Леди и вор

Зови меня Санта за холодное сердце, я не могу согреться, даже когда ты рядом. «Лис и Лапландия»

– Отойди от него. Мужчина не шелохнулся, так и стоял, отбрасывая вперед длинную тень. – Робин, опусти оружие и отойди, – с нажимом произнесла Эмма. Голос коснулся его плеча, заставив обернуться. – Он не хотел сдаваться. Это самооборона. Шериф смотрела сквозь Робина Гуда на распростертое на асфальте тело. – Да что я такого сделал?! – Ты убил ребенка, – сказала Эмма. – А теперь отдай мне пистолет. Ты отстранен. Вокруг них уже собралась толпа. Серое обезличенное море не могла сдержать даже желтая полицейская ленточка, которую Крюк протянул поперек улицы. Волны нахлынули друг на друга, и протяжный стон удивления и боли подхватили десятки глоток. – Что с Региной? Ты ее арестовала? – спросил Робин, стараясь не замечать происходящего за спиной. Если не видишь – этого нет. Если обернешься, окажешься в плену у реальности. Разбойник цеплялся за слова, как висельник за конец веревки, на которой болтался, Все, что он хотел – услышать, что его семья в безопасности, что Робин Гуд все сделал правильно. – Эта ниточка оборвалась, – сказала Эмма. – Я верю своей жене! – Робин, сдай значок. В этот момент он увидел перед собой не канареечную блондинку, а плешивого шерифа Вэйзи. Робин снял с пояса жетон и хлопнул им по протянутой руке, надеясь пробить ладонь булавкой, но Эмма была в перчатках. – Зря ты так с ним, – сказал Крюк. – С каких пор море дружит с лесом? Когда шаги за спиной стихли, Эмма склонилась над убитым. Феликс лежал, раскинув руки и закатив глаза, а с неба крупицами падал снег. Какой-то сердобольный, пытаясь реанимировать бедолагу, расстегнул бушлат, и ветер отвернул полу с прожженной черной дырой. Из нагрудного кармана рубашки торчал сэндвич, завернутый в хорошо знакомую оберточную бумагу. Хлеб пропитался кровью, выбитый пулей мякиш прилип к асфальту. Кожа еще не успела охладеть, и снег таял, стекая водой по впалым щекам, или исчезал в расщелине рта. Эмма не знала, как теперь покажется в кафе. – Не смотри на меня так. Закрыв Феликсу глаза, она обыскала тело. Расческа, ключи, полупустой коробок спичек, флаер с премьеры «Города грехов-2», на котором накорябали какие-то числа. Из заднего кармана Эмма достала пачку сигарет, набитую двадцатками. Шериф подозревала, что похороны придется организовывать за городской счет, надеясь на местный бюджет, а не местных жителей, несших свои денежки в обмен на фейскую пыльцу. Эмма не стала дожидаться кареты скорой помощи, в конце концов, вскрытие – формальность: Феликс умер от кровопотери, вызванной пулевым ранением легкого, а страдал всю жизнь от людской черствости. Поэтому Свон первым делом проверила его жилище – чердак на окраине города, слуховым окном выходящий на доки. С опаской переступая по скрипящим половицам, она изучала обстановку: продавленный диван с сальным прокуренным пледом, ящик вместо стола, одинокая лампа. Здесь не жили – наведывались, и не потому, что Феликс нуждался, а потому что не хотел обрастать вещами. Это позволяло жить налегке, без привязанностей и обязательств. Эмма и сама так жила до знакомства с сыном, и единственное, что тянуло ее к земле – это сила всемирного тяготения. Возможно, Феликс планировал покинуть Сторибрук, но проклятие городка заключалось в том, что никому не удавалось это без потерь. На чердаке Эмма нашла записные книжки со списками покупателей, а Дэвид - похищенную пыльцу в «Кроличьей норе». Ее было совсем немного, припрятанной в сортире под бочком унитаза, как в каком-то фильме категории В, но, окажись на его месте Крюк, то он не нашел бы ничего. Свон все еще сомневалась в честности пирата. Эмма долго просидела на диване, расшифровывая записки Феликса, списки без дат: купить новую куртку для Девина, сводить Брелка к Чихуну, проверить зрение, кино на восемь с Руби. Зачеркнутый ряд фамилий, иногда просто инициалы, иногда карандаш в его руке ломался или в спешке терял окончания. А еще эти галочки – молчаливые, но многозначительные чайки, которым не дано вспорхнуть со страниц блокнота. Когда холод подобрался к ее ногам, Эмма вскочила. Она никогда не любила зиму, а уверенность, что за сменой погоды стояла Снежная Королева, заставляла зубы скрежетать от немой ярости. Надо было просить Регину не чинить старую куртку, а заменить новой «аляской». Коммунальная система восьмидесятых годов не справлялась с аномальными заморозками, то и дело выбрасывая оранжевый флаг в техническом центре. И если раньше шериф Свон спасала забравшихся на дерево кошек, то теперь вытаскивала из домов с разморозившимися трубами их хозяек. Те охали и не хотели покидать обжитые уголки. От мороза треснули стеклянные теплицы мистера Френча, погибли чудесные всходы. А какую бы революцию мог совершить садовник в мире магии, собери он по весне урожай пыльцы. Волшебство по сходной цене, выращенное из пакетика семян у себя на окне! Феликс не успел занести его фамилию в записную книжку. Шериф вышла на Мориса Френча благодаря номерам купюр из сигаретной пачки и осведомленности мистера Джорджа. Старый лис благоволил шерифу, понимая, что только так сможет оказаться в центре событий и уберечь свой банк и его активы от очередного проклятия. На прямой подкуп Эмма никогда бы не пошла, но пара взаимных услуг укрепило их сотрудничество. Расследование помогало забыть о собственных неприятностях. Следующие два дня они проводили обыски, допрашивали подозреваемых и свидетелей, вели протоколы. И если потерянные мальчики охотно шли на сотрудничество, то с остальными возникли проблемы. Они скорее похоронят шерифа вместе с тайнами маленького городка, чем раскроют собственные слабости и грехи. Не то чтобы Свон этому удивилась. Сторибрук напоминал тюрьму с озлобленными, загнанными заключенными, придумавшими лучший мир, чтобы не сойти с ума в застенках. Иллюзии давно взяли верх, и лишь в зеркале они видели истинных себя. Тогда руки тянулись к новой инъекции волшебной пыльцы, восстанавливающей стены дивного чудного мира под названием «Сторибрук». Ее отец был узурпатором, но, в отличие от Оливера Кромвеля, оказался слабохарактерным и недальновидным правителем, зависимым от соседнего королевства, где ее мать вела длительную кровопролитную войну за трон с собственной мачехой. Мелкие дворяне, такие, как капитан Джонс и Робин Локсли, предавали корону по мелочам. Один мародерствовал на море, другой грабил в лесу. Руби Лукас отправила на кол мать, а Регина Миллс выколола сердце у отца, при этом обе женщины жестоко расправились со своими сужеными, и все это с молчаливого попустительства Гренни Лукас и Сидни Гласса. Сторибрук – город предателей и убийц, напяливший на себя цветной колпак волшебника. Все началось после возвращения из Неверленда, когда братья Дарлинги пришли к Феликсу и попросили немного пыльцы для своей девочки. Венди мучилась бессонницей, волшебный недуг с острова приобрел очертания рака и разъедал ее плоть изнутри, а может, братья просто привыкли видеть ее под кайфом. Если тайну знают двое – это уже не секрет. К Феликсу стали обращаться все с новыми бедами. Со временем в его клиенты записалось полгорода, та часть, что привыкла полагаться на магию и грезила о возвращении в Зачарованный Лес. Порой их желания смущали даже непробиваемого Феликса, тогда вместо пыльцы он подсовывал покупателем обычную пыльцу. Но все равно находился идиот, благодаривший его за чудо. Вера в пыльцу была настолько сильна среди жителей Сторибрука, что они скорей бы прождали десятилетия, чем признались, что их мечтам не суждено сбыться. Легкость, с которой потерянные мальчики проворачивали такие дела, и вовлеченность в них стольких лиц свидетельствовали о том, что из монастыря регулярно шел поток фейской пыльцы, достаточный для того, чтобы покрыть нужды маленького города. Оставалось загадкой, почему Рул Горм не заметила это раньше и кто устроил взлом обители, если, конечно, это не инсценировка. В деле почти не осталось белых пятен. Единственное, в чем заблуждался Робин, это причастность Регины, но Эмма не видела смысла делиться этой информацией, потому что у нее не было времени, потому что она устала и потому, что самоуверенность Робина действовала ей на нервы. Не проходило дня, чтобы потерянные мальчики не сталкивались с людьми Робина Гуда. Каждый из них искал справедливость. Эмме стоило заключить разбойника под стражу, как и основных зачинщиков, но в участке не оказалось стольких камер, а держать под домашним арестом тех, кто и дома-то не имел, условность глупее некуда. – Я работаю с идиотами! – Эмма стукнула кулаком о конторку, – Дэвид, не отвлекайся. У шерифа было три помощника, три чертовых помощника, которые не способны навести порядок в провинциальном городке, подчас только усугубляя положение дел. Можно ли на них положиться, бросая вызов двум сказочным королевам? Свон подумывала о сокращении штата. – С каких пор ты читаешь книги? Эмма отложила «Последний секрет» Вербера и посмотрела на Крюка: – С каких пор это тебе интересно? – Не понимаю, зачем убивать время в офисе, если его можно провести иначе? Он подарил шерифу улыбку, которую сам считал привлекательной, и Эмма задумалась, с каких пор Мэри Маргарет перестала приглашать пирата на ужин. Что стало первопричиной: эти блистательные, завлекающие и соленые, словно наживка, губы или царапина, оставленная крюком на полированном столике в гостиной? – Мне надо подготовиться к похоронам, – сказала Эмма, уходя. Время меняет людей, их взгляды, привычки. В детстве она не любила сыр и майонез, зато обожала жареную картошку, а теперь ее желудок сжимался от горечи масла, в котором та плавала, а по языку расцветал вкус увядания. Или корица, придающая напитку пикантность. Перец тоже добавлял пище остроту, позволяя согреться быстрее какао, а для таких ночей это куда нужнее. Ее отношение к картошке и корице не стало хуже, изменилось восприятие внутренних органов, а вместе с ним и ее ежедневные заказы в кафе «У бабушки». Так же и с людьми. Свон никогда не сшибало с ног это всеобъемлющее чувство влюбленности. Даже с Нилом – скорее гормоны и жажда авантюризма. Она не садилась на табурет в баре «Одиноких сердец», всякий раз заказывая имбирное пиво. Парни, которые ей нравились мало чем походили на своих предшественников, и каждый раз это была потребность, замешанная на необходимости и лучшим на тот момент варианте из предложенных. Эмма и домой-то не хотела возвращаться, чтобы не оказаться затянутой в болото мыслей и ожиданий. Показывать перед людьми, чье мнение тебе небезразлично, свою слабость, свое уродство, а вдруг они заметят в тебе бессердечного инвалида, или хуже – не заметят ничего? Мэри Маргарет зарылась в платяном шкафу. С ее фигурой и вкусом подобрать одежду на похороны не легче, чем победить на конкурсе мисс Сторибрук. – Как вы с Дэвидом решили быть вместе? – спросила Эмма. – Любовь – это не решение, это чувства. Свон прислонилась спиной к стене. Что еще могла сказать Белоснежка? Вот только на чувства их непутевая дочь больше не способна. Любовь, сострадание, ревность, даже ненависть – вся палитра эмоций, что делает нас людьми, оказалось замороженной в сердце и ничто, ничто не предвещало оттепель. – Мам, я готов. Она бросила взгляд на сына, который пытался ослабить виндзорский узел на галстуке. С прилизанными гелем волосами и в строгом костюме Генри выглядел как маленький прощелыга. – Значит, Феликс умер совсем как Нил? – Нет, не как Нил, – ответила Эмма, – серьезней. Детям всегда тяжело смириться со смертью, но не в Сторибруке, где смерть и воскрешение были в порядке вещей, и никогда не знаешь, чем закончится встреча - прощанием или разлукой. Нил – беглец семи миров - пропадал в пучине и выплывал на безлюдный пляж, словно ни море, ни земля, ни судебная система США не желали прибрать его к рукам. Им всем давно пора повзрослеть. Генри кивнул. С мальчишеской преданностью он принимал людей в свое сердце и с такой же легкостью отпускал, а порой и вышвыривал, как неоднократно проделывал с Региной. Хорошо, когда у тебя есть сердце. Похороны прошли быстро. Холод и чувство вины сковали собравшихся. Мэри Маргарет произнесла жизнеутверждающую речь на свежей могиле, Джузеппе налег на черенок лопаты, потерянные мальчики стояли поодаль, изучая редкие надгробия. Руби положила две красные гвоздики – ее способ сказать «прости». Замороженные бутоны на снегу напоминали пропитанный кровью белый хлеб. Эмма сжала заледенелые руки в карманах. Если следовать словам Мэри Маргарет: сердце не конусообразный мышечный орган, обеспечивающий посредством повторных ритмичных сокращений ток крови по кровеносным сосудам, а коробка с цветными карандашами, где красный обозначал любовь, розовый – нежность, желтый – ревность, синий – ненависть, а фиолетовый, фиолетовый – магию. Но если чувства рождались в сердце, почему Эмма испытывала сейчас жалость и какого она цвета? – Тебя сюда не звали, – голос Руби поднял воронье с соседних погостов. – А я думал, здесь открытая вечеринка. Кажется, Крюк напился. Мужчина стоял, держа в одной руке бутылку, а другой зацепился за металлический крест для равновесия. Руби скинула с плеч шаль. Красное на белом. Эмма поняла, что если не вмешается, крови будет в разы больше, а еще, что нельзя полностью полагаться на чувства. Какие бы отношения ни связывали капитана Крюка с потерянными мальчиками, что бы он ни оставил на том острове, похороны не самый подходящий повод выставлять это дерьмо на обозрение, не сейчас, когда ей так нужна его поддержка. «Ты не помогаешь», – замечание, оброненное в клубе, стало приговором их отношениям. Эмма понимала, что им не ходить под попутным ветром, и поняла уже давно, но потребность испытывать чувства так же, как все остальные, лишила ее разума. Только цветные мелки промокли и больше не рисовали пони и радуги, лишь скребли по земле в бесцветной злобе. – Вечеринка закончилась. Она взяла Крюка под локоть и вывела с территории кладбища. – Эмма. – Шериф Свон. И лучше тебе проспаться, приятель, потому что в следующий раз я могу и не оказаться рядом, чтобы умерить пыл твоих поклонников. – Так пойдем со мной, красавица, – предложил капитан. – А это уже вторая проблема, – сказала Эмма, разгибая пальцы так, что получилась фигурка в виде пистолета, метящая в Крюка. – Что до третьей – ты отстранен до полной детоксикации. – Не боишься остаться одна? – Не боятся только идиоты. Видимо, это наследственное, – произнесла Эмма себе под нос. Киллиан Джонс уже не слушал. Звезды отвернулись от капитана, даже та, что висела на поясе шерифа, но он знал, что жизнь, как море: на смену отлива приходит прилив. Сколько ночей Крюк наблюдал за ним на острове под дикие визгливые голоса детей, не имея возможности завести своих, ненавидел и давился потребностью в общении хоть с кем-то на этой безлюдной пяди земли. И сейчас в горячке шатался по Сторибруку, не имея возможность покинуть его, спастись. Ноги вывели Крюка на пристань. Прогнивший причал давно не слышал сплетен, не чувствовал крепких канатных объятий и дрожи, разливающейся по мостику от дюжины сапог, истосковавшихся по берегу. Причал-призрак для капитана без корабля. Рыбацкие катера, завернутыми в брезент, монстрами торчали из доков, но даже умей Крюк управлять этими ушлыми суденышками, не променял бы свою жертвенность на свободу передвижения, потому что устал и от моря и от себя. Облизав с горлышка последние капли, пират швырнул пустую бутылку в воду, и это ненаписанное послание с просьбой о спасении ушло ко дну, как и все его начинания. Повернувшись к морю спиной и запрокинув голову, Крюк глядел на темный рельеф Сторибрука, силуэты домов, слабо подсвеченные спичками фонарей. В плеске волн кто-то приближался. На своем веку он повидал столько чудовищ, что появление Урсулы, решившей связать его ноги узлом и утащить на дно, не стало бы главным событием года, но пират испугался. Киллиан Джонс, позер и повеса, боялся умереть в одиночестве, потому и держался за свою команду, за Милу, за потерянных мальчиков, как потерпевший бедствие за последнюю корабельную щепку. И судьба благоволила капитану. Крюк осклабился, но туман, стелющийся по воде, размывал его отражения в бледную гримасу. Зашуршала галька. Он дернулся, понимая, что опасность исходила не от моря, и получил камнем в висок. Когда ему удалось подняться и разлепить залитое кровью веко, вдоль пристани уже протянулась огненная сеть из факелов, совсем как на острове. Чайки с криками взмыли вверх. Начиналась дикая охота.