Сказки на ночь

Брошенный, отринутый, ненужный. Без усилия скомканный, как податливая бумага. Смятый и отброшенный – и вот полетел, закрутившись, скатился в канаву, собирая скукоженными боками пыль и песок, черпнул воду в нечистой луже, прошуршал по мертвенно-черным листьям, вздрогнул и затих, загнанный в замусоренное жерло водостока. Сникший, истрепанный, жалкий. С разом потускневшими красками – мира и своими. С золотом, изошедшим на охру, и огненной киноварью, серой теперь, словно больничная простынь. Простынь, больница, болеть, умирать… Его смерть, растянувшаяся на полвека, уместилась в одно слово. «Нет». Нет, нет, нет, и опять, и еще много раз, будто для непонятливого, голосом терпеливым и раздраженным, тоном спокойным и взвинченным, жестами-знаками, дерганьем бровей. Губами, кривящимися и смеющимися; глазами, пронзающими насквозь, словно рапира; дружески-дистанционным равнодушием. Рука без ответной руки, воздух, коснувшийся пальцев, рана, ожог, смирение. Под звездным небом, листопадами и метелью, среди книжных залежей и гор рабочих бумаг, ночью и днем, в солнце и слякоть – его тоска, его одиночество. И зарастает, покрываясь, как гранитом, он пережитыми обидами, строит крепость из нежности, сублимированной в горькую боль. Походка – жестче, взгляд – колючей, слова – язвительней и холодней. В клубок под панцирем сворачивается теплое, ласковое, каменеет, как трилобит, от недостатка любви-кислорода; сворачивается, сворачивается и исчезает, поглощая себя само. Растут дыры-пустоты. И вот он снаружи – ледяная гора, а то, что внутри… Эй? - Что с тобой, маленький? Уже наполовину канувшим в туман исчезнувшего сна страданием по вискам сбегают слезы – беззвучная капель на крахмальную плотность подушки, тонко пахнущее мироточение. Свое-не-свое-чужое, кап-кап-кап. Что же такое он видел? - Сон. Плохой сон. Прости, я разбудил… Шерил целует его в лоб, веки и скулы. - Счастье мое. Я подумала, у тебя что-то болит…