***
Кимбли ненавидел Высшую Академию Магии всеми фибрами души. Она была его клеткой, его массивной железной цепью, намертво пригвоздившей к одному месту, заковавшей волка в ошейник. Он терпеть не мог лекции под монотонное бубнение лектора, которые приходилось записывать каллиграфическим почерком темными чернилами, что вечно мазали и оставляли жирные кляксы — и тогда приходилось брать чистый лист и переписывать все заново. Перья постоянно ломались оттого, что Кимбли слишком крепко их сжимал. Пузырьки разбивались, когда он, забывшись, бросал сумку на пол со всего маху, и заливали учебники с конспектами. Заклинание Очищения у Кимбли получалось из рук вон плохо, и вместе с чернильными пятнами он стирал половину букв. Бесился, вынужденно просил лектора помочь все восстановить, получал штрафные занятия и снова бесился. Потому что не мог ничего изменить и исправить. Наставник хотел, чтобы его ученик наконец стал одним целым со своей магией. Кимбли любил Наставника и исполнял его желания, даже если это безумно ему не нравилось. «Помни, если ты хочешь жить как часть людей, как часть их общества, никто не должен узнать о том, кто ты на самом деле», — голос Наставника, тихий и уверенный, звучал в голове каждый день, стоило Кимбли заворочаться в груде скомканных одеял и уставиться в беленый потолок комнаты при Академии. Да, ла’аргов истребили. Но он-то остался. Кимбли не человек. Не человек. И Наставник понимал это. И Кимбли мог жить так, как жил весь его народ. Бегал бы по лесам, чувствуя, как трава ласково касается лап, а ветер развевает длинную косматую шерсть, приносил бы добычу для детишек и раненых, что не могли добывать пищу самостоятельно. Он мог бы стать вождем своего племени, открыл бы для себя магию деревьев, и птиц, и сурков, что прятались в тесные норы, стоило ему появиться, слушал бы рокот реки, пронизывающий, будоражащий, зовущий бежать… Но завоеватели тогда, много лет назад, унесли не только жизни его близких. Медальона, именного медальона, данного при рождении матерью, у него больше не было, а значит, не было принадлежности к истребленному роду. Твари в металлических масках забрали его с собой в качестве победного трофея. Он хотел беспрепятственно принимать звериное обличье и ходить так, где и когда вздумается. Но в Академии запрещались любые превращения, исключения составляли лишь занятия по Трансформациям. «Это абсолютно нормально для представителей твоей расы. Стоило беспокоиться, если бы ты больше хотел быть человеком», — произносил Наставник, и Кимбли тогда еще не понимал, говорит он серьезно или слегка насмехается над своим учеником. Но особенно Кимбли не любил совместные занятия и совместные экзамены со Светлым курсом. Не то чтобы личности с белой магией плохие или слишком пыжились своими способностями, нет. Просто они иные. Они не собирались в чей-то комнате ночью и не жгли там ритуальный костер, не бросали туда талисманы и подношения с громким смехом и непринужденной болтовней, дабы услышать глас духов провиденья — просто так, чтобы разбить скуку и повеселиться. Если сорвать со всех светленьких макси деланого равнодушия, высокомерия и серьезности, то можно разглядеть, что они далеко не так циничны и жестки, как однокурсники Кимбли. И уж тем более для них не было нормальным смешивать зелье Удачливости на экзамене. Он помнил, как это случилось. Дурацкая ситуация, ничего поделать нельзя. У Кимбли дрожали руки, когда он пытался осторожно вынуть туго сидящую пробку из пузырька. Как назло она не поддавалась, и Кимбли легко постучал по плоскому дну, наивно надеясь, что шеймеев кусок пробкового дерева вылетит сам собой. Краем глаза он увидел, как сосед по парте — зануда Эдисон Тарриет со Светлого курса — оторвался от экзаменационного задания и придвинулся ближе, с интересом глядя на бутылку с зеленой жидкостью в руках Кимбли. Мысли захлестнули Кимбли, унося в темный хаотичный омут холодных раздумий. Он сосредоточился на тонком горлышке бутылки, всматриваясь в заманчиво пузырящееся зелье, как некогда это делал Наставник. Кимбли облизнул пересохшие от волнения губы. Он уже подумывал, не подцепить ли чертову пробку удлиненным правым клыком, как внезапно прямо над ухом прозвучал удивленный голос: — Ты что делаешь? От неожиданности Кимбли вздрогнул. Окоченевшие пальцы, державшие пузырек, дернулись и разжались. Приоткрыв рот, Кимбли со смесью ужаса и отчаяния смотрел, как, словно прорывая завесу времени и пространства, медленно кружится, приближаясь к полу, его последняя надежда сдать экзамен, плод его трехмесячных трудов. С громким звоном колба разлетелась на мелкие осколки. По деревянным доскам расползлось огромное пятно, из травянисто-зеленого быстро приобретающее ядовито-синий цвет. Кимбли вскочил и отпрянул, отшвырнув грубо сколоченный стул в сторону, грязно ругаясь и, не в силах справиться с гневом, рассекая крепко сжатым кулаком воздух. Нерасторопный Эдисон, словно прикованный к месту, ошалело моргал и даже не думал отходить. За спиной Кимбли вспыхнул шкаф и радостно затрещал сухими дровишками. Пламя пожирало книги и ценные записи. Быстро съеживался и темнел упавший на пол пожелтевший от времени лист. Громыхнул взрыв. Парта, со скрипом покачнувшись, завалилась вперед. В воздух взвилась отвратительно пахнущая черная дымка. Кимбли поспешно закрыл нос и рот рукавом просторной рубахи. «Светленький» оказался в самом центре взрыва. Он испуганно охнул и отшатнулся. «Мне конец», — угрюмо подумал Кимбли, когда на его глазах синие брызги взвились в воздух и маслянистыми пятнами укрыли густые медово-русые волосы Тарриета. И тут случилось то, чего Кимбли никак не мог ожидать. В глазах Эдисона вспыхнули странные искры. Напряженный, он сделал рукой едва уловимое движение — и остальное зелье, минуя его, причудливым вихрем взвилось в воздух и расплескалось на находившихся рядом учеников. Со всех сторон послышались крики и полные отчаяния возгласы. Светловолосая девочка из «белых» скривилась и залилась слезами. Лектор, отбросив в сторону книгу, которую читал, пытался перекричать воцарившийся гам и надеялся прекратить панику. Кто-то заклинанием воды попытался потушить шкаф, но от волнения ошибся в формулировке, и вместо струи вызвал ледяной дождь, от которого Кимбли мгновенно промок до нитки. Вот только взгляд Кимбли, ошеломленный и исполненный недоверия, обращен только к Эдисону. Тот лишь механически отряхнул с рукава плаща незаметную пылинку и медленно поднял голову. Лицо Тарриета стало бледным, как восковая маска. Губы безмолвно шевелились. Черты исказились. Но не оттого, что другие могли пострадать. Эдисон столкнулся взглядом с глазами Кимбли и тут же опустил голову. Тарриет знал. Знал, что Кимбли все понял.***
Огонь смертоносен и прекрасен. Он несет за собой страшной силы разрушения, но в то же время дает живительное тепло. Кимбли страшился огня, как бы ни пытался доказать себе обратное: перед взором все еще стояли размытые видения стертого прошлого, дышащие жаром, сыплющие яркими искрами, мерцающие рыжими всполохами, танцующие горячими языками на деревянных стенах домов. Серый удушающий дым застилает небо пеленой смерти. Огонь и снег, оранжево-алое и искристо-белое. Так не должно быть, это неправильно, как если бы внезапно огненная буря поднялась в подземном Шеймее, где высятся серые монолиты навеки застывших глыб-титанов, реки скованы вечным серым льдом и острые сосульки причудливыми лезвиями укрывают потолки вырубленных в скалах коридоров. — Мальчишка, — раздался ехидный голос над ухом. — Небось, издох уже давно! Кто-то сильно пнул Кимбли под ребра, вызвав гул одобрения и смешки. Изо рта мальчика не вырвалось ни звука. Лишь слеза скатилась по щеке — горячая капля на застывшем маской лице — и растворилась среди мириадов снежинок. Холодно… Холод пронизывает до костей, но он не может пошевелиться. Что сделали с остальными? Где мама? Мама… — Медальон его забери, медальон, — надрывался кто-то из толпы насмешливо — так насмешливо, как может только победитель, кровавый победитель, лишенный всякого понятия о чести. Ледяная рука коснулась шеи Кимбли. Цепочка медальона впилась в кожу и оставила алую отметину, когда ее небрежно сорвали. «Нет! Не медальон! Только не медальон! Прошу!» — беззвучно кричал Кимбли, но завоеватели не слышали его немой мольбы. Красное на белом. Капли крови на сугробах, розовые, словно глаза тха’арши. И холод, холод и жар — бесконечные, ужасающие, болезненные, схлестнулись в смертельном танце, закружились, завертелись сполохами и вихрами, утянули Кимбли в бездну, погребли под собой все, что было ему дорого. Мир перевернулся. Некто, пахнущий травой къярн, укутал Кимбли в плотный плащ и взял на руки, прижав к груди. Маленькая Вселенная Кимбли, в которой еще вчера царили мир, покой и счастье, удалялась, объятая пламенем, пока совсем не исчезла из виду, оставив по себе лишь першение в горле и слезящиеся от едкого дыма глаза. Огонь страшен. Но что делать Кимбли, если он сам — Огонь?.. «Зажечь наконец этот чертов факел, дубина ты стоеросовая, Шеймей тебя побери!» — со злостью одернул себя Кимбли. Он пробуравил тяжелым взглядом металлический черный факел, от которого по кирпичной стене, укрытой плесенью и мхом, ползла издевательски тоненькая струйка дыма.***
Пожалуй, подвал единственное место во всей Академии, которое Кимбли любил. Всегда темный, похожий на затейливый лабиринт, он порождал в мозгу необычные образы и зачаровывал. Пыль витала в сухом воздухе и пахла стариной, что завораживало Кимбли. Высокие потолочные балки и колонны подвала опутаны шелковистой паутиной, невероятной мягкой и приятной на ощупь. Давным-давно здесь жили гигантские паука-аллцепты. Они-то и наплели все это великолепие, которое теперь можно найти едва ли не в каждом углу нижних уровней Академии. Кимбли обожал сносить паутину из нескольких коридоров в одно место, устраивая себе подобие гнезда, и удобно устраивался там — куда удобнее, чем в собственной комнате. Он мог сидеть в подвале часами, просто думая о самых разных вещах, или медитируя, или упражняясь в заклинаниях — и это приносило невероятное успокоение и расслабление. Но не сейчас. Кимбли по-звериному зарычал от бессильной ярости и, крепко сжав кулаки, повалился на пол, раскинув руки и судорожно дыша. Мягкие, как пух, комки паутины приняли тяжесть тела, ухватились за темную одежду и черные как смоль длинные волосы. Кимбли не мигая смотрел в потолок, непроизвольно закусив губу, и думал, думал, думал… Он мог в порыве сильнейшего гнева случайно поджечь мебель. Мог, беснуясь от отчаяния и боли, превратить всю эту чертову Высшую Академию Магов в груду обугленных щепок. Но сейчас, в момент сильнейшего душевного смятения, не мог сосредоточиться на факеле и вызвать крохотный огонек. Перед внутренним взором маячило мертвенно-бледное, как у призрака, лицо этого заучки Эдисона. Его расширенные от потрясения светло-карие глаза, полные ужаса и ошеломления, дрожащие тонкие губы — все это в обрамлении идеально расчесанных медово-русых волос, разделенных на отдельные пряди, придавало еще более жалкий вид. Кимбли криво ухмыльнулся уголком рта и чуть приподнялся, дабы заложить ладони за голову и устроиться поудобнее. Эдисон его всегда бесил. С момент самой первой встречи. Высокий, аккуратный, серьезный, трудолюбивый. Учтивый. Умный. Его хорошие качества еще долго можно перечислять, и это раздражало больше всего. Помимо всего, у них одинаковые имена! Эдисон Тарриет и Эдисон Кимбли… Но теперь жизнь заучки в руках Кимбли. Расскажи он всем «маленькую» тайну Эдисона — и Тарриет из лучшего ученика и всеобщего любимца превратится в грязного изгоя. Такая мысль грела душу Кимбли, и он упрямо пытался загнать в глубины разума разбушевавшуюся совесть. Подумать только, этот светленький Эдисон обладает темным даром! Да еще и таким — мощной силой проклятий… Остается только гадать, как он унижался и ползал на коленях перед главными, пытаясь выклянчить для себя распределение на курс Светлой магии. Но вот только с какой целью? Чем его не устроили темные, которые бы научили управляться с даром?.. Кимбли облизнул пересохшие губы, глядя, как уходят в высоту, сокрытую размытыми тенями, подвальные своды. Как бы он ни радовался, как бы ни упивался собственной властью над соперником, на душе все равно мерзко. С хрустом потянувшись, он снова сел и прислонился к кирпичной кладке. Стена холодила лопатки даже сквозь плотную ткань рубахи. Это из-за Эдисона происходят всякие мелочные несчастья с сокурсниками: пропадают вещи, взрываются зелья, ставятся плохие оценки за заведомо успешные контрольные работы, взрываются стекла, происходят ссоры… Он делает это нечаянно и, если замечает, наверняка старается стереть с чужих аур навеянное проклятие. Но это из-за такого, как он, снег некогда смешался с огнем… — Ненавижу! — уныло выкрикнул Кимбли в подвальные коридоры. Возглас разнесся возрастающим эхом и задрожал на самой высокой ноте у обвитых плющом сводов. Кимбли нахмурился и прикрыл глаза. — Ненавижу, — протянул он тише, слушая, как прокатываются его слова, усиленные во множество раз, по каменным лабиринтам под Академией. — И послали же мне боги Шеймея и Антарагны такого светленького идиота! — сквозь зубы прошипел Кимбли. Ему нравился звук собственного голоса. И подвальное эхо, мистическое и завораживающее, тоже нравилось. — Взрыв зелья Удачи прямо на итоговом экзамене равносилен смерти от глотка зелья Бессмертия! Собственная фраза позабавила Кимбли, и он хрипло рассмеялся, и сумасшедшее эхо хохотало вместе с ним отзвуками давно забытой колючей метели и жаром выжигающего пламени. Эмоции били в голову, и он не мог больше с ними совладать. Оставался лишь один выход. Перекатившись на живот, Кимбли освободил внутреннюю сущность. Враз мир перед глазами начал стремительно меняться. Темные очертания подвальных сводов, до этого смазанные мраком, стали четкими, будто отчеканенными. Запах пыли стал чувствоваться острее. Поведя головой, Кимбли приметил один из боковых коридоров. Он перешагнул с лапы на лапу, пытаясь быстро перестроиться к тому, что теперь приходится опираться на четыре конечности, а не на две. Наконец освоившись в собачьем теле, он пронзительно завыл и сорвался с места.***
Выбор… Вот он — финальный выбор. Важнейший в жизни Эдисона. Слева — сплошной мрак, который разгоняет лишь неуверенное, слабенькое пламя немногочисленных свечей. Они вспыхивают яркими желтыми точками искр, чадят приторными благовониями и неверно мерцают, грозя вот-вот потухнуть. Эдисон до боли в глазах вглядывается во мрак, но может разглядеть лишь рыжие отблески огня. Из тьмы веет сыростью и холодным, пронизывающим до костей ветром. На фоне кромешной черноты в воздухе парит маленькая белая сфера, в которой причудливыми витками клубится снежный дым. Справа — ослепительная белизна, от которой веет теплом и умиротворением. У Эдиосна захватывает дух, когда он переводит взгляд на вымощенный белыми мерцающими плитами пол. На фоне света покачивается из стороны в сторону прозрачный шар со смоляно-черными завитками внутри, что причудливо извиваются, как юркие змеи. Поистине завораживающее, величественное зрелище. Свет и Тьма, не знающие границ. Эдисон колеблется. А высоко вверху, над его головой, вещают Двое. — Нет разницы, что ты выберешь, дитя, — серебряным колокольчиком переливается женское сопрано. — Магия одинаково будет течь в тебе, как горная река, бурная, стремительная, сметающая все, — громыхал раскатистый мужской бас. — Темный маг может снимать боли и исцелять от страшных недугов, — легким осенним ветром прошелестели слова. — Светлый маг может оставлять на месте селений и городов лишь выжженные пепелища и насылать проклятия, — рокотали грубые низкие фразы. — И все зависит лишь от того, что будет гореть в твоей душе, дитя. — И что поведет тебя за собой и будет служить путеводной нитью твоих поступков. — Что будет гореть в твоем сердце… — …и составлять саму душу. Голоса, такие разные, как лед и жар, звучат в голове Эдисона, сплетаются тугой спиралью, громогласно вещают в унисон, прошибая до костей, пронизывая колючим ветром, заставляя мурашки бежать по коже. Эдисон непроизвольно ежится, но не позволяет поддаться слабости, не обхватывает себя руками, не опускает взгляд, а лишь гордо вздергивает подбородок и смотрит вперед, туда, где Свет и Тьма граничат друг с другом оттенками причудливых полутонов. — Но знай, дитя, — спустя недолгого молчания нежный, ласковый голос прорывает почти осязаемую тишину, густую, как патока. — С момента рождения… — …в твоей душе проросло магическое семя, наполненное силой Тьмы, — подхватывает бас холодно и уверенно. — Дар Проклятий. Неугодные падут к твоим ногам, враги получат по заслугам. — Но если ты попробуешь изменить природу своей магии, твой Дар скроется в глубине души… — Но будет досаждать и проявлять себя тогда, когда ты жаждешь и ждешь этого меньше всего. Эдисон закрывает глаза и крепко сжимает кулаки. Русые волосы падают на лоб непослушными прядями, но он не пытается отбросить их. Перед глазами разворачиваются яркие вспышки, мерцающие спектрами, то тухнущие, то снова вспыхивающие. Он знает, что придется несладко с темным даром на Светлой стороне. Но Эдисон хочет нести свет. Хочет загнать себя в рамки, избавиться от эгоизма и стать более человечным. И все равно, что Дар у него темный. Он уже все для себя давно решил. Эдисон сможет… Он докажет, докажет им всем, что совершенно не такой, каким его считали. — Я буду… нести свет, — тихо, но уверенно произносит он. В карих глазах мелькает решимость. — Это точно! Я… Я хочу присоединиться к Светлому курсу! — Что же, таково твое решение, и нами оно не может быть оспорено, — бесстрастно выдыхает бас. — Но помни, — начинает вещать сопрано, — если твой темный Дар выйдет из-под контроля и это будет замечено другим учеником, нам не останется ничего другого… — …кроме как исключить тебя. Ибо темный Дар, не контролирующийся разумом и сознанием, невероятно опасен. Эдисон тонет в их голосах. Серая сфера прямо перед ним призывно мерцает, и он кладет ладонь на ее гладкую поверхность. Через несколько мгновений внутри ее пространства начинает клубиться сплошная чернота, а еще через время ее постепенно сменяет снежно-белая легкая дымка. Когда сфера теплеет, рука сама собой соскальзывает вниз. Эдисон выдыхает и на миг прикрывает глаза. Теперь ты ученик Светлого курса, Эдисон Тарриет, как сам того и хотел. Но не надейся даже, что это будет легко.***
Эдисон знал, что все так и будет. Знал, знал! И все равно пошел сегодня на экзамен, не попросил пересдачи в другой день, хоть лектор и хорошо к нему относился. И все обернулось тем, что этот несносный мальчишка из темных, чертов Эдисон Кимбли, все испортил и понял, догадался обо всем! Обессиленный Эдисон едва стоял на дрожащих ногах, упершись ладонями в идеально белую фаянсовую раковину, и тяжело дышал. В зеркале он видел словно совершенно чужого человека: темные синяки под глазами, бледное лицо, короткие, неровно подстриженные волосы, еще с утра достававшие до плеч. Уголки его рта нервно дернулись верх. Черт, отдельные пряди прямо как жженная солома… Но это не важно. Совсем не важно. Чертов Кимбли. Чертов Эдисон Кимбли… Он вечно бесил Тарриета, этот наглый циничный тип с угольно-черными волосами, собранными в неопрятный короткий хвост. Кимбли был темным, однако показушно, подчеркнуто темным. Одевался во все черное, с вечной клыкастой кривой ухмылкой поддерживал искусственную ауру мрачности и загадочности вокруг себя… Он был ехидным, обаятельным и любил издеваться. В особенности над учениками Светлого курса. А еще не мог нормально контролировать свою магию, поэтому рядом с Кимбли вечно что-то взрывалось и вспыхивало. Точно так же, как и Эдисон. Однако он сам избрал для себя такую дорогу. Сам отрекся от того, что дано ему самой Луной и богами Антарагны. Или все же Шеймея?.. В голове зароилось множество мыслей, но из них никак не удавалось вырвать единственно верную. Но что, черт побери, делать-то?! Эдисон не мог просто дожидаться извещения от Главных и исключения. Значит, надо действовать. Во-первых, найти Эдисона Кимбли и попытаться договориться с ним. В конце концов, собственная репутация в глазах почти что недруга волновала самого Тарриета ничтожно мало. Отойдя от раковины на шаг, он судорожно вздохнул, пытаясь успокоиться. Эдисон не жалел, что решил пойти на Светлый курс. Не жалел. Но иногда ему казалось, что займи он свое место в иерархии магов Академии, множество проблем отпало бы само собой. В конце концов, всегда легче плыть по течению и выбирать меньшее из зол. Но ведь он все для себя решил…***
В подвале Эдисона поджидал не совсем приятный сюрприз. Тот факт, что искать Кимбли стоило именно здесь, очевиден до крайности: пожалуй, все кому не лень знали о том, где любит коротать дни и ночи Самый-Популярный-Парень-Темного-Курса. Никто, кроме него, не сунулся бы в подвал, где всегда сыро, а пыль вперемешку с затхлым воздухом норовила забиться в нос. Вот только застал Тарриет согрупника в самый что ни на есть неудобный момент: Кимбли перевоплощался. Чудно́е зрелище. Сначала серый пес с синеватыми подпалинами на шерсти застыл на месте, будто враз заиндевев. Даже хвост бубликом, хаотично мечущийся из стороны в сторону, замер. Затем с негромким шорохом шерсть на лапах начала будто расплываться на человеческих руках и соскальзывать с черной футболки. Острые уши быстро уменьшались на макушке, длинная собачья морда «втянулось» в лицо. Миг — и, наклонившись, посреди подвала стоял никто иной, как Эдисон Кимбли. У Тарриета отвисла челюсть. Сглотнув, он поспешно затаился за углом, слыша, как Кимбли заговорил сам с собой. Его пламенная речь иногда перемежалась хриплым кашлем или вспышками смеха, от чего Эдисона пробирал холодный пот. «Ла’арг, — потрясенно размышлял Тарриет, не осмеливаясь даже вздохнуть. — Их же почти всех истребили… Это… Это ну просто невероятно!» Но скрываться больше нельзя. Любое неосторожное движение могло выдать с головой… Да и сам Кимбли мог ни с того ни с сего решить потренировать заклинание Притягивания, реагирующее на любое живое существо в радиусе двадцати метров… Эдисон снова вздохнул и внутренне подобрался. Отбросив колебания, сделал шаг вперед. По идее, должно показаться, будто он просто вышел из одного из переплетений подвала-лабиринта. Кимбли стоял боком к Эдисону, прислонившись к стенке и переплетя руки на груди. На его губах играла меланхоличная, чуть хитрая улыбка. Судя по тому, что выражение его лица нисколько не изменилось, неожиданный приход Эдисона его ничуть не удивил. — О, — приветствовал темный Тарриета, в вялой браваде вскинув ладонь. — А я-то думал, что ты там целую вечность простоишь. Надо же, господин Светлый не оправдал моих ожиданий! И противно осклабился, демонстрируя чересчур длинный правый клык. Дефект ла’арга… У некоторых представителей этого народа какая-то часть тела животного при превращении обратно в человека сохраняется навсегда. Повезло этому парню отделаться одним только зубом. Кажется, это ему даже особых неудобств не доставляло. Эдисон оторопел, осмыслив его слова. Мягко, как падающий снег, снизошло понимание, что Кимбли знал об увиденном Тарриетом и его догадках!.. Да и как тут вообще можно не догадаться? — Слушай… — начал Эдисон, сам не зная, что хочет сказать, но Кимбли его перебил: — Вот это карма! — наигранно восхитился темный, издевательски осклабившись, и отвернулся от Эдисона. — Светленький, ты там сам себя случайно не проклял? Тарриет побагровел и поджал губы. — Правда, теперь мы квиты, — продолжал разглагольствовать Кимбли. Эдисон угрюмо буравил его затылок взглядом. И почему темный совсем не выглядит раздосадованным? По логике вещей, он должен вопить, бесноваться, топать ногами… Но нет, единственное, что себе позволяет — подтрунивать над Эдисоном. Такое впечатление, будто, раскрыв сокровенную тайну Кимбли, тот принес ему облегчение. Но не успел он попытаться хоть как-то вклиниться в монолог Кимбли, как совсем рядом с негромким свистом в воздухе повисли два золотисто-коричневых конверта. — О! А вот и повесточка, — широко ухмыльнулся Кимбли и, не церемонясь, схватил один из конвертов. Сердце Эдисона ушло в пятки. Письма от директоров. Конец! Все зря…