***
Забини был занят за завтраком – он выковыривал косточки из вишен, которые Малфой почему-то отказался есть. – У тебя на них наконец началась аллергия? – Блейз расплющил ягоду вилкой, та жалобно скрипнула и сок полился на белоснежную тарелку, подобно капелькам крови. – Просто не хочется. – Не бывает так, Драко, – что ему сделала бедная вишня, не было ясно, но он не хотел от нее отставать, как и от Малфоя. Его следующий вопрос прозвучал так: – Ты вчера вернулся в хорошем настроении или мне показалось? Малфой прожевал кусочек бекона и посмотрел на друга так, что тот с перепугу перестал издеваться над вишнями. – Наверное… показалось… – сказал Блейз и пожал плечами. Драко кивнул. В остальном завтрак проходил размеренно: парни из команды снова пытались втянуть его в спор, он не реагировал (если он в команде, то это не значит, что он собирается вступать в их маленький кружок «с мускулами, да без мозгов»), Пэнси не пришла, сказав что-то про то, что весит больше, чем Астория, и жрать ей строго противопоказано. Был только привычный до рези в глазах Забини и еще Грейнджер, жующая что-то за гриффиндорским столом. Делала она это просто до смешного отвратительно: она читала «Ежедневный пророк» и уплетала какую-то булочку, вообще не отрывая глаз от текста. То есть, если бы ей подложили в руку слизняка вместо булки, то она слопала бы его, не заметив. Драко метлу готов был на это поставить. Он понял, что улыбается, как кретин, когда поймал на себе подозрительный взгляд Забини. К слову, когда Забини был подозрительным, его лицо приобретало еще более коричневый оттенок, и один глаз сам по себе прищуривался. – На что ты уставился, блин? – спросил его Драко. Блейз отложил в сторону вилку (если бы вишня умела разговаривать, то сказала бы Драко «спасибо») и сложил руки на столе так, как их складывают преподаватели перед тем, как начать задавать вопросы. – Я бы хотел спросить тебя о том же. – О чем? – Куда ты таращишься? – Никуда. – Как же. Драко потер шею и оглядел стол в поисках чего-то, чем можно занять рот, чтобы не отвечать.***
Все шло не по плану. Вечеринка должна была начаться в замке, а ближе к ночи плавно перейти на улицу, к Черному озеру. План рухнул, когда кто-то из шутников-старшекурсников (она подумала бы на близнецов Уизли, если бы они не покинули школу в прошлом году) распылил что-то зловонное и зеленого цвета прямо во время ужина в Большом зале. Всем пришлось экстренно выбираться на улицу и так же экстренно организовывать на берегу озера пикник с костром. Профессор Макгонагалл строго-настрого запретила младшим лезть к костру – это было поручено старостам и парочке других старшекурсников. Ученики же младших курсов помогали с установкой шатра и перемещением факультетских столов из Большого зала на улицу. Переместили все – от самих столов и еды до парящих под потолком тыкв, которые смешно открывали и закрывали рты под играющую на фоне музыку. Кое-кто был в костюмах – по большей части, дети и самые отъявленные тусовщики. Никто не прописывал в правилах костюмы, как обязательный элемент праздника. Гермиона и сама не любила костюмы, так что была только рада уточнить, что наряжаться необходимо по желанию. Из старших гриффиндорцев в костюмах пришли только Джинни, Дин и Симус. Причем Джинни была наряжена в платье студентки Шармбатона (скорее всего, это было как-то связано с тем, что ее брат Билл встречался с Флёр Делакур), Дин нацепил костюм, напоминающий смесь робота и Человека-паука, а на Симусе был какой-то огромный мешок с дырками для рук и головы. Пока учителя и студенты в экстренном порядке ставили шатер и накрывали столы, Гермиона вместе со старостами Пуффендуя и Когтеврана сложили найденный на границе с Запретным лесом хворост в большую кучу у озера. Они добавили несколько веток для запаха, отошли, и тогда Гермиона взмахнула палочкой, чтобы добавить огня. Не успела она произнести заклинание, как голос за ее спиной проговорил: – Инсендио. Рыжие языки пламени заплясали сначала на нижних ярусах костра, а потом перескочили на верхние, облизывая прутья, загребая их в свои золотисто-красные объятия. Гермиона повернулась и увидела Пэнси Паркинсон, которая прятала волшебную палочку в карман куртки. Она посмотрела на Гермиону так пристально, как не смотрела никогда прежде. Раньше Пэнси предпочитала либо фыркать в ее сторону, либо вообще ее не замечать, поэтому такой взгляд показался гриффиндорке подозрительным. Она нахмурилась и решила отойти от девушки на всякий случай. Пэнси повернулась к ней и холодно проговорила: – Стой. Это странным образом походило на приказ, поэтому Гермиона лишь вскинула брови. – Что? – Хочу предупредить, – голос Пэнси прозвучал спокойно. – Не приближайся к Драко. Гермиона не смогла сдержать смешка: – Не больно-то и хотелось. – Я знаю, что это ты была с ним тогда, перед игрой, – Паркинсон приблизилась. – Я знаю, что вы целовались. Я знаю это, и не хлопай ресницами, как дурочка, ты понимаешь, о чем я говорю. Гермиона помотала головой и отошла на шаг. – У тебя с фантазией явно проблемы. А у самой руки затряслись от страха – как она догадалась? Как давно? Что будет, если она расскажет кому-то? Гарри или Рону? Это ничего не значило, никогда ничего не значило, но рассказать об этом? Признаться, что позволила Малфою целовать ее? Боже правый, какой позор… Слизеринка улыбнулась как-то мерзко, а потом шагнула к ней и схватила за воротник на рубашке, и жест этот был наполнен такой злостью и ненавистью, что Гермиона застыла от неожиданности. Староста девочек Пуффендуя посмотрела в их сторону с любопытством. Гермиона хотела вырваться, но лицо Пэнси оказалось очень близко к ее лицу, и она тихо проговорила: – Я сожгу тебя. Живьем. Будешь гореть, потрескивая, как палки в этом костре. – Ты сумасшедшая. – Как и он. Стыдно было слушать ее, стыдно думать, что она считает ее малфоевской подстилкой – одной из тех идиоток, готовых прыгнуть к нему в постель по щелчку или броситься на шею, как только он взмахнет ресницами. Гермиона набрала воздуха в легкие и оттолкнула Паркинсон одной рукой. Она долго смотрела на нее, пытаясь определить, почему не чувствует ответной злости. Гнева, обиды… Ничего. Только растерянность и стыд, легонько пощипывающий и без того раскрасневшиеся от костра щеки. Пэнси дышала полной грудью, ее длинные, мягкие на вид волосы трепал ветер, и если бы не гнев и отвращение в глазах цвета шоколада, можно было бы сказать, что она очень милая в этой куртке, с этой простой прической, с минимумом косметики на лице. Ей пришлось отойти от костра на полметра, чтобы дым не щипал глаза. Пэнси покосилась на нее, и Гермиона сказала, помотав головой: – Ты такая красивая. Он же… Он мизинца твоего не стоит. – Закрой свой поганый рот! В голосе слизеринки зазвенели слезы. Гермиона задумалась. Наверное, и Малфой для кого-то был личным миром. Она вспомнила его холодные руки, его глаза - светло-серые, с голубыми вкраплениями и росчерками тьмы, застывшими на кончиках длинных светлых ресниц. Его красивые губы – соблазнительные и аккуратные, когда он не изгибает их в презрительной ухмылке... Она давно уже призналась сама себе, хоть и ненавидела себя за это: Малфой не делал для этого ничего, но влюбиться в него было проще простого.***
– Вот если подумать, – Тео покатал огневиски по своему кубку и заглянул в него, словно что-то проверяя. У него сильно заплетался язык, и Драко отсел от него подальше, потому что пьяные люди его бесили. – Учителям на нас совершенно насрать. Кого они оставили тут за главного? Грейнджер. Дуру, которая даже со своим недопарнем не может справиться. Тео икнул, и Драко едва сдержал порыв уебать ему по голове подносом. Он посмотрел в сторону костра, где Грейнджер безуспешно пыталась отодрать Уизли от земли. Земля его манила, и он гладил ее. Выглядело это премерзко. Он обратил внимание на то, что Поттера снова не было. В последнее время его постоянно где-то носило, и Драко решил, что с завтрашнего дня его первостепенной задачей станет выяснить, где именно. – Что скажешь, Драко? – Драко скажет, что тебе пора в кроватку. Он забрал у Теодора кубок и выплеснул его содержимое на землю. Нотт начал возмущаться, но Малфой кивнул сидящим неподалеку Крэббу и Гойлу, те подхватили Тео под руки и поволокли в сторону замка. Стоило заметить, что Грейнджер справлялась со всем этим дерьмом. Несмотря на то, что вокруг все были пьяные, несмотря на то, что учителя ушли в замок, оставив ее справляться со всем – она ни разу не психанула и не попросила его о помощи, хотя было вполне очевидно, что он остался единственным трезвым старостой кроме нее на этом празднике идиотов. Он встал и обошел шатер, проверяя, не закатился ли чей-то труп под лавку или один из столов. Легонько пнул ногой какого-то когтевранца, лежащего на полу. Когтевранец пошевелился и перевернулся на спину. Драко удовлетворенно хмыкнул: живой. Большинство старшекурсников (а младших отправили по гостиным еще до того, как опустилось солнце), хоть и были пьяны, держались нормально. Не лезли в драки и не размахивали палочками. Просто мирно валялись на полу в собственной блевотине или же хохотали друг с другом, делая попытки обсудить какую-то тему заплетающимися языками. Он ненавидел пьяных людей, но иногда любил за ними понаблюдать (только если они не лезли к нему с разговорами, как Тео). Драко вышел из шатра и прошел немного в сторону берега. Солнце давно уже село, темнота сгущалась, превращая небо над Хогвартсом в покрывало черничного цвета. По-осеннему прохладный ветер бросил его челку на лоб, и он откинул ее назад. Стало немного холодно. На Драко была рубашка и школьный свитер с эмблемой Слизерина. Он давно собирался проклясть тех, кто придумал эти свитера, которые не столько грели, сколько кололи кожу даже сквозь ткань рубашки. Его зазнобило, он спрятал руки в карманы брюк. Драко собирался вернуться обратно к своим, когда услышал невдалеке голос Пэнси. Она плакала у озера за растущим на берегу старым буком. И не то чтобы слезы Пэнс были для него тем, из-за чего он особо расстроился бы – эта дура ревет каждый день по поводу и без, а сегодня еще и налакалась с подружками. Но она была не одна, и Драко пришлось спуститься с холма, на котором он стоял, чтобы услышать: – Убери свои руки… Я сказала… Убери их! – Пэнси сорвалась на писк. Послышался характерный шлепок, словно Пэнс ударила кого-то по руке. – Да не трогаю я тебя, просто… Отойди от воды, ладно? Ты пьяная, а мне не нужны проблемы. – Ну так проваливай! Она говорила с Грейнджер. Видимо, пока Драко отправлял Нотта на покой, Грейнджер успела решить вопрос с Уизли, а теперь вот промывала Пэнси мозги. – Уйду, если ты отойдешь от воды. – Он трахает тебя? – Кто? – Драко. Малфой закатил глаза. Привычная ревнивая пьяная Пэнс. Ему стоило внимательнее присматривать за ней. Немного недоглядел, и вот, пожалуйста – напилась и несет всякую чушь. Он ждал, что Грейнджер развозмущается, начнет свою песню про то, как ей отвратительны такие разговоры, но она просто ответила: – Нет. Драко задумался. С каких это пор кто бы то ни было может предположить, что Драко трахает грязнокровку? Что он сделал не так в этой жизни, если о нем ходит такая дурная слава? Пэнси расхохоталась, и в ее смехе послышались слезы. – Мерлин, ну и овца же ты, Грейнджер. – Отойди от воды. – А ты прикоснись ко мне! Давай, Грейнджер, попробуй. Блять, и что он нашел в тебе? Цирк пора было заканчивать. Драко обошел здоровенную корягу, которая стояла на пути. Тропинка спускалась вниз, к пляжу у мелководья, обычно там отдыхали гриффиндорцы и их ручной великан со своим слюнявым трусливым псом. Тут же, за буком был небольшой обрыв. Пэнси стояла у самого края, а Грейнджер осторожно протягивала к ней руку – пыталась поймать и отвести в сторону. Драко открыл рот, чтобы обозначить свое присутствие, но в следующую секунду его сердце с глухим шлепком уебалось о ребра, потому что Пэнс толкнула грязнокровку в воду. Это произошло за секунду, ровно секунда ушла на то, чтобы Грейнджер вскрикнула и плюхнулась в мутно-зеленую воду Черного озера. Драко прокричал что-то (он и сам не понял, что именно) и рванул вперед, падая на колени у самого обрыва. Старые легенды, основанные частично на мифах, а частично на реальных историях, подобно калейдоскопу замельтешили в его голове. Он вычленил одну из них и вцепился в нее, одновременно цепляясь за руку Грейнджер, дергая ее на себя. «В Черном озере водятся не только русалки. Говорят, что нечисть, обитающая там, не любит, когда в их владения приходят без приглашения…» Ни одной лишней секунды, иначе может быть поздно. Ни одной сраной секунды.***
Гермиона даже не успела испугаться. Ледяная вода на секунду проглотила ее, но почти сразу же она снова оказалась на поверхности. В одно моргание. Толчок – и вот она падает, тьма смыкается над ее головой. Рывок – и чья-то рука вытаскивает ее, и все, что она может – кашлять, потому что вода везде – в горле, в носу, в глазах. Она села на землю и согнулась пополам, выплевывая горькую воду. Чужая ладонь продолжала сжимать ее руку – так крепко, что у нее онемели пальцы. Гермиона прокашлялась и повернулась, поднимая взгляд. Она, падая, мозг повредила, не иначе, но прямо перед ней на коленях сидел Малфой. – Живая? – его слова прозвучали грубо, но за этим простым, холодно произнесенным словом словно пряталось кое-что. Испуг? Или какая-то извращенная форма заботы. Гермиона не могла определить. Но прямо сейчас его глаза казались не льдисто-пепельными, как в любой другой день, а светлыми, почти прозрачными, ярко горящими на фоне стремительно чернеющего неба. – Да, – кивнула она. Пэнси рассмеялась – громко, заливисто. Ее пьяный смех прозвучал, как раскат грома, и Гермиона зажмурилась, не в силах выдержать этого. – И принц спасает принцессу… Ей так захотелось к Гарри. Обнять его, уткнуться носом в худое плечо или в растрепанные черные волосы. Вдохнуть запах тыквенного пирога и смородинового чая. Услышать «ты в порядке, Гермиона, ты не сходишь с ума, с тобой все хорошо». Но Гарри не было рядом, как и Рона, и Джинни, и кого-либо еще, кого угодно, кому не было бы плевать. Она была одна, а Пэнси продолжала говорить эти вещи, от которых становилось смешно и страшно одновременно. И это все еще было похоже на замкнутый круг: с ней что-то происходило, происходили вещи, которые вводили ее в ступор и впрыскивали сомнения в ее кровь, но у нее не было возможности сказать об этом кому-то, потому что она пропала бы. Если бы призналась, если бы сказала хоть слово… Пропала бы, иначе никак. Ей бы тоже хотелось вот так вот расхохотаться, потому что это было единственным верным решением сейчас. Расхохотаться, сложиться пополам в истерике – неплохо, так ведь? Что еще делать? Не реветь же. Подумаешь, скинули в воду, подумаешь, могла захлебнуться, стать чьим-то ужином или пропасть навеки, потому что Чёрное озеро было не только волшебным водоемом, но и порталом в Бог весть какие места. Она где-то читала… Малфой встал и посмотрел на Пэнси с нескрываемой злостью. Гермиона все еще продолжала чувствовать противный вязкий привкус тины на своем языке, вся ее одежда была мокрой и прилипала к телу. – Иди в замок, – отчеканил Малфой, и Пэнси поменялась в лице. – Никуда я не пойду. – Ослушаешься, и можешь ко мне больше вообще не подходить, поняла? Гермиона поймала взгляд Паркинсон на своем лице. Она смотрела с отвращением, ненавистью и какой-то тоскливой серой обидой, и Гермиона не понимала, почему так, ведь она ничего не сделала. – Ладно, – Пэнси скрипнула зубами и развернулась. Слезы снова потекли по ее щекам. – Стой, – Малфой протянул руку. – Отдай свою палочку. Завтра верну. Паркинсон фыркнула. – Да пошел ты. – Давай сюда. – Что в ней такого?! – Пэнси закричала, и это было плохо, очень плохо, потому что на ее крик могли прийти люди, а Гермиона меньше всего на свете хотела сейчас попадаться кому-то на глаза. Она встала, пошатываясь. В голове зашумело, но она сделала попытку заговорить: – Пэнси, ты ошибаешься… – Серая бледная поганая мышь, – зло выдавила Паркинсон, отдала Малфою палочку и наконец ушла. Гермиона почувствовала облегчение. Весь вечер гриффиндорка смотрела, как она напивается, и пыталась понять, почему не чувствовала к ней ничего, кроме жалости. А вот теперь Паркинсон толкнула ее в воду. Насколько жестокой нужно быть, чтобы такое сделать? Или влюбленной? Малфой стоял прямо перед ней, его прямая спина казалась сейчас натянутой струной. Казалось, что, коснись она его плеча ладонью, и он взорвется нафиг. Разлетится на тысячи осколков. – Ты меня спас, – тихо произнесла она. Он вздрогнул, но не повернулся к ней. Наверное, было противно. – Это не ради тебя. – Знаю, – Гермиона потерла мокрые ладони друг о друга. – Все равно, я… – Собираешься распинаться в благодарностях?! – он повернул голову и выбил кислород из ее легких своим тяжелым взглядом. – Иди ты в жопу, поняла? Это было не ради тебя. Не ради тебя. Не ради тебя. Казалось, что он готов был повторить это сотню раз, словно сам хотел, словно это было единственным способом в это поверить. Гермиона решила, что больше не может молчать. Наверное, завтра она возненавидит себя за эти слова, но прямо сейчас захотелось сказать ему. Просто сказать… – Давай начистоту, Малфой. Между нами что-то происходит. Он рассмеялся, все еще стоя к ней спиной. – О, правда, что ли? Гермиона обняла себя руками. Ее все еще знобило, мокрая рубашка противно липла к телу, но сильнее всего ей хотелось сейчас разодрать на клочки его спокойствие. Пусть он отрицает все – она этого делать не собирается. Плюнула в спину: – Даже Метка Волан-де-Морта не исправит тот факт, что ты – трус, который не может самому себе признаться в своих желаниях. Она вскрикнула от того, как быстро он оказался рядом. Серые глаза сверкнули густой липкой злостью, и он сжал ее шею двумя руками так, словно собрался задушить. Губы вытянулись в полоску. – Думаешь, что все знаешь, Грейнджер? Она обхватила его руки своими. Несмотря на то, что на улице было холодно, его пальцы в сравнении с ее были теплыми, почти горячими. – Собираешься отрицать это? Скажешь, что у тебя нет Метки? – Ты все еще думаешь, что сможешь заставить меня признаться? Ты глупая. Такая глупая, что мне смешно. Его руки на ее коже горели. Гермиона почувствовала, что его хватка ослабла, но он не отпускал ее, только смотрел на самое дно ее глаз, словно собирался утопить, и она бы плюнула ему в лицо за то, что он так уверен в себе, но у нее не выходило даже дышать нормально. Она тонула. – Да ты вообще ни в чем не способен признаться. – Лучше бы тебе молчать. Зачем он был так близко? Зачем пах так вызывающе: костром, шоколадом, горько-крепким одеколоном и осенними листьями, присыпанными первым снегом? Зачем он так смотрел на нее, зачем трогал? Зачем он все это делал, если ничего не чувствовал, если сам себе после этого был противен? – Давай, Малфой, – она, наверное, с ума сошла. Или жить устала, потому что провоцировала его прямо сейчас, как будто купила себе еще одну жизнь. – Уйди от ответа, как и всегда. – Да, – когда он сказал это, его зубы скрипнули. Каждое слово было подобно мазку чернил на бумаге – черное, не выводимое. Он смотрел в ее глаза – высокий, разозленный, красивый, и неясно, чего в его взгляде было больше – ненависти или желания выговориться. – Что-то происходит. Хочешь знать, что? Она кивнула, не в силах перебороть этот холод, что скреб кожу и внутренности. И если бы сейчас ее снова толкнули в воду или окунули в наполненный льдом бочонок, то не было бы так холодно, как от его взгляда. – Я бы трахнул тебя, Грейнджер, – его голос стал хриплым, речь слегка торопливой, как будто он спешил сказать, не желая передумать. – Признаюсь, лето выдалось паршивым, я бы трахнул тебя, чтобы выпустить пар. Чтобы перестать плавать в грязи там, под ребрами, а искупаться здесь, – он отпустил одну руку и показал на свое тело, как бы уточняя. – Да, было бы грязно, но я бы вытерпел, – Гермиона почувствовала, как в горле заклокотала непроизнесенная злость. Каждое его слово било по лицу и по самолюбию, и она проглатывала их, как проглатывала в детстве невкусные лекарства, потому что сама виновата. Ходила по лужам – пей горькие лекарства. Задала Малфою вопрос. Слушай. – Ты бы орала подо мной. Лежала бы и вопила, и была бы сама себе противна, потому что ты же у нас такая правильная. Хорошая девочка с отличными оценками. Я бы выебал тебя, а ты бы попросила добавки. Она дернулась, вырываясь, Малфой вцепился в ее запястье и сжал его что есть сил. – Нет уж, – прорычал прямо в ухо, обжег дыханием. – Слушай. Я бы кончил тебе на лицо. Моя сперма стекала бы с твоих ресниц. Ты бы слизывала ее языком со своего подбородка и губ. И стонала… Его губы коснулись воздуха рядом с мочкой ее уха – невесомо, сладко. Она почувствовала, как приторно-влажный воздух сдавил виски и как чужие слова и прикосновения влили в вены дрожь и парализующее возбуждение. Нет, Гермиона, только не это. Только не слушай его, только не ведись. Она отклонила голову, чтобы снова увидеть его лицо. – Ты больной, – прошептала она. Он смотрел, как шевелятся ее губы. Наверное, они были синими от холода и влажными от того, что она облизывала их один раз за другим. Пальцы на ее запястье сжались сильнее, вторая рука слизеринца легла на ее подбородок… Просто рывок, одно движение за руку и на себя. – Не смей… – начала она, но он уже сминал ее губы своими – грубо и больно, словно хотел загрызть. Привкус чужого безумия обжег язык. Гермиона надавила ладонью на его грудь, отталкивая. Малфой разорвал поцелуй так же резко, и его хохот разлетелся по воздуху. Он как будто сходил с ума. Смеялся, не в силах устоять на месте – хохотал, сгибаясь пополам, смотрел то на нее, то в истыканное звездами ночное небо, рылся ладонями в своих волосах… – Малфой. – УМОЛКНИ! Он посмотрел на нее и почти зарычал. Она готова была поклясться, что он загрызет ее прямо сейчас – замерзшую, грязную. Он дышал полной грудью, шум его дыхания перемалывал в труху все то здравое, что оставалось еще в Гермионе. Крошил в пыль уважение к себе, силу воли, гордость. На куски, лоскуты, в щепки. Она всхлипнула. Господи, за что? А потом бросилась к нему и обхватила за шею, целуя. Он прохрипел что-то в ее губы и вцепился в мокрую ткань рубашки на ее талии, сдавил, прижал к себе, заломил так сильно, что она услышала скрип собственных позвонков. Горячий язык толкнулся в ее рот, и она сдалась. Она отхлещет себя по щекам, отдерет остатки души от пола – завтра, все это завтра. А сегодня только зарываться в его волосы и стонать, как не стонала никогда, даже когда оставалась наедине сама с собой и трогала себя между ног дрожащими от возбуждения пальцами. Его губы сводили ее с ума, словно не он три минуты назад плевался этими губами в ее адрес – говорил грязь, поливал дерьмом, втаптывал в землю. Она отстранилась, чтобы захватить немного воздуха ртом, но он зарычал – зарычал, как зверь – и буквально вжал ее в свое тело. Стало больно в груди. Это было так странно, дико и неправильно – желать погрузиться в него с головой и хотеть разреветься одновременно. От потребности, от собственной слабости, от того, что его язык творил с ее ртом, а губы – с губами. Она застонала, когда его руки скользнули вверх по ее спине. Одна ладонь застыла в районе шеи, а вторая запуталась в мокрых от воды волосах. Ближе. Сильнее. Еще немного, еще чуть-чуть безумия, желания, еще немного... Пожалуйста. Ей так хотелось. Казалось, что целоваться глубже уже невозможно, но с каждой секундой и выдохом он вылизывал ее рот все более страстно, напористо, несдержанно. Она так отчаянно желала найти в себе силы и прекратить все это. Крик бессилия рвался из груди, но получались лишь стоны, лишь хрипы, лишь тихие, томные выдохи. Слабая, глупая, дура, дура, ДУРА! – Малфой, подожди, – только Бог знает, как ей удалось оторвать свои губы от его губ. Он застыл, тяжело дыша. Он так дышал, что ей не хватило бы слов, чтобы описать это. Он так выглядел, что она готова была саму себя приговорить к смерти. Взъерошенные ее руками волосы, пульсирующие от поцелуев губы… Красивый, Боже. До смерти красивый. Его ресницы дрожали, но он смотрел куда-то мимо ее лица. Она пыталась прочитать его эмоции – хоть одну, но он был словно запечатан. Белый, непробиваемый. Одна сплошная броня или стекло, сквозь которое невозможно ничего услышать. – Ты дрожишь, – прошептал он. Она посмотрела на свои руки, которые все еще крепко впивались в ткань колючего свитера на его плечах. Она дрожала, да. Ей было холодно. А вот он весь горел, словно только что взорвался огнем там, внутри, под фарфоровой кожей. – Холодно… Она опустила ресницы. Она чувствовала, как пар выходит из ее рта, но не могла открыть глаза, чтобы увидеть. Ладони Малфоя соскользнули с ее талии. Гермиона выдохнула чуть громче, чем хотела бы. Стало так тихо. Запретный лес, Черное озеро, Хогвартс, хижина Хагрида – все словно погрузилось в забвение. Даже совы не ухали, а остатки поленьев в костре у шатра уже перестали трещать. Малфой зашевелился. Гермиона открыла глаза и посмотрела на него. Он все еще стоял так близко, что пар из его рта смешивался с ее собственным паром, когда они синхронно вдыхали и выдыхали. Он потянул свой свитер за воротник и снял его через голову. Гермиона испуганно заморгала, но не успела ничего сказать, когда он натянул колючую вещь на ее плечи. Помог пропихнуть руки в рукава. Свитер оказался слишком длинным для нее, да и в плечах был велик, но благодаря ему стало так тепло, что ей захотелось потереться щекой о ткань и замурлыкать, подобно устроившемуся на подушке Живоглоту. – Спасибо.***
– Где Пэнси? Он влетел в гостиную и в пять больших шагов добрался до лестницы, ведущей в общие спальни. Блейз был единственным, кто все еще не спал. Он сидел в кресле и читал книгу, словно ночь после большой пьянки была единственным правильным для этого временем. – Она спит. Что с тобой? – Увидев, куда направляется Драко, Забини вскочил: – Нет. Нет уж, Драко, ты не можешь приходить и трахать ее каждый раз, когда грязнокровка тебя заведет. Малфой скинул чужую руку со своей руки. – Ты какого хуя несешь? В горле что-то мешалось, и хуже всего то, что это не было злостью. Всегда было. В прошлый раз и в позапрошлый. Поцеловал грязнокровку – от злости выиграл игру. Поцеловал грязнокровку – сам не заметил, как добрался до замка из Хогсмида. А теперь только ком и пульсация в висках. Никакой злости. Ни-че-го. Блейз усмехнулся, отшучиваясь. – Давай, въеби мне. Я не против походить с синяком, если тебе от этого полегчает. Малфой потряс головой. – Схуя это ты такой всепонимающий, Блейз? М? Все видишь, все знаешь. Советы мне свои ебаные даешь. Я хоть раз тебе сказал, что мы друзья? Его голос прозвучал так спокойно, что самому стало не по себе. Наверное, он просто выебся. Длинный день, бесконечная ночь. Даже у такой редкостной суки, как он, бывают паршивые дни, которые в конце не хочется даже пытаться осмыслить. Ему бы просто трахнуть Пэнси, уйти к себе и завалиться спать, предварительно процарапав в подушке дыру ногтями. Потому что к чему злиться? Это поможет? Нет. Злость сделает так, чтоб его память просто стёрлась, забрав с собой клочки сегодняшнего вечера? Вряд ли. Злость не смоет запах с кожи, не вычистит вкус изо рта. Злость вообще не поможет, потому что без-вы-хо-ду-ха. Ебучая пропасть. Просто огромное безобразное днище размером с ад. Забини потрепал его по плечу. – Мне не нужно, чтобы ты говорил, Драко. Малфой улыбнулся ему. Нужна доза. Горячая и прямо в ебучие вены. Сейчас. В эту самую секунду. Он приблизил лицо к лицу Блейза и проговорил: – Не приближайся больше ко мне. Блейз вздрогнул, как от пощечины. Драко сглотнул, чувствуя, как доза чужой боли потекла по венам.