***
– Ты мой партнер по внеклассной работе. На ее парту опустился листок. Гермиона подняла голову, моргая. Она жутко хотела спать, прошлый вечер был сущим кошмаром, и, хоть она не мучилась сегодня от похмелья, как большинство ребят из класса, это не мешало ей чувствовать себя ужасно. Плюсом было то, что после вчерашнего «купания» она не заболела, но лучше бы она слегла с ангиной, чем нарвалась на совместную лабораторную с Малфоем. – Какая честь, – съязвила она. Профессор Макгонагалл любила выкидывать что-то такое, например, ставить в пару злейших врагов. В прошлом семестре Гарри «повезло» работать с Гойлом, и это было ужасно, ведь Гойл, скорее всего, говорить-то начал лет в десять, а уж о том, как он справлялся с программой Хогвартса, и думать было страшно. Малфой сел на преподавательский стол и скрестил ноги. – Но ты ведь собираешься сделать всю работу сама, верно? Гермиона почувствовала, как ее щеки вспыхнули от злости. Она пришла пораньше, чтобы спокойно посидеть в тишине – все остальные были еще на обеде, она просто хотела тишины! Какого черта сюда принесло Малфоя, когда до урока оставалось еще почти полчаса – она не знала. И вот он был здесь, сидел на столе профессора Флитвика и провоцировал ее. Типичный Малфой. – Знаешь, Малфой, ты уделяешь моей персоне так много внимания, что меня начинают терзать сомнения. – Это какие, например? Она честно не ожидала, что он спросит. Она думала, что вот сейчас он разозлится, наорет на нее и уйдет, оставив ее одну, как она и мечтала. Это было бы просто идеально. Гермиона посмотрела на него. Его глаза блеснули насмешкой и любопытством – он играл с ней! Прямо сейчас он играл с ней. – Неважно. – Нет уж, поведай мне, будь так любезна. Он спрыгнул со стола и начал приближаться к ней. Гермиона автоматически вцепилась пальцами в край стола. Видимо, это не укрылось от него, и он хохотнул, разворачивая стул спинкой вперед и садясь перед ней. – Что ты вообще здесь делаешь? – лучший способ перевести тему – найти другую, более интересную. – Разве ты не должен сейчас сидеть в Большом зале в окружении своей свиты и источать ненависть ко всему живому? Где твоя прилипала-подружка? Страдает похмельем? Или бросила тебя, наконец, осознав, какое же ты ничтожество? А Блейз? Он тоже понял, что нужен тебе лишь в качестве тени? Он потянулся, чтобы схватить ее за горло – что за привычка, Боже, – но Гермиона увернулась, хватая учебник и держа его перед собой, как щит. Малфой зарычал (буквально) и сделал еще одну попытку, но получил по пальцам рукой. Пока Гермиона радовалась своему маленькому триумфу, он поймал ее пальцы и сдавил так сильно, что она почувствовала слезы в уголках глаз. – Пусти, идиот! Он засмеялся, закручивая ее руку. Гермиона с силой дернула, наконец, высвобождая пальцы и растирая их, чтобы боль быстрей прошла. – Что, уже не такая разговорчивая? – Только умеешь, что распускать руки! – она имела в виду совсем не то, но, судя по лицу Малфоя, он вспомнил вчерашний вечер и то, как он сжимал своими пальцами ее подбородок, заставляя пошире открыть рот для поцелуя или как сдавливал ее талию, прижимая к себе так тесно, что ей было больно. – Не только. Боже, да он развлекался, выводя ее из себя. Гермиона сдула прядь волос со лба. Что ж, если он считает, что это весело… Она скрестила руки на груди (от ее взгляда не укрылось то, как Малфой мазнул по ее рубашке глазами и отвернулся) и с вызовом посмотрела на него. – Что-то сомневаюсь. Малфой скривился. – Ты меня на «слабо» берешь или что? – Да сдался ты мне. Она просто вынула яблоко из сумки и начала есть. Она не пошла на обед, потому что не было аппетита, но сейчас, когда этот слизеринский хорек провоцировал ее, что-то внутри нее просыпалось. И аппетит в том числе. Он все еще сидел напротив и смотрел, как она откусывает маленькие кусочки и жует их, глядя в окно. В одном фильме, который они с мамой смотрели на каникулах, девушка пыталась соблазнить парня, сексуально поглощая пищу. Гермиона не была специалистом в этом вопросе, и уж точно не хотела соблазнить Малфоя (Боже упаси), но старалась есть так, чтобы он не смог оторвать глаз. И, черт возьми, это сработало. То есть, наверное, это сработало, а может быть, все дело было в том, что она ела слишком отвратительно и это бесило. Малфой как-то странно поерзал на стуле и задышал чаще, словно запыхался. Она проигнорировала его и постаралась не смотреть, но ей было так любопытно и одновременно смешно… – Ты издеваешься надо мной? – спросил он, когда она откусила четвертый раз. Яблоко вдруг вылетело из ее руки (само) и упало в мусорное ведро в другом конце кабинета. – Вау, мы хороши в невербальной магии, молодец, Малфой. Она облизала губы и полезла за своим платком, чтобы вытереться. Малфой обхватил ее подбородок пальцами и притянул к себе (как вчера, Боже!). Гермиона охнула от неожиданности и застыла, даже не моргая. Она старалась дышать, но у нее не выходило, ведь его губы были так близко, что, подайся она вперед хоть на сантиметр, и все. Пропасть, остановка дыхания, очередной приступ наслаждения и отвращения к себе. – Думаешь, я захочу тебя поцеловать? – как же горячо он выдыхал эти слова в ее губы. – Только если не боишься, что я тебя ударю. – Я знаю, что ты от меня течешь – от тебя воняет похотью. Вот только мне насрать. Он снова начал это – разговоры, из-за которых ей хотелось выдрать ему глаза. Ох, как же она ненавидела его в такие моменты! Ублюдок, ублюдок, противный склизкий змей! – Разумеется, – прошептала она. Ей нужно было остановиться, чтобы все не зашло слишком далеко, но он разозлил ее. – Поэтому каждый раз, когда мы остаемся вдвоем, ты меня целуешь. – Думаешь, я теряю контроль? – он снова засмеялся, но на этот раз его смех имел привкус горечи, как будто ему самому было не по себе даже от мыслей о чем-то таком. – Из-за тебя? А-ха-ха, Грейнджер, у тебя что, вата вместо мозгов? Она отшвырнула его руку от себя и постаралась смотреть в его глаза безотрывно. Выходило плохо, ведь его глаза с некоторых пор сводили ее с ума. Она хотела поцеловать его. Можно было до бесконечности пытаться отрицать это, но, черт возьми, с первого раза, тогда, в раздевалке, с первой секунды, когда его твердые губы коснулись ее рта, с того мгновения, как его язык нагло прошелся по дорожке ее зубов и языку, с того самого дня она понимала, что хочет целовать его. Целовать жарко и глубоко, крепко прижиматься, скользить руками по его плечам, зарываться пальцами в волосы… Но это никогда не будет чем-то, что принесет удовольствие и облегчение, ведь, как только пленка желания слетит, Малфой обольет ее грязью так сильно, что она сможет только стоять и плеваться, избавляясь от комков оскорблений, сбрасывая их со своих волос и тела, выгребая из карманов. Потому что он не мог иначе. Потому что в этом был смысл существования Малфоя – делать ее жизнь адом. Это было похоже на балансирование на одной ноге над пропастью: ты прекрасно знаешь, что должен держаться, потому что если ты упадешь, то умрешь, но еще ты понимаешь, что шагнуть туда – в пропасть, в бездну, – значит освободить себя. И пусть полет будет длиться всего три секунды – это все равно полет. Она поняла, что ее рот все еще открыт, когда Малфой опустил на него взгляд. Гермиона облизала губы, попыталась восстановить дыхание, но лишь еще глубже задышала. Ее грудь начала подниматься и опускаться, дрожь прошла по телу. Малфой наклонил голову и нахмурился, продолжая смотреть в ее лицо. А потом она потянулась к нему. Она словно со стороны видела свою руку и не могла поверить, но еще очень, очень, очень сильно хотела до него дотронуться. Коснулась пальцами щеки… И тут же вскрикнула, когда ее запястье с силой сдавили. – Не трогай, – он умел плеваться словами прямо ей в лицо. Дура, лучше послушай его… Но только в голове уже шумело, кровь кипела под покрывшейся мурашками кожей… Она снова потянулась, и Малфой не стал в этот раз останавливать ее, только настороженно выдохнул. Он не прикрыл глаза, когда она опустила ладонь на его щеку. Он не застыл в блаженстве, как делают влюбленные подростки в мелодрамах. Малфой не был влюбленным подростком. Да, ему было всего шестнадцать, но его глаза смотрели так глубоко, читали душу, вытаскивали потайные желания наружу. Подростки не способны на такое. Малфой либо вырос очень, очень рано, либо вообще никогда не был ребенком. – У тебя… холодная кожа, – сказала она, опуская руку. Малфой сглотнул и открыл рот, чтобы что-то ответить, но входная дверь вдруг распахнулась с грохотом, и в кабинет ввалился Блейз, матерясь и запинаясь о собственную мантию. Малфой отпрянул от нее, но не успел встать со стула, потому что Забини заметил их. Гермиона нервно выдохнула и перевела взгляд с одного парня на другого. Блейз шагнул вперед и хмыкнул как-то недобро. – А, то есть, вы уже не скрываетесь? – спросил он. Гермиона подтянула к себе свои книги. – Что? Малфой, наконец, ожил и встал, выпрямляя спину. Он спрятал руки в карманы, и, может быть, кому-то другому этот жест показался бы сексуальным сейчас, но Гермиона, к ее собственному ужасу, прекрасно научилась его читать. Он прятался. Повел плечом, изогнул уголок губ в гримасе: – Опять ты какую-то хуйню несешь, Забини. Разве я не сказал тебе держаться подальше? Блейз издал что-то среднее между смешком и рыком. – Да мне-то похрен, знаешь, но только через пять секунд тут будет полсотни студентов. Радуйся, что впереди остальных шел я, а не Пэнси… или Поттер. Произнося фамилию Гарри, он посмотрел на Гермиону, причем не просто посмотрел – пристально. Сначала в глаза, а потом проехался липким придирчивым взглядом с головы до ног. Она почувствовала холод. Но ответить ничего не успела, потому что, как он и сказал, дверь отворилась, и класс начал наполняться студентами Слизерина и Гриффиндора. Они входили, галдя и рассаживаясь по своим местам, а для нее и для Малфоя словно время застыло на месте. Она мысленно ругала себя, а он выглядел так, словно его василиск заморозил. Не шевелился. Что происходит, Малфой? Что происходит, почему ты стоишь, отойди, отойди от меня. Но он стоял. Стоял, не двигался, не дышал… как будто в данный момент даже не жил. Но что убило его, что? Гермиона ожила, когда Гарри коснулся ее руки. – Что это с Малфоем? – тихо спросил он, вытаскивая свои книги из сумки и раскладывая их на парте рядом с ней. Она не знала что. Она только видела, что он все еще смотрел в ту точку, где до этого стоял Забини. Смотрел, не моргая, а глаза были прозрачными, как стекло. И Блейз тоже смотрел на него со своей парты то ли с разочарованием, то ли с жалостью… Это выглядело так… Неправильно. Она не могла знать, что именно произошло между ними, но Блейз всегда вставал на его защиту. Даже если он был неправ, даже если влипал так, что страшно было представить. Гермиона всегда видела это в Забини – пугающую, дикую преданность. Домовые эльфы не смотрели так на своих хозяев, как смотрел на Малфоя Блейз, но сейчас словно рушилось что-то прямо на ее глазах. И она не понимала, как ей чувствовать себя из-за этого. Малфой пошевелился, лишь когда профессор Флитвик вошел в класс. Он сделал ему замечание, посмотрев с высоты своего маленького роста, но слизеринец ничего не ответил и быстрым шагом вышел в коридор, даже не потрудившись забрать свои вещи.***
И что с тобой не так? ЗАТКНИСЬ. Брось, тебе бы поговорить с кем-то. Но… Блейза нет. Пэнси нет. Только ты и я, Малфой, да? Какого хрена ты не зовешь меня по имени? ОНА ведь тоже не зовет. ЗАТКНИСЬ. ЗАТКНИСЬ. ЗАТКНИСЬ, БЛЯТЬ. Астрономическая башня продувалась сразу с нескольких сторон, на широкую голую площадку то и дело задувало ветром дождевые капли. Был ливень. Самый настоящий холодный осенний ливень, он лежал на спине на холодном каменном полу и не чувствовал ничего. Только слышал этот противный скрипучий смех и голос, вскрывающий эхом его черепушку, а больше ничего… Расцарапал себе запястья в кровь, блять, а вот какого хуя – понять не мог. Досчитаешь со мной до пяти? Для чего? Сколько еще ты продержишься, Малфой? Сколько времени тебе нужно? Я спросил. Для чего. Блейз так посмотрел на тебя там, в классе. Ты ведь поэтому убежал, да? Потому что он понял все? Нечего тут понимать. Он понял, Малфой. И ты понял. Потому и ушел. Боишься. Трусливый. Отец бы плюнул тебе в лицо. ПОШЛА ВОН. Не бойся меня, ведь я – это ты. Чем пахнет твоя Амортенция? Зачем тебе это? Если ты – это я, зачем тебе это, Тень? Чем пахнет твоя Амортенция? – Мне придется снять с тебя баллы. Малфой закрыл глаза. Он хотел спросить у Тени, мерещится ли ему этот голос, но Тень затихла. Как по щелчку, сука. И голос… не мерещился. – Свали. – Уже ночь. – Я заметил, Грейнджер, потому что вокруг темно. Темно, как у него под ребрами. Темно, грязно, мокро, холодно. Он сам, блять, как эта осень – сырой и нихуя не понимающий. Проходящий. Есть лето и зима – жара и холод. А он что-то между сейчас. Он услышал шорох ее мантии, видимо, она села на одну из ступенек на лестнице. – Что там в классе произошло? – Блять, вы сговорились или что? Ха-ха, Малфой, мы сговорились, да. ЗАТКНИСЬ. – Что? – Свали, дура. Посчитай со мной до пяти. Заткнись. Посчитай. Сколько еще, Малфой? Он все так же лежал, закрыв глаза, дождь все так же раскалывал небо… Он думал о словах Тени и о том, что Блейз знает. И Пэнси знает. Даже ебучая Тень… – Хочешь знать, что я подслушала сегодня, когда ты ушел? – Не хочу. – Пэнси сказала Блейзу, что ты другой. Раньше был. Что ты… возил ее на пляж однажды. Это правда? Правда. Он возил ее на пляж прошлым летом, когда еще не было Метки, Задания, не было переплетения черных линий на его предплечье, он был другим тогда, да. Он возил Пэнс на пляж. Нет, они не смеялись и не бегали, рассекая волны, они просто были там. Просто смотрели на закат. Говорили. Как будто они обычные подростки, а не кто-то, чьи внутренности еще до рождения прогнили насквозь. – Да. – И куда же делся тот Малфой? – Тебе-то, блять, какое дело? Он встал на ноги и засмеялся, потому что больше не мог выносить звука ее голоса. Он чувствовал, как липнет к телу мокрая мантия, как ноги начинает ломить – сколько часов он пролежал вот так, не поднимаясь? – Почему ты такой?! – она подошла к нему и встала напротив, заглядывая в глаза. – Из-за Метки? Если так, то… – ДА УМОЛКНЕШЬ ТЫ ИЛИ НЕТ? Хочешь видеть Метку? Вот, смотри! – он закатил рукав, не успев подумать. Тень предупреждающе шикнула, но он отогнал ее прочь и вытянул вперед руку так, чтобы выведенная завитками змея и череп оказались прямо на уровне ее глаз. Она открыла рот, испуганно моргая. – Довольна? – Думаешь, я не знала? – он улыбнулся, услышав, как задрожал ее голос. – Боишься меня теперь? – Нет! Он схватил ее за плечи раньше, чем успел подумать: – А должна, блять, бояться, должна! Она заморгала и помотала головой так, словно не верила его словам. И шепотом: – Но почему? Ее глаза сверкнули. Он застыл, рассматривая ее лицо в почти кромешной темноте. Ее ресницы, не тронутые косметикой, но все равно длинные и изогнутые. Ее губы, потрескавшиеся и почти синие сейчас из-за холода. Ее волосы, сцепленные на затылке волшебной палочкой вместо шпильки – несуразная, глупая, откуда вообще такие берутся? Я собираюсь озвучить это, Малфой. Ты не посмеешь… Блейз знает. Пэнси знает. Скоро поймут и все остальные. МолчимолчимолчиМОЛЧИ Ты влюбился в нее. И запах роз – как пощечина. Он толкнул ее в стену с такой силой, что услышал хруст. Она вскрикнула, но не от боли, а, скорее, от неожиданности. – Хочешь знать, почему? Он шел в ее сторону и наслаждался тем, как любопытство, непонимание на ее лице сменяется страхом. – Не подходи, псих. Догоняешь, да? Ебаная дура, куда ты лезла вообще, куда? – Ты как болото, Грейнджер, ты в курсе? Хотя, нет, постой, не так. В болоте грязи меньше. Навис над ней, секунду помедлил, принюхиваясь, как к добыче, а потом рванул в обе стороны мантию на ее груди. Грязнокровка заорала, треск ткани смешался со звуком ее голоса, отскочил от каменных стен и сиганул с башни, растворяясь в дождевых каплях. Она толкнула его, и он оступился на долю секунды, а потом рассмеялся, поймав ее за локоть при попытке свалить. – Постой, куда собралась, – наклонился, вытащил палочку из пучка ее волос, бросил в сторону. Уткнулся носом в мягкую кудрявую гриву. Противный запах роз ударил по голове, раскалывая череп на две равные части. – Ты хотела знать почему, я покажу. – Уже не хочу, и ты… Отвали, Малфой, по-хорошему. Отвали! Он видел вырез ее рубашки и расстегнутый красно-золотой галстук, просто так болтающийся на плечах. Это заводило. Этот сучий кровавый цвет ее факультета – храбрость. Какая к хренам храбрость, когда вот она – ревет и истекает соплями? А еще провоцировала его утром, жрала это яблоко, хихикала и про-во-ци-ро-ва-ла. Потянулся, чтобы схватиться за пуговицы, получил по лицу и зарычал, не выдержав. Грязнокровка замахнулась, чтобы врезать снова, но он скрутил ее руки своей одной и продолжил смеяться, чувствуя, как по венам растекается что-то черное и противное, словно чернила. Это то чего ты хочешь? Да, Тень. Это то, чего я хочу. Станет легче, будет проще. Станет, да, обязательно станет. Должно стать легче, пусть станет, пожалуйста… Повалил ее на пол, а она принялась брыкаться, царапаться, кричать. Словно у нее был шанс, ей-богу. Он был сильнее, он был под ДОЗОЙ, как она вообще могла подумать, что сможет перебороть его? Пуговицы ее рубашки покатились по полу, стуча. Он придавил ее своим телом, вцепился пальцами в края ее юбки и задрал ее вверх. Она орала. Она вопила, но он был уверен, что никто не услышит ее ни в замке, ни снаружи. Была ночь, они были высоко, гремел гром и шум дождя вперемешку с ветром заглушал все звуки. Идеально. – Ты воняешь, Грейнджер. Ты так охуенно воняешь собой, розами, страхом… – ПУСТИ МЕНЯ! Ее ноги под ним постоянно двигались, и, пока он расстегивал свои брюки, чертыхаясь и пытаясь удержать ее под собой, она медленно теряла силы, теряла голос, захлебывалась в собственных обессиленных хрипах и слезах. И выглядела так, блять, правильно-испуганно-истерично-непокорно, словно создана для него. Такая. Именно такая. Мокрая и полуживая от страха и унижения. Его, его грязнокровка. Когда он, содрав с нее трусы, в первый раз толкнулся в ее извивающееся из последних сил тело, грязнокровка издала такой визг, что Малфой подумал, что сейчас оглохнет. У него зазвенело в ушах, крик рассыпался на кристаллы и воткнулся в его кожу, подобно крошечным осколкам стекла. Но на этом все. Она не орала больше – она не могла. Сорвала голос или хуй знает, что еще. А он чувствовал себя так, словно у него передоз. Она была тесной и… да. Нетронутой. Сука. Она была девственницей.***
– Помнишь, на третьем курсе, – он не видел ее лица, только слышал голос, потому что сидел, подперев ее спину своей. – Защиту от темных сил вел профессор Люпин. – Да. Малфой посмотрел на свои руки. Они были в крови, и он долго пытался понять, откуда она взялась… Ах, да. Разодранные запястья. Еще днем расчесал, а вот сейчас задел, наверное, фиг его знает… Кровь текла прямо на пол – чистая, как хрусталь. – Вместо экзамена в конце года он сделал для нас полосу препятствий, где на каждом этапе нас встречало какое-то существо: водяной черт, карлики и болотный призрак. В конце… в конце был боггарт, и перед каждым из нас он превращался в самый худший кошмар. В самый большой страх. Он не понимал, как у нее вообще выходило говорить, ведь она сорвала голос. Она говорила шепотом, наверное. Он не мог разобрать. – Помню. – В кого превратился твой боггарт? Драко напрягся, пытаясь вспомнить. Его лихорадило, дождь усилился, и они оба были грязными, мокрыми и в крови. Он чувствовал, как дрожит ее спина, прижатая к его спине. – В отца. И не просто в отца – в разочарованного в нем отца. В тринадцать это было его самым главным кошмаром. Грейнджер рассмеялась беззвучно. А, может, это и не было смехом вовсе. – А мой в профессора Макгонагалл, которая сообщает, что я провалила все экзамены. Это было три года назад. Больше всего на свете я боялась, что провалю экзамены, смешно, правда? – Она затихла. Малфой повернул голову, чтобы услышать ее следующие слова. Он знал, что она скажет – знал. Но ему хотелось быть уверенным. – Поставь передо мной боггарта сейчас, и он станет тобой. Он поднялся на ноги, не дыша. Каким-то чудом нашел свою мантию в самом углу под лестницей. Он посмотрел на Грейнджер только раз, да и то на секунду, но этой секунды хватило, чтобы понять – она не врет. Она была грязной и серой, причем это была не та обычная ее серость, с которой она вечно ходила по замку так, как будто гордится. Она была серой изнутри. Ни одной краски, только полоски дождя и, возможно, бесцветные, сухие эмоции. – Значит, ты усвоила урок, – сказал он и вышел из башни прочь. Его запястья болели…