Сказки на ночь

Он чихает громко. Так, что звякают хрусталики люстры, а стекла, кажется, идут рябью от страха – ну, а вдруг разобьет? Но Руфус ничего не разбивает, только морщится, смущенно топя глаза под смеженными ресницами: жутко стыдно, на самом деле, когда от твоего чиха всех корежит. - Дорогой ты мой старичок, - тонко, как девочка, очень свежо и юно смеется Шерил. – Дорогой, бедный, бедный... чайку? - Ага. Чай он пьет из пиалы, упрямо отдавая дань своему происхождению чужестранца. Кутается в плед, в нежные руки, обнимающие его поперек груди, чихает и улыбается: и болеть хорошо, когда тебя любят. - Шестьдесят девять, дедушка, - серьезно произносит Шерон. – Пока я здесь с вами сижу, ты чихнул ровно шестьдесят девять раз. Рекорд, по-моему. - Э, нет-нет, погоди. Еще полчаса, и будет сто. И я умру, точно вам говорю, умру, потому что ни один человек в моем возрасте столько чихов не выдержит. Вычихнет душу, так сказать. А можно еще чаю? Чай ему наливают, руки его обнимают, острый подбородок Шерон устраивается на правом плече – так ей сподручнее разглядывать танец чаинок. Челка щекочет висок - приятно. - Малиновое варенье. Собирали-собирали мы его... Вот – пригодилось. А ты говорила, Шерон, что зря. - Ничего я не говорила, бабушка! Только руки все исколола, чесалась потом... Ох. Надо было собрать больше. Раз уж на него такой спрос... Семья. Он раскладывает это слово на слоги, а после – на атомы, рассматривая въедливо, пробуя на язык. Слово тает, как марципановое пирожное, оставляя вкус бессмертного лета. И лета, и солнца, и тихих заводей, где цветут кувшинки размером с поднос, а вода гладкая и зеленая, будто мятная конфетка, и полей, и дорог, и колючих джунглей крыжовника... Этим словом названы сад, небеса и озера, дом, объятия, детский смех - перезвон колокольчиков. Смерчи-бурунчики под ногами бегущих навстречу. Вручаемый букет цветов. Теплота губ, теплота рук, теплота на двоих разделенной подушки. Фотография на рабочем столе, с которой трепетно стряхиваются оседающие пылинки. И, конечно же, чай. Малиновый. Апчхи! Семьдесят... - Будь здоров! - говорят хором и целуют его в обе щеки, одновременно. Он простужен и счастлив. Ему хорошо.