Сказки на ночь

Отрывок из давно заброшенного фика, пусть и здесь будет. ООС, в какой-то мере АУ. Когда в дверь стучат, Брейк машинально отвечает «войдите» и утыкается обратно в доклад (на деле же – в газету, где увлечен чтением юмористической колонки), запоздало понимая, что для простого посетителя стук слишком резкий, громкий и властный. Так может стучать лишь Руфус, когда он чем-то раздражен – например, не сданным вовремя отчетом, что для Брейка обычное дело. Но тот третий день как в отъезде, а предположить еще кого-то, достаточно наделенного полномочиями (и достаточно смелого), чтобы вот так нагло и беспардонно нарушать его, брейкову, послеобеденную тишину, немного трудновато. Но он, этот кто-то, все же есть – вон, как ломился, чуть не снес кулаки. Ну, поглядим. Дверь открывается, вместе с порывом сквозняка принося острую лачную вонь – вчера на главной лестнице красили перила. Брейк морщит нос и недовольно шуршит газетой – с его тонким обонянием запах ударяет по ноздрям с такой силой, будто целое ведро того самого лака приволокли сюда, в кабинет, и водрузили на стол: на, Шляпник, травись. Стащить, что ли, из лазарета пару медицинских масок – дышать невозможно... - Добрый день, господин Брейк. Позволите? На пороге стоит герцог Бернард Найтрей со сворой служащих «Пандоры». Брейк щурится. Внутри, чуть пониже диафрагмы, сразу начинает мерзко тянуть. Так тянет только чувство близкой опасности, еще не оформившееся, смутное, безымянное, но до жути неприятное и дискомфортное. Реакция же на это чувство у Брейка неизменно одна – широкая улыбка от уха до уха, которую приветливой и радостной, однако, и со всей натяжкой назвать нельзя. - С удовольствием позволю. Заходите, заходите... Но... вас слишком много для моего скромного маленького кабинета, герцог Найтрей. Может, ваша свита подождет вас снаружи? - Боюсь, что не «может», господин Брейк. - Вон оно как... Ну, да ничего страшного. Чем обязан такому многолюдному визиту? - Сейчас все объясню. Нет-нет, спасибо, присаживаться я не буду. Господин Брейк... Что там говорят - найтреевская разноглазая крыса приемный сынок этой мутной семейки? А посмотреть на старого герцога, так один в один – все та же отвратная рожа с извечным выражением «я знаю о тебе кое-что крайне интересное. Рассказать?». Найтрей крутит в руках трость – Брейк подмечает, что свинцовым набалдашником такой можно легко проломить человеку голову. Еще он подмечает, что все служащие вооружены, что снаружи подозрительно тихо, что его собственная катана лежит в закрытом ящике серванта, что сервант этот находится аккурат позади широкой сутулой спины старого герцога; и вот последнее Брейка даже немного огорчает. - Кто бы мог подумать, кто бы мог представить... А я, меж тем, знаю о вас кое-что крайне интересное, господин Брейк. Рассказать? - старый герцог перекладывает трость из руки в руку. Позади него предвкушающе шушукаются. – Или правильнее будет теперь называть вас господин Регнард - как полагаете? «Ой-ой. Незадача», - думает Безумный Шляпник и прикидывает, как будет их всех сейчас убивать – но сам все так же добродушно улыбается. От подобного кровожадного «добродушия» кое-кого из самых молодых служащих «Пандоры» заметно передергивает. - Ну что же вы так сразу – с места и в карьер. Присядьте, герцог, я вам чай налью... - Регнард! – раскатывающие букву «р» интонации старого Найтрея напоминают скорее дробный перестук камней, чем вкрадчивое рычание, что явственно слышится иногда в словах Бармы, - и как ему отвечать, Брейк должен сообразить быстро и точно, иначе этот кабинет станет последним местом, которое он видит как свободный человек. И как живой человек, скорее всего. - Чай с малиной. И венские вафли. Угощайтесь, - Брейк – само радушие – пододвигает плетеную вазочку. – И не надо обзывать меня всякими странными словами. Меня зовут Зарксис Брейк – неужели вы забыли? - Не дури мне голову, проклятый нелегал. Я все о тебе знаю. Вот! На стол с громким «шлеп» опускается тяжелая папка. - Столько лет... столько лет сотрудником «Пандоры» был бывший нелегальный контрактор... - Чего? Вы о чем, герцог? – брови удивленно приподняты, ладони разведены, улыбка приобретает четкий изгиб изумления – актер блестяще играет свою роль, внутри тайно сожалея, что в этом представлении не намечается антрактов. В антракт ведь так просто сбежать. Кто-то из найтреевских прихвостней достает револьверы. Трусовато щелкают взводимые курки – вряд ли эта кучка людей ясно понимает, за что их господин хочет заковать Брейка в кандалы. Они все молоды – нет никого, кто был бы старше тридцати, ни один из них толком не в курсе, кто такой Кевин Регнард, и маловероятно, что Найтрей целиком посвятил их в то, что узнал, но все они очень опасаются силы Безумного Шляпника и его знаменитых приступов практически бесконтрольной, но выверенной и холодной ярости, после которых то, что остается от противника, не назвать и фаршем. А сейчас, как они правильно чувствуют, Брейк злится. - О чем? Да так – просто высказываю легкое недоумение, почему здесь, под самым носом у всевидящего Бармы... хотя погоди... Старческие пальцы, костистые и сухие, неприятно и неожиданно цепко впиваются в подбородок. - Смотри в глаза, выродок. - Герцог Найтрей, успокойтесь, прошу вас. У вас давление подскочит... Чаю? - Заткнись! - Ладно, ладно, не хотите, как хотите. Но давайте без рукоприкладства. Что за чепуху вы вбили себе в голову... Или кто-то вам ее вбил? Взгляд алого глаза огорченный, невинный и мирный – Брейк прилежно выдерживает сверлящую его ненависть, в то время как разум мечется, пытаясь найти возможные пути отхода. Но находит одну и ту же мысль: «убей». Убей, пока не убили тебя. Все просто. - Погоди... Барма что, знал? - О чем знал? - О том, что ты нелегальный контрактор, сволочь! - Что? Кто я? - Ты слышал! - Что слышал? - Регнард... - Не обзывайтесь. Чаю? Старый Найтрей закипает – и не просто закипает, взрывается, словно паром сносит крышку у передержанной на плите кастрюли. Герцог брызгает слюной и трясет кулаками – в одном из них по-прежнему зажата трость. Группка служащих судорожно соображает, что же им делать – то ли предполагаемого преступника хватать, то ли начальника успокаивать. А Брейк просто смотрит на лежащую перед ним папку – первый лист в нее вложен косо и торчит солидным куском, являя на общее обозрение черно-белую фотографию Зарксиса Брейка... Кевина Регнарда, и Брейк даже вспоминает, когда эта фотография была сделана – сорок с лишним лет назад, на одном из семейных праздников Синклеров, и, кажется, тогда перед ним, рядом с фотографом, корчила забавные рожицы маленькая Эмили, всерьез вознамерившаяся рассмешить, что, в общем-то, было совсем необязательно, ведь Кевин Регнард в те годы умел улыбаться искренне, от души и куда более приятно, чем Зарксис Брейк сейчас... И во всем этом гвалте коронная фраза «Что здесь происходит?» оказывается как нельзя кстати. Из-за спин с готовностью расступившихся служащих появляется Барма – с перекинутым через правую руку дорожным плащом. Сапоги у него запыленные по самые голенища – ехал верхом, плащ запылен еще больше – ехал долго, взгляд усталый, прищур раздраженный, лицо бледное, тени под глазами резкие и темные, да и сам вид такой, что лучше не просто не злить, а вообще на пути не попадаться. Но – поздно, уже не в самом добром настроении. - Можно подумать, я спешил вернуться пораньше для того, чтобы увидеть базар вместо организованной работы, - раздраженно, под стать своему виду, цедит он сквозь зубы. И прибавляет, уже тише и спокойней, но ни на грамм не дружелюбней: - Ваши вопли, герцог Найтрей, слышны с первого этажа. Я подумал, что у вас здесь минимум наводнение. - Герцог Барма, - тот поворачивается к нему. – Вы рано вернулись. Звучит это как «вы очень невовремя». - Знаю, - Барма одновременно отвечает и на сказанное, и на его контекст. – Тому был повод. Что за повод, он не продолжает. Обшаривает глазами открывшуюся ему картину – кучку служащих «Пандоры», Найтрея, сидящего за своим столом Брейка, папку, угол листа с фотографией, и недовольно хмурится. - А теперь извольте объяснить, из-за чего тут стоял такой гам. Если это, конечно, были не крайне провальные попытки любительского вокала с вашей стороны, герцог Найтрей... - Из-за того, что ваш непосредственный подчиненный, герцог Барма, в прошлом – опасный контрактор-нелегал, - слова о «вокале», явно призванные задеть, Бернард Найтрей игнорирует. Барма смотрит на Найтрея некоторое время – и начинает смеяться. Но смех его тоже звучит раздраженно. Попутно Барма стряхивает пыль со своего плаща – прямо на начищенные ботинки собеседника, той властной ленивой дерзостью, которую единственный здесь способен себе позволить. - С чего вы взяли, герцог Найтрей? Он сам вам сказал? - Нет. Сказало одно компетентное лицо, имеющее неопровержимые улики. Кстати, вон они, на столе. - Что за лицо? - Не важно. Я дал обещание о том, что его имя останется в тайне. - При анонимности любые обвинения – пустой звук. К тому же, такие... абсурдные. - А при прямых доказательствах? Вы взгляните, взгляните, герцог Барма. Взгляните, - папка суется в руки Бармы, но брать он ее не спешит. - Шляпник, - обращается Барма к виновнику шума. – Что это за бред? - Если бы я знал, Ваша светлость, - улыбается тот, поднимаясь с места (от улыбки у Брейка уже чувствительно сводит скулы, но марку надо держать). – Пришли вот, накинулись с обвинениями... Чай не хотят... Кстати, с возвращением. Очень рад вас видеть. Ответной улыбки Брейк не получает - впрочем, и не ожидал. Сейчас его гораздо больше волнует то, что его верная катана по-прежнему вне зоны досягаемости. - Развели тут игру в следователей... Между прочим, сейчас середина рабочего дня! – в ответ на не самый теплый тон, в котором начинают звучать те самые рычащие нотки, но не вкрадчивые, а злые-презлые, стайка пандоровцев-служащих жмется друг к другу, безмолвно изъявляя свое желание немедленно деться куда-нибудь подальше – дали бы им только команду. – И, Бернард... На основании вот этой макулатуры ты предъявляешь моему подчиненному обвинения, попахивающие шизофренией в последней стадии? Самому не смешно? Пыль оседает на носки ботинок, Найтрей провожает ее глазами. Глаза недобрые - дерзость ему не по нраву. - Ничуть. - А мне вот да. - Смейся, Руфус, смейся. Не пришлось бы тебе потом плакать. - Ты что, когда-нибудь видел меня плачущим? - Я иносказательно. - Я понял. Температура в комнате опускается градусов на десять. Брейк почти слышит, как скребут по оконному стеклу узорчатые нити изморози и шуршит выдыхаемый пар. Конечно – только кажется, идиоматическое сравнение. Но ему и правда становится холодно. - Ты все же открой папку, Руфус. И почитай. Там много любопытного... - Сфабрикованными доносами не интересуюсь. - Так что – даже не откроешь? - Нет. - Ну конечно. Ты это давно уже знаешь, верно? - Я знаю только то, что ты спятил, Бернард. Иди, займись чем-нибудь полезным... тем же вокалом. Но советую нанять учителя – ты не поешь, а орешь. Как ошалевший мартовский кот. Левое веко Найтрея дергается, костяшки пальцев, сжимающих трость, белеют. Он делает шаг вперед. - Может, ты наконец отбросишь свой скепсис, когда увидишь его печать? – острые желтоватые ногти впиваются в ворот рубашки. Хватка для старика у него очень крепкая - Брейк дергает головой, пытаясь освободиться, но лишь невольно помогает Найтрею: пуговицы разлетаются во все стороны, кожи касается мерзкий кусачий холодок. – Или... или не отбросишь – но признаешь, что и сам был в курсе? Брейк думает, что лучше не сопротивляться. Для начала. Потом – что, как только покажется печать, одной секунды и расстояния между ним и Найтреем как раз хватит, чтобы сомкнуть руки на его горле. Потом – что вернее всего будет выпрыгнуть в окно. Четвертый этаж, внизу - кусты шиповника и клумбы; при неудачном приземлении велика вероятность сломать себе шею, при удачном – руку или ногу, и Брейк предпочел бы, чтобы это была рука – со сломанной ногой далеко не убежишь. А потом рубашка распахивается, и... - Печать? – со смешком переспрашивает Барма. – Где? Наверное, с наибольшим изумлением на себя взирает сам Брейк – на себя, отраженного в зеркальной дверце серванта. Потому что на его груди нет никакой печати, лишь чистая бледная кожа и две тонких красных царапины под ключицей – раздирая пуговицы, Найтрей задел его ногтями. «Иллюзия герцогской цепи». - Как видите, ваши обвинения в адрес моего подчиненного беспочвенны более, чем целиком. А это, - рыжеволосый брезгливо подцепляет папку кончиком пальца, чуть приподнимает, будто взвешивая, и отнимает руку, вытирая ее о камзол. Словно тронул что-то нечистое и запачкался. – Отвратительная гнусная клевета, за которую кто-то непременно ответит по всей строгости закона. Я непременно узнаю, кто этот «кто-то», уж поверьте. - Но... - Пошли вон, - коротко роняет Барма, и голос у него при этом такой гранитный, мертвенный и жуткий, что притихшая толпа в черно-белой форме мгновенно редеет и рассеивается. А Брейк забывает, что надо поморщится, хоть и чует вновь режущий запах лака из распахнутой двери, и только медленно моргает: раз, другой, третий. Глаз, кажется, единственное, что не онемело на его лице от этой треклятой приклеенной улыбки. Остается один Найтрей – взвинченный, красный и кипящий, как лава в жерле вулкана. Это даже выглядело бы устрашающе, не будь он так дряхл. - Руфус... – угрожающе тянет он. – Ты... - Умолкни, - бесцеремонно обрывает его Барма. – И выкатывайся. На твои глупые фантазии у меня нет времени. На то, чтобы слушать к ним обоснования – тем более. Ну? Повелительно-небрежное «Ну» бьет Найтрея похлеще всякого кнута. - Да ты! – срывается он. - Умолкни, мальчишка. Дверь вон там. Что добивает Найтрея больше – унизительный ли жест, каким ему указали на выход, или ярлык «мальчишка», много лет назад прилепленный к нему, тогда еще зеленому юнцу, уже опытным и зрелым Бармой, да так и оставшийся, но он замолкает, горбится еще сильнее и, опираясь на трость, шаркает к двери. - Ты ведь знаешь, что это правда, Руфус. Что рядом с тобой стоит мразь, для которой в аду уготован самый почетный котел. Ты ведь знаешь, я уверен – так почему? Вопрос остается без ответа. Найтрей уходит. Улыбка сползает с лица Брейка. И он, отбросивший маску, растерянный, ошеломленный, до конца еще не осознавший, какой опасности сейчас чудом избежал, только каким-то дальним, самым эмпатически-чутким, самым болезненно-ясным закоулком разума понимающий, что еще две минуты – и все, оборачивается к тому, кто только что его спас, чтобы вопреки всем правилам субординации стиснуть за плечи в порыве горячей немой благодарности, но натыкается на чужой взгляд и сникает. - Безответственный ты идиот. Гнев в глазах напротив какой-то слишком уж печальный и слишком утомленный. Поэтому Брейк кивает, заталкивая возражение куда подальше. И молчит. - Никаких нервов на тебя не хватает, Зарк. Честное слово. - Извини. Спасибо, Руфус. Черт... еще бы немного... - Да я заметил. Что бы ты с ним сделал – убил? Молчишь... Знаю же, что да. - Осуждаешь. - Представь себе, нет. Я его терпеть не могу. Король крысятника... Шутит Руфус тоже устало. Брейк все же решается и тихонько сжимает его плечо – спасибо, спасибо, дружище. Тот чуть улыбается – первоначальное раздражение прошло. Пришли мысли о том, что им теперь делать. - Так. Пошумели и хватит. Возвращайся к работе. И я тоже пойду, дел гора... - Да, рыжий. - А, знаешь... дам я тебе несколько выходных. С завтрашнего дня начиная. Чтобы не мозолил Найтрею глаза. Он, конечно, ничего не забудет... Кто-то в «Пандоре» точит на тебя зуб, Зарксис. Кто-то умный и осведомленный. Есть предположение, кто? - Есть. И не одно. - Пока оставь их при себе. Позже поговорим. Папку Барма забирает с собой, но держит ее так же брезгливо, если не сказать – гадливо. Кое-что не меняется, как бы хорошо он к Брейку ни относился. И спас он его не оттого, что не принимает больше в расчет чужое прошлое, а потому, что может, как-то может совмещать нелюбовь свою к Призраку-убийце и дружескую привязанность к Брейку нынешнему. Тот ни за что не стал бы его осуждать. Не имеет права. Поэтому сносит и неприятные намеки, временами прорывающиеся, и взгляды, в которых мелькает подозрительная хмарь, и бесконечное проверки своей деятельности, и Лиама, порой, как Брейк знает, откровенно приставленного пошпионить. Что поделать - имеешь плохую репутацию, будь готов. Терпи и не вякай. Доверие – вещь хрупкая. Доверие Руфуса – втройне. Кое-что не меняется. Или...? Проходя мимо, Руфус треплет его по макушке свободной рукой.