце, но он вздергивает верхнюю губу в злом оскале и облизывает ранку, подставляя затем руку под кран. Упрямец – Джун улыбается. Джунсу всегда был жутко упрямым, что давало Джуну право бросать в каждую склоку, как в последний бой и даже тот факт, что он был выше на сантиметр, казался прорывом и достижением. - Надеюсь, здесь туалет бесплатный? – неуклюже завязывает разговор Джунсу. Джун усмехается, а Мирадо, нахмурившаяся сначала, заинтересованно поводит носом. - О чем это ты? – она подается вперед, но не достает себя полностью из-под водопада волос, по которым бегут электрические нити пыльных ламп. - О, тот месяц жизни достоин быть воспет в героических одах его сумасбродству и парадоксальной глупости! – немедленно отзывается Джун, устраиваясь на подоконнике и доставая сигареты. Он тянется рукой к форточке, открывая защелку, огонек под кастрюлей качается сначала, но затем вновь выравнивается, лишь иногда колеблясь в воздухе, будто бы недовольно качая синим языком. - Тебя тогда с нами еще не было, - извиняющимся тоном тянет Джунсу, поправляя крышку и несколько секунд вдыхая молочный пар – еще не готово. - Джунсу тогда пытался открыть свое первое издательство. Только представь себе: переманивает на свою сторону талантливых журналистов, скупает по дешевке краску, печатные станки, бумагу, мы все готовы сорваться - только позови, но нет подходящего помещения… - Джун выдерживает паузу, затягиваясь горьким дымом и выпуская его через нос. – Мы уже устали ждать, но он появляется и говорит, что нашел тот самое!.. ну, ты понимаешь, - он подмигивает Мирадо, уже предвкушающей какую-нибудь подлянку судьбы, и она ее получает. – Он снял помещение прямо на вокзале! Представь себе – огромная комната под носом у полиции, но где они не додумаются нас искать! Мы все восхитились – гениально! Давайте вместе петь дифирамбы, а фальшивящих просим заткнуться, но… в комнате не было туалета, - по лицу Мирадо можно было понять, что она не осознает масштаба катастрофы, а когда понимает, первая прыскает в кулачек – из-под волос показывается странно светящаяся, будто напившаяся того же электричества рука. - Все, заткнись, - Джунсу смущенно отворачивается, но по голосу понятно, что ему настолько же приятно вспоминать все это. - Так вот, нам пришлось купить купоны на проезд, на месяц, кажется, чтобы можно было пользоваться пассажирским туалетом. Прикинь: мы были, наверное, единственными людьми во всем Токио, которые платили за то, чтобы пользоваться туалетом… Бежит! Джунсу, бежит! - Убежало, - скорбно резюмирует Мирадо, пока Джунсу пытается реанимировать спагетти. На его вкусовые качества этот инцидент, однако же, не повлиял, а здоровый смех самого Джунсу выползал на плиту вместе с белой пеной из кастрюли. Мирадо остается на кухне убираться после ужина, мурлыкая себе под нос какую-то мелодию, а Джун зажигалкой дарит жизнь десятку свечей в гостиной – здесь проблемы со светом. Джунсу сидит на кресле, прикрыв глаза и устало вытянув ноги. - У меня к тебе просьба, - где-то между пятым и шестым огоньками произносит Джун, не отрываясь от своего занятия. - Какая? – по лицу Джунсу можно понять, что ему совсем не хочется слышать то, что Джун уже собирается сказать, хотя он и будет рад, если Джун скажет все сам - тогда ответственность будет лежать уже не на Джунсу. Джун стоит к нему спиной, но кожей чувствует прожигающий затылок взгляд – Джунсу может помочь, но гарантий, что он останется до конца нет, и не было никогда, по правде сказать. В последний раз он первым скинул форму капитана и уплыл на единственной спасательной шлюпке. Его дружба как ничья другая имела четкие пределы. - Я знаю человека, который может продать мне права собственности на газету. - Тебя нельзя писать, - возражает Джунсу. - Да, писать нельзя, но заниматься предпринимательской деятельностью мне никто не может запретить, - Джун оборачивается, только пламя свечей продолжает чадить, а из кухни слышится плеск воды и кипение чайника со сломанным свистком. - А какой мне резон? – делает последнюю попытку Джунсу. Он не ожидал от Джуна такой глупости – сам вручает ему возможность создать виновного во всем и вручает добровольно. - Как я понимаю, вскоре тебе понадобится издание, которому можно будет доверять, - «и которое сметут первым» - но этого Джун не добавляет. Остаток фразы висит в воздухе, постепенно стираясь, но не исчезая. Джунсу прищуривается. - Нам нужно будет поговорить. Будет долгий разговор, - Джун удовлетворенно прикрывает глаза. - У меня есть одно условие. - Говори, - безразлично роняет Джунсу. - Сделай все так, чтобы пострадал только Ючон, - Джунсу молчит. Только смотрит, не мигая, но понять, о чем думал Джун, когда говорил это, ему не удается – легче всего спрятать выражение лица на виду, подставив его под неровное освещение, готовое оказать сомнительную услугу. - Я постараюсь, - в конце концов, говорит он. Время тянется невыносимо медленно в этой холодной комнате. Джунсу цедит чай, который заварила Мирадо. Сакэ осталось стоять нетронутым – ни у кого не возникло желания открыть бутылочку. Джун играл с Мирадо в карты, поддаваясь раз за разом и надеясь как никогда. А Мирадо только улыбалась и дарила ему тепло, которое не мог дать даже самый толстый свитер. Когда часы бьют три, Джун начинает засыпать, плавая между сном и реальностью. Ему чудится, что кто-то накрывает его пледом и, кажется, кладет что-то у его головы. Неизвестный касается рукой его волос и ласково ерошит их, прикосновение приятное, и Джун не просыпается, только морщится немного. Затем он слышит голоса. Они напоминают ему, лежащему на спине гигантского кита, рокот волн. Джун засыпает окончательно, Джунсу ложится спать, проводив Мирадо до двери и щелкнув замком. Не ему судить ее поступки и не ему указывать ей, что делать. Марго сидит на кухне, горько глядя на не тронутую тэмпуру – Мирадо так и не пришла, и Юнхо не вернулся с больницы. Она кладет руки на стол, касается подбородком столешницы и смотрит вперед. Постепенно ее взгляд теряет осмысленность, и она проваливается в сон. Юнхо в палате у Рин, они не говорят, только целуются, кусая губы и сталкиваясь зубами. Сейчас они могут только это, но и этого, кажется, не умеют. Ночь растягивается для них в бесконечность горящих где-то звезд и обещаний, которые ни один из них не собирается исполнять в будущем. Ючон сидит в своем театре, как в крепости, и глушит себя алкоголем. На третьей бутылке на него наваливается сонливость, на четвертой она исчезает, и ему кажется, что кто-то смотрит на него из темноты, но это его не пугает – на него смотрит сон. Только один человек не спит – он крадется через артерии огромного города за своей добычей. Добыча уже нервничает, она рыщет в поисках убежища, еще не видя охотника, а он пока не производит никакого шума – рано, слишком рано. «Ты еще жив?» - вопрошает записка, оставленная беглянкой Мирадо, которая впервые сама садится на синкансэн, оставляя Токио за спиной. Прощай...