***
Пэнси накрасилась какой-то помадой, которая, как считала она, была с привкусом фруктов. Малфой слизал этот привкус в первую же секунду, но он так и остался у него во рту скатавшейся липкой хуйней, и это было отвратительно. – Больше не крась губы, – он встал, и девушка поднялась вслед за ним, поправляя чуть смятую юбку. Пэнс была очень отзывчивой сегодня. Не удивительно, он ведь не прикасался к ней несколько недель – соскучилась. Она проехалась пальчиками по его шее. – Не говори, что тебе не понравилось. – Мне не понравилось, – вполне серьезно ответил он и спрятал руки в карманы. – Я, блять, не шучу. Не целуй меня с этой хуйней на губах. Пэнс моргнула, а потом кивнула, пряча обиду под слоем густо накрашенных ресниц. Драко бросил взгляд на гриффиндорский стол. Это стало чем-то вроде привычки – смотреть туда, чтобы убедиться, что ничего не изменилось: они все еще враги, Грейнджер все еще раздражает его до стеклянной крошки в глотке, а Поттер все еще косится с подозрением. Это делало его жизнь постоянной, размеренной – понимание того, что все идет так, как шло раньше. Он успокаивался. Грейнджер встала, закинула сумку на плечо и поперлась к выходу, громко стуча каблуками форменных туфель. Ее волосы были распущены и пружинили, легко касаясь костлявых плеч. Драко выругался на себя, потому что это зрелище вызвало у него неприятный зуд в ладонях. – Пойдем, – сгреб Пэнси, обхватив за плечи. Паркинсон дернулась, а потом прильнула к нему всем телом, продвигаясь бок о бок к выходу. С грязнокровкой столкнулись у самых дверей. Она – как и поступала весь месяц – сделала вид, что его не существует, зато на Пэнси посмотрела так, словно та таракан. Паркинсон оскалилась, открыла было рот, чтобы возмутиться, но Драко дернулся, толкая Грейнджер плечом. Черт его знает, что на него нашло. Ему просто нужна была хоть какая-то реакция на его присутствие. Просто порыв, и вот он уже толкает ее так, что она ударяется о стену, роняет сумку и, судя по сцепленным зубам, больно прикладывается затылком. А у него в голове пульсирует. Заебала. Ох, блять, как же заебала со своим тупым я-не-смотрю-на-него игнором, со своими выпученными глазами, с юбками, блять, по колено и копной херни на голове. Заебала вечно воротить взгляд, заебала убегать, как только он появляется рядом. Заебала быть ВЕЗДЕ, в воздухе, под кожей, в голове, под веками, в груди. Хочется выскрести ее из себя, вырвать с мясом, выжечь, сделать что-нибудь, чтобы ее не было. Блять, Грейнджер, ну ты и тварь. Опутала, забралась в подкорку, поглотила сознание. Сволочь. Пока она пыталась осознать, что только что произошло, Малфой жадно смотрел в ее лицо и ждал. Потому что – неужели? Неужели все равно не посмотрит? Даже сейчас? Унизил, при всех унизил. Черепушку свою гениальную не пробила, дура, нет? Давай, заори, как ты умеешь, покажи зубки. Поправила юбку и проглотила слезы гордости, крепко зажмуривая глаза. Малфою стало страшно от осознания, что она… охуенно красивая, когда ей больно. Ебаааать. Боль делает грязнокровку какой-то до ужаса совершенной. До трясучки, до отказавших легких. Она словно оживает, когда чувствует боль, и Драко оживает тоже. Так нельзя, это глупо и неправильно, ведь Грейнджер – комок грязи, прилипший к его ботинкам и никак не желающий отлипать, почему? Почему он считает ее красивой? Да и что именно в ней? Перекошенное лицо? Молочную кожу шеи, выглядывающей из-под свитера? Родинку рядом с ухом, у самого края волос? Пэнси захохотала, прилипнув к руке Драко, а потом вдруг заткнулась как-то резко, словно ей кислород обрубили, и присела, поднимая с пола белоснежный конверт. Грейнджер напряглась. Драко перевел взгляд с ее лица, на зажатый в пальцах Паркинсон конверт и улыбнулся. Грязнокровка шагнула вперед. – Отдай.., – сначала тихо, со звенящими слезами и одновременно раздирающим холодом в голосе. Потом громко, четко, как приказ. – Отдай. И протянула руку. Пэнс снова расхохоталась, прижимая конверт к себе. – Разумеется! И кто же это написал нашей сладкой девочке? О, я попробую угадать. Один из твоих ёбарей. Только который из них? – Пэнс постучала по губе. Драко почувствовал, как завтрак подступает к горлу. – В тебе же столько их перебывало, что всех не упомнишь… Шлюха. – Я сказала. ОТДАЙ. Драко вырвал конверт из руки Паркинсон так резко, что та пошатнулась, а потом вылупилась на него во все глаза. Грейнджер охнула и уставилась на его руку. Ну же, сука. Просто посмотри в глаза, и я верну его тебе. Просто в глаза. Это легко. Один взгляд, и он твой. Блять. Грейнджер, пожалуйста, мне нужно видеть… Мне нужно. Дышала, как будто сейчас умрет. От чего? От стыда? Разочарования, унижения, обиды? От чего, Грейнджер? Дышала, проглатывала слезы, которые уже почти упали с каждой реснички мелкими кристалликами на бледное лицо. Давай же. Давай, просто подними свои глаза, прошу тебя, умоляю, пожалуйста, СУКА, ПОДНИМИ ГЛАЗА. Он держал письмо на вытянутой руке над собой, будто играл с ней, как с собачонкой. Она смотрела на его руку, ее губы дрожали, а кулаки были сцеплены, словно она кинется на него и разорвет на куски в эту самую секунду. А потом развернулась и ушла. В секунду. Просто. Не посмотрела и не сказала ни слова. Ушла слишком быстро, словно боялась передумать, и спина ее была слишком прямой, и подбородок вскинула слишком высоко. Когда ты научился так хорошо читать ее, Драко? Когда она стала настолько внутри тебя? Драко слушал звон в ушах и радостный крик Пэнси, которая выплескивала в ее спину одно ругательство за другим. Он не чувствовал ничего. Никакой эйфории, никаких фейерверков в груди от того, что он заполучил что-то, принадлежащее Грейнджер, что-то, что может оказаться ее слабостью. Ему было плевать. Пустота внутри него только разрасталась, превращаясь в дыру.***
Он тонул в крови. Буквально. Каждая попытка сделать вдох заканчивалась тем, что он глотал соленую, вязкую, горячую кровь и захлебывался ею, а потом снова глотал, проталкивал ее в глотку, пытаясь выбраться на поверхность. Казалось, этой воронке, этому океану крови нет конца, он не чувствовал, что может выбраться, его засасывало все глубже и глубже, щипало глаза, кожу разъедало от соли, а со дна словно кто-то тянул за ноги. Он чувствовал приближение смерти снова и снова, но еще чувствовал, осознавал, что не умрет. Не прямо сейчас, не в этой реальности. Он пытался плыть. Пытался увидеть хоть что-то, но под веками пекло. Зато он слышал голос: тихий и спокойный, но лучше бы он был громким и разрушительным. Тоненько, словно песня. Драко. Драко. Дра-ко. Только бы стало легче. Пытаться плыть. Кричать. Просыпаться. Только бы стало легче. – Тшш… Тшш, Драко. Драко. Что? Воды? Эй. Давай же. В общей спальне было тихо, и Блейз говорил шепотом. Драко глотал ледяную воду большими глотками, чувствуя какое-то животное удовлетворение от того, как капли пропитывают пижамную футболку насквозь, как они охлаждают кожу. Словно это поможет сбросить остатки ужасного сна и избавиться от вкуса крови во рту. – Который час? Его сердце колотилось, как ненормальное. – Почти четыре часа утра. Она снова снилась тебе? – Говори тише. Блейз выглядел так, словно и не ложился. Или он настолько привык подскакивать среди ночи, чтобы выдернуть Малфоя из дурного сна? Возможно. В любом случае, если бы не Блейз, Драко захлебнулся бы несуществующей кровью или сам себя удавил одеялом во сне. Он устал от этого. Не проходило, не исчезало, каждую ночь эта девчонка, Кэти Белл, она говорила с ним на непонятном языке, сидела внутри его головы и шептала что-то, пока он барахтался в океане ее крови. И не было мук совести, не было ничего, ведь это она, она сама виновата, не нужно было трогать вещи, которые ей не принадлежат. Но она снилась и снилась, и иногда Драко вообще забывал о том, что такое нормальный сон. Он хотел, чтобы это прекратилось. – Драко, – Забини забрал у него стакан и подмял под себя ногу. Только этот парень мог чувствовать себя так комфортно, сидя ночью в кровати Малфоя. Драко откинулся на подушку, приготовившись слушать. А чем еще заняться? Уснуть все равно не удастся, а так хоть ночная дурь выбьется из головы. – Ты не думал о том, чтобы поговорить… поговорить с… Драко вскинул брови: – С Грейнджер? Блейз замялся и покосился на храпящего на соседней кровати Гойла. – Вдруг будет толк? – И каким священным хуем мне поможет разговор с Грейнджер? – Ну, потому что она… Ну… Ты знаешь. Драко потер глаза. – Забини, мне только что приснилось, как я бултыхаюсь в крови Кэти Белл. Не мог бы ты изъясняться более понятно, блять? – Она умная! И она явно читала обо всяком таком дерьме. – Мерлин, да это же просто сны! – Девчонка, которая чуть не откинула копыта по твоей вине, снится тебе, и ты плаваешь в ее крови! – Ты, блять, еще бы вышел и посреди гостиной заорал, Блейз. Забини заткнулся. Потом почесал ухо. Рыкнул и посмотрел на Драко так, словно тот его бесит. – Ты не переломаешься пополам, если задашь грязнокровке вопрос. – Не буду я ни о чем ее спрашивать. К тому же, она все равно со мной не говорит. Драко выругался сквозь зубы, когда Забини сверкнул в его сторону любопытным взглядом. – То-то я думаю, чего ты баллы снимаешь со всех, как озверевший. – Просто забудь об этом, ясно? Блейз. Ты понял меня? И сам с ней заговаривать не смей. Понял? Забини пробубнил себе под нос, что он понял, и поковылял в свою постель.***
Гермиона чувствовала себя ужасно не выспавшейся. Сама виновата – меньше нужно было бродить по замку ночью. И, уж тем более – убегать из него, одолжив Карту Мародеров из рюкзака Гарри. Но что она могла поделать с тем, что сны теперь приходили к ней исключительно после прогулки? Потому что только так она могла выбросить из головы все мысли, мешающие спать. Завтрак пропустила. Заняла места для себя и Гарри в первом ряду в кабинете профессора Макгонагалл и уселась, разложив на столе принадлежности: свитки пергамента с домашней работой, чистые листы для конспектирования, перо, чернила, волшебную палочку, учебник и несколько книг из дополнительной литературы. Когда все было готово, до начала урока оставалось еще почти десять минут, поэтому думать пришлось. Приш-лось. О Малфое – чтоб он провалился в ад, где ему самое место. О Паркинсон – глазастой идиотке, которая взяла письмо. И о самом письме, конечно же. Нет, она убеждала себя, что волноваться не о чем. В конце концов, Виктор всегда был джентльменом с ней, он не написал бы в письме ничего недостойного. Но Малфой… И Паркинсон. Этим людям хватило бы и уголька, чтобы спалить дотла весь лес. Им хватит заботливого «Герми», теплого «думаю о тебе» и веселого «однажды я научу тебя играть в квиддич», чтобы растоптать ее, сделать из нее посмешище школы, заставить чувствовать себя униженной еще сильнее. Она повторяла себе, что плевать. Даже не так. Говорила грубо, чтобы дошло, наконец. Говорила «по-хуй», пусть подавятся своим ядом, ей нечего стыдиться, она не сделала ничего плохого, так что… Пусть идут к черту. Но потом все равно думала и думала, и каждый раз, когда слизеринцы попадались на ее пути, ей казалось, что они смеются ей в спину. Хотя, чего она боялась? Такие люди смеялись бы ей в лицо. В общем, было подозрительно тихо, и Гермионе казалось, что под ней на стуле как минимум бомба, способная взорваться в любую минуту. Был еще один повод для беспокойства. Вещь, которая ела ее изнутри, заставляя совесть бить молоточком по вискам. Кэти Белл. Гарри подозревал Малфоя, а Гермиона знала о Метке на его руке, и почему-то молчала, как самая последняя трусиха. Она презирала себя за это. Возможно, расскажи она Гарри, все было бы иначе, и Кэти не пострадала бы, а ей самой не пришлось бы просыпаться ночью от чувства, что она подставила ее, что это по ее вине Кэти сейчас в Мунго – если бы знал хоть кто-то, все можно было бы изменить. Почему она до сих пор не сказала? Даже после всего, что произошло? Гермиона всегда была слишком умной, и, возможно, временами это делало из нее непроходимую идиотку, но почему-то уверенность в том, что она должна молчать, не покидала. Даже теперь, когда все это начало заходить слишком далеко. Иногда ей казалось, что Гарри что-то подозревает. Например, вчера они занимались вдвоем в библиотеке, и в какой-то момент она поймала на себе его настороженный взгляд. Гарри сразу же опустил глаза, улыбнувшись, но потом смотрел на нее так снова, и Гермиона не знала, что она должна сделать – попросить его прекратить? Обвинить его в недоверии? Или рассказать обо всем? Вот только к чему привела бы сказанная ею правда? Никто не поверил бы ее словам или словам Гарри, а насильно проверять Малфоя на наличие Метки профессор Дамблдор бы не позволил – скорее их обоих исключили бы из школы. Она успокаивала себя тем, что импульсивность Гарри не позволит им подойти к проблеме со всей осторожностью, но продолжала мучиться, не в силах уснуть по ночам, прекрасно понимая, что это всего лишь жалкое оправдание. За всеми этими мыслями Гермиона не заметила, как кабинет наполнился студентами. Гарри занял свое место рядом с ней, улыбнулся и протянул ей большое яблоко, бережно обмотанное страницей из магловской тетради. Какое варварство! Яблоко она приняла с благодарностью, но есть не стала – убрала в сумку. – Дракл, я не сделал домашку, – простонал Рональд с задней парты. Гермиона обернулась, чтобы с осуждением на него посмотреть (потому что она ведь давала ему свои конспекты, что за безрассудство?!), но тут же вернулась обратно на свое место, ведь Малфою непонятно с чего вдруг приспичило сесть не за последнюю парту в слизеринском ряду, а за первую – как раз рядом с ней. Сейчас их разделял только узенький проход, и Гермиона сжалась, почувствовав на себе холодный насмешливый взгляд. – Гермиона… Гермиона, – послышалось в спину. Она помотала головой. – Я не дам тебе списать, у тебя было целых три дня на выполнение домашней работы, Рон, начинай уже думать собственной головой! Наверное, она сказала это слишком громко. Гарри застыл и уставился на нее, вскинув брови. За столом Слизерина тоже перестали двигаться. Рон стыдливо прокашлялся и прошептал, что понял. Гермиона почувствовала желание извиниться, но не сделала этого, поскольку профессор Макгоналалл вошла в кабинет. Она распахнула наглухо задвинутые шторы при помощи волшебной палочки, взмахнула ею еще раз, «включая» дополнительный свет над каждой партой. Слизеринцы справа недовольно заворчали, а студенты Гриффиндора, наоборот, обрадовались количеству света. Дальше все включились в процесс. – Доброе утро, класс. – Доброе утро, профессор Макгонагалл! Как в магловском детском саду. – Хочу напомнить вам, что, если кому-то из вас известно что-то, связанное с нападением на Кэти Белл – вы должны сразу же рассказать об этом одному из преподавателей. Я знаю, что вам уже говорили это неоднократно, но, думаю, повторить не помешает, – профессор кивнула сама себе, оглядела класс и на секунду задержала взгляд на Гермионе. Девушке стало не по себе, но она не подала виду, только покрепче сжала перо, демонстрируя всем своим видом желание заниматься. Макгонагалл отвела глаза. – Хорошо. Давайте начнем урок. Какую тему я попросила вас изучить самостоятельно? – Гермиона вскинула руку. – Мисс Грейнджер? – Мы читали главу о превращении жидкостей в воду и изучили два самых известных заклинания, которые используются для этого. – Отлично, пять очков Гриффиндору. Немного подробностей? – Конечно, мэм. В учебнике «Трансфигурация, высокий уровень» говорится, что вода – очень могущественная стихия, и воздействие на другие жидкости с целью получить воду не происходит, если не задействовать определенное количество сил и магии для этого. Но, так или иначе, все жидкости подвержены влиянию водной магии, мы можем превратить в воду чай, молоко, сок, какао – любую жидкость, которая по своей структуре не превышает указанных в учебнике параметров, поскольку… – Вообще-то не любую. Так, постойте-ка... Он прервал ее. Перебил прямо на глазах у учителя! Гермиона застыла, глядя перед собой. Она ждала, что Малфой сейчас лишится баллов за дерзость, но, казалось, профессор Макгонагалл так увлеклась темой, что даже не заметила, как он перебил Гермиону. – Мистер Малфой? – Этот учебник был написан много лет назад. Если мы рассмотрим более новые источники, например, последние выпуски журнала «Трансфигурация сегодня», то нам станет известно, что те виды жидкости, которые не были изобретены в то время, не всегда поддаются таким заклинаниям. Гермиона вспыхнула. – Это чушь! Она так и не повернулась в его сторону, зато Малфой буквально свесился со своей парты, чтобы смотреть в ее лицо. Боже, как же хотелось отмахнуться от его взгляда, как от назойливой мухи! – Нет! Ты же днями пропадаешь в библиотеке, открой глаза! – Речь шла о нашем учебнике Трансфигурации, профессор Макгонагалл не просила нас изучать сторонние источники, и вопрос был задан по учебнику! – Какая разница, если информация из учебника устарела? Как насчет алкогольных напитков? Профессор Макгонагалл, согласитесь, многие из них не были изобретены в то время, когда писался этот учебник, и есть вероятность, что они не будут подвержены трансформации в воду, когда мы попытаемся провести опыт. Забини рядом с Малфоем сладко зевнул: – Я бы не отказался сейчас провести пару опытов с алкоголем. Слизеринцы за их спинами захохотали, Гарри прошипел «придурки» себе под нос. Гермиона же почувствовала себя так, словно сейчас взорвется. – Если мы будем опираться на статьи в источниках вроде журнала «Трансфигурация сегодня» – от магической науки вообще ничего не останется, одни домыслы! – Мерлин, какая же ты идиотка! – Мистер Малфой! – Гермиона почувствовала себя отмщенной, когда профессор Макконагалл уставилась на этого упыря в возмущении. – Вы переходите границы. – Но потом она повернулась к Гермионе и уточнила: – Вы оба. Прекратите споры, пока я не сняла баллы с обоих факультетов. – Но профессор… – Класс приступает к практическим занятиям, а вы двое – раз уж считаете себя самыми умными здесь – в практике не нуждаетесь. Поэтому вы принесете сосуды под различные жидкости из хранилища, и чтобы я не слышала ни звука, вам понятно? Малфой что-то пробубнил себе под нос и встал. Гермиона медленно кивнула, отмахнулась от шепота Гарри в ухо («будь осторожна» – как будто он там съест ее, ей-богу), расправила юбку и тоже встала, чтобы проследовать за ним на расстоянии настолько большом, насколько это позволяла ширина класса. – Остальные берут в руки палочки… Дальнейшие слова профессора растворились за захлопнутой дверью, поскольку в находящемся в конце кабинета хранилище было так тихо, словно кто-то наложил чары на дверь. Гермиона огляделась. Очевидно, на это место было наложено Заклятье незримого расширения, поскольку конца и края бесконечным полкам, стеллажам и витринам не было, хотя снаружи комната казалась просто крошечной. Малфой встал рядом с ней, Гермиона сделала три шага в бок, проигнорировав его наиглупейшее фырканье. Пока Гермиона пыталась взглядом отыскать необходимые предметы, Малфой прокашлялся и взмахнул палочкой: – Акцио… – С ума сошел?! – она схватила его за руку. Малфой уставился на ее пальцы так, словно они были щупальцами, способными его проглотить, но заклинание продолжать не стал. – Хочешь, чтобы они нам на голову рухнули? – Не был бы против, если бы на твою тупую голову что-то упало. Так, чтобы тебя пришибло насмерть, ясно? Честно? Она не успевала за сменой его настроения. Минуту назад он был полон энергии, язвил, зубоскалил и наслаждался (а она знала это!) их перепалкой, а сейчас рычал на нее так, словно сработал какой-то переключатель. Гермиона отпустила его руку, отошла на шаг и, не выдержав, выпалила: – Если ты думаешь, что, вымещая злость на мне, ты облегчишь свои мучения – ты ошибаешься, потому что то, что грызет тебя изнутри, никуда не денется. Оно будет продолжать тебя грызть, а знаешь почему? Потому что ты плохой человек. Малфой уставился на нее. Гермиона мысленно произнесла проклятье самой себе, но слов обратно не вернешь, поэтому она продолжила смиренно рассматривать ящики перед собой, пытаясь найти в них то, что им было необходимо. Малфой хохотнул. По ощущениям, он стоял прямо за ее спиной, и у Гермионы возникло желание потереть рукой то место на шее, в которое он дышал. – Я плохой человек? – Да. – Ладно. Поговорим об этом? Серьезно? Боже, он издевался, не иначе. Она выкрикнула в возмущении: – Не собираюсь я с тобой говорить! Мне вообще плевать на все, что с тобой связано. – О, то есть, это не страх посмотреть мне в глаза? – Да ты свихнулся. – Сказала она деревянной полке, – его ладони вдруг оказались на стеллаже прямо перед ней, и Гермиона в изумлении замерла, чувствуя, как тело Малфоя прижимается к ее телу сзади. – Отойди. – Тихо, тихо. Я себя контролирую… Ты же этого боишься? Что я слечу с катушек? – Да не боюсь я ничего! Она развернулась к нему. Видимо, Малфой не ожидал этого, поскольку некоторое время он молча смотрел на нее сверху вниз. Его дыхание участилось, грудь под застегнутой (да неужели) до последней пуговицы рубашкой вздымалась… Гермиона не хотела этого видеть, поэтому опустила глаза, игнорируя то, что его руки все еще были прижаты к полке позади нее, а сам он стоял почти впритык. Ее лицо горело от стыда, смущения, страха и сидящего глубоко под кожей чувства, которое она не позволила бы себе выпустить даже под страхом пыток. – Какая смелая девочка. Виктор бы захлебнулся от восторга, а? Хотелось поднять руку и бить его по лицу много-много раз, пока его губы не окрасятся в красный, пока глаза не закроются навсегда. Она ненавидела его. Стояла, дыша ему в галстук, ощущала жар его дыхания на своих волосах, тепло его тела, дрожь в его руках… Запах. Проклятый горький запах. Ненавидела. В горле от слов чесалось. Хотелось безостановочно говорить, высказать ему за все те дни, ночи, минуты и секунды, когда из-за него она себя ненавидела и терла в душе губкой все тело докрасна, пытаясь отмыться от осознания собственной ничтожности. Когда готова была убить, чтобы не видеть во сне его губы, не чувствовать прикосновения, словно наяву, не проглатывать его имя, слетающее с собственных губ, не заставлять себя зубрить учебники целиком, чтобы перестать думать, Боже! – Ты не смеешь говорить о Викторе. Малфой напрягся. – Что? Громко, четко, вкладывая ненависть в каждый звук. – Ты не смеешь. Говорить. О Викторе. Малфой толкнул ее к полке – не как вчера в коридоре, а легонько, чтобы подойти ближе и схватить за подбородок, поднимая голову вверх, на себя. Его ледяные руки обожгли кожу, Гермиона зажмурилась, а потом распахнула глаза и подняла взгляд, но посмотрела не на него, а на дверь за его спиной. Малфой зарычал. Сжал сильнее. Надавил бедрами на бедра, заставляя дернуться, толкаясь. – Застынь. – Пошел ты! – Расскажи мне, как он трахал тебя, Грейнджер? Тебе нравилось? Господи, почему она? Почему из всей школы, среди толп девчонок, готовых лечь под него просто так, за возможность почувствовать его своим хоть на секунду, он выбрал ее для своих измывательств? Почему продолжал цеплять, когда взял свое, почему не мог отпустить, забыть о ней, почему ее унижение было такой необходимой для него вещью, почему? Она замотала головой: – Клянусь Богом, Малфой, если ты не отпустишь меня сейчас… – Об этом он писал тебе? О том, что хочет еще, что скучает по твоей мокрой дырке, что хочет отлизать тебе, а? – от его слов в груди клокотало, а от осознания того, что его голос дрожит, хотелось удариться головой об эти полки сильнее, потому что НЕ ИМЕЕТ ПРАВА. Не так. Только не надавливая своим телом на ее тело, не насилуя запахом и словами. Не проговаривая эти слова дрожащим голосом, будто это действительно его волнует. Не имел права. – Это было в том письме? Она вспомнила нежные губы Виктора на своих губах, его теплые руки и тело, не превращающее ее сердце в лед, а отогревающее его, оживляющее, исцеляющее. Виктор уехал в тот же вечер, как только закончился праздник, но перед тем, как попрощаться, он взял с нее слово, что однажды, когда все станет совсем плохо и надежды не будет, она напишет ему. Просто две строчки, и он приедет, примчится в ту же секунду, заберет ее, потому что он всегда будет хранить для нее место в своем сердце и в своей жизни… Вот что действительно стоило ее мыслей. Не Малфой с грязью, срывающейся с языка, не его чудовищный запах и мысли убийцы. Виктор. Он все давил и давил своим весом и своим голосом, наваливался сильнее, а у Гермионы немели пальцы на ногах от невозможности собраться с силами, толкнуть как следует, закричать… – Ответь на мой вопрос, дура. – Откуда мне знать, что было в том письме, если оно у тебя, безмозглый тупица! – Не беси меня! – схватил за плечи, встряхнул. Гермиона с силой толкнула его в грудь, но он лишь дернулся и вернулся на место, только теперь его пальцы впились в ее одежду так, что не оторвать. – Что ты за человек, Малфой?! – Плохой человек, Грейнджер, как ты верно заметила. Не было сил бороться с ним и говорить. Она скрестила руки на груди и тяжело вздохнула. Малфой, почувствовав, что она больше не сопротивляется, тоже ослабил хватку. Они молчали. Гермиона пересчитывала стоящие в ряд пустые рамки для фото за его спиной, а Малфой таращился на нее. Когда это стало частью ее жизни? Почему она не могла вернуться в то время, когда ядовитое «грязнокровка», брошенное сквозь зубы, было максимумом его внимания к ней? Его руки на плечах плавили кожу. Было душно и пахло застарелой пылью. Гермиона хотела предложить просто заняться поиском сосудов, как Малфой вдруг набрал в грудь воздуха и заговорил так, словно эти слова заведомо причиняли ему боль: – Почему ты не сказала Поттеру обо мне? Гермиона фыркнула. – С чего ты решил, что я не сказала? – С того, что об этом не галдит вся школа, блять, Грейнджер. Говори. – О, Боже, катись в ад. Малфой ударил рукой по полке позади нее. Послышался звон стекла, но Гермиона даже не вздрогнула – привычка выработалась, что ли? – Ладно, – сделав пару глубоких вдохов и выдохов, сказал он. – Давай так. Ты говоришь мне, почему не сдала меня Поттеру, а я отдаю тебе письмо. Я его не читал. Она расхохоталась. Сейчас, когда страх получить сердечный приступ от его присутствия так близко прошел, его попытки задать ей какие-то вопросы и получить ответы, казались просто смешными. И почему-то она твердо верила, что он, правда, не читал. Пока она смеялась, Малфой несколько раз обозвал ее дурой, а потом снова стиснул плечи так, что Гермиона уже приготовилась найти на этих местах синяки вечером. – Знаешь, я могу поступить лучше – я прочту его посреди гостиной Слизерина сегодня вечером, и, вау, я уверен, девчонки будут в восторге, потому что они любят все эти сопливые истории о любви. Круто, правда? Представив это, Гермиона почувствовала приступ тошноты. Она буквально увидела, как заливается хохотом Пэнси, как Дафна и Астория передают листок друг другу, и каждая из них мысленно готовит для Гермионы свою персональную казнь. Боже. Наверное, она побледнела, потому что губы Малфоя, которые, кстати, находились на уровне ее глаз, растянулись в улыбке. – Я смотрю, перспектива приводит тебя в восторг, да? Ну, так что? Почему ты не сказала Поттеру? Смехотворность ситуации была в том, что она и сама не знала. У нее не было никакого плана по его разрушению, она не носила это в себе, разрываясь от мысли, кому рассказать – Гарри или профессору Дамблдору. Она просто… не сказала. Безо всяких причин. Сказать ему об этом? Дать еще один повод смеяться, подозревать или просто портить ей жизнь? Нет, все было проще. Просто пусть он сделает это – пусть унизит ее еще больше, и тогда у нее не останется ни одной чертовой причины хранить его тайну, ни одной причины цепляться… Когда Малфой в очередной раз встряхнул ее за плечи, Гермиона вздрогнула и посмотрела на его губы. Они были сжаты в линию, и она вдруг зачем-то вспомнила первый раз, когда его губы соприкасались с ее. Когда он впервые поцеловал ее перед игрой. Быстро, опрометчиво, не давая им обоим шанса передумать. Его язык сладко трогал ее губы, а ладонь лежала на ее затылке… Зачем он это сделал тогда? Он хотел целовать ее? В ком-то вроде него действительно может возникнуть такое желание? А она? Почему не оттолкнула, не послала, не начала кричать? Изменилось бы что-то, поведи один из них себя по-другому тогда? Дошла бы ситуация до такого? Его губы были такими ненавистными и такими желанными, что Гермиона наклонилась и прошептала, практически впиваясь своими губами в его рот: – Подавись этим письмом, Малфой. Подавись им. Ей даже толкать его не пришлось – Малфой так опешил, что ослабил хватку. Гермиона вышла, не забыв прихватить ящик с сосудами, о которых просила профессор Макгонагалл.***
Гарри получил от Гермионы по рукам, когда в восьмой раз прикоснулся к своей бабочке. Смокинг на нем сидел просто потрясающе, и тот факт, что он постоянно трогал эту треклятую бабочку, бесил Гермиону до глубины души. Сама же она была в платье цвета меди чуть выше колена – нарядном, но не вычурном. – Вряд ли Джинни измеряет привлекательность парней идеальностью их бабочек. Она подхватила два стакана с безалкогольным шампанским, один протянула другу, а второй оставила себе. Этот вечер Слизнорта изначально был просто ужасной идеей, но близилось Рождество, профессор был в прекрасном предпраздничном настроении, огорчать его, не явившись на вечеринку, было бы опрометчиво, учитывая, что она уже скатилась по Зельеварению с первого места на второе, будь проклят учебник Принца-полукровки. Здесь было скучно – это первое. Здесь были слизеринцы – это второе. Второе волновало ее сильнее, чем первое, поскольку после разговора с Малфоем прошло два дня, и ее письмо до сих пор не всплыло. Это заставляло нервничать ежеминутно. – Я вообще не обращаю внимания на Джинни, чтобы ты знала. Я пришел сюда с Полумной. Гермиона хихикнула. Нет, ну вы посмотрите на него – Гарри Джеймс Поттер, сама невозмутимость. – Я заметила. Ты мог бы побыть хорошим кавалером и пригласить ее на танец, а то она уже у троих гриффиндорцев нашла мозгошмыгов, так что… – Знаешь что?! – Гарри повернулся так резко, что Гермиона от неожиданности едва не пролила на себя шампанское. – Ты не имеешь права меня подкалывать, ты вообще пришла с Маклаггеном. – Не смей напоминать мне о моих ошибках! Боже, и не произноси его имя так громко, а то он сочтет, что я его зову, – она испуганно заозиралась. Гарри засмеялся над ней, и Гермиона немного расслабилась. Она давно не видела Гарри смеющимся, ей не хватало этого до глубины души. – Ладно, в следующий раз, когда он спросит о тебе, я скажу, что у тебя случился рвотный позыв от его восхитительных комплиментов. Как он там тебе сказал? У тебя сочненькая… что? – Гарри, прошу тебя, – она застонала. – Ладно-ладно! Взаимные подначивания дали результат – они оба значительно расслабились. Заиграла медленная музыка, студенты разбрелись по парочкам, Мелинда Боббин пригласила на танец самого профессора, и Гермиона решила, что, вероятно, никто не заметит, если они уйдут. Она повернулась, чтобы предложить Гарри тихонечко сбежать, но друга уже не было рядом – он внял ее советам и пригласил Полумну. Казалось, оба наслаждались процессом: танцевать они явно не умели, но зато весело болтали, топчась по ногам друг друга. Гермиона улыбнулась и отошла в уголок, так, чтобы Кормак не заметил ее. Танца с ним она бы не вынесла, честное слово. Она уже почти расслабилась, заметив, что предмет ее неприязни клеится к одной из сестер Кэрроу, но вдруг справа от нее раздалось вежливое покашливание, а потом тихое, странно-смущающееся и одновременно будто раздраженное: – Не хочешь потанцевать? Гермиона повернулась и уставилась на Забини во все глаза, хотя, кажется, не только Гермиона. Джинни и Дин, танцующие неподалеку, заметно напряглись, а Гарри, кажется, совсем перестал танцевать, готовясь броситься к ней в любую секунду. Она быстро помотала головой. Забини закатил глаза, но протянутую руку не убрал. – Грейнджер. Идем, пока на меня твои дружки не набросились. – Я и сама в состоянии на тебя набр… Он схватил ее за локоть и вытащил на середину зала, аккурат в то место, где их могли видеть абсолютно все. Прекрасно просто. Его руки легли ей на талию, и он зубасто улыбнулся ей, намекая, что к ее же благу будет, если она подчинится. Гермиона огляделась по сторонам, и, оценив масштаб предстоящей трагедии, все-таки осторожно сложила руки на его плечах. Они начали двигаться. Надо признать, танцевать Забини умел. Вел уверенно, но плавно, не прижимал ее к себе, наглея, а аккуратно держал руки на талии. Гермиона старалась двигаться так же спокойно и уверенно, но она танцевала со слизеринцем прямо сейчас вообще-то! И, вероятно, завтра об этом узнает вся школа, но что-то изменить она уже не могла, так что поставила себе цель – не облажаться хоть тут. Если Забини что-то нужно – пусть выкладывает поскорее. – Итак, ты же не влюбился в меня или что-то вроде того? – спокойно спросила она, когда они проделали один круг. Блейз фыркнул, немного отстранился от нее, но только для того, чтобы повернуть вокруг своей оси и снова привлечь обратно. – Ты слишком высокого о себе мнения, Грейнджер. – Тогда выкладывай, не хочу ходить вокруг да около. Он замялся. Посмотрел за ее плечо – вероятно, туда, где их сверлил взглядом Гарри. Потом заглянул в ее глаза, прищурился и спросил: – Ты говорила с Драко? Это определенно был день сюрпризов. – Если ты считаешь толчки меня в стену и попытки оставить как можно больше синяков на мне разговором, то, да, говорила. Блейз сквозь сцепленные зубы прошипел: «Проклятье, Драко», – потом снова поднял на нее глаза: – Он не спит. – Ну, сейчас девять вечера, никто не спит. – Блять, Грейнджер, ты умная девочка, выключи дуру, прошу! – Чего ты хочешь от меня?! Они сделали еще один круг, потом Блейз снова повернул ее, на этот раз так, что на секунду она оказалась прижата спиной к его груди. Он прошептал ей на ухо: – Ему снится какое-то дерьмо, я не помню, когда он в последний раз не просыпался от кошмаров. Гермиона охнула, когда он закружил ее, возвращая в исходную позицию. Сдула прядь волос, упавшую на глаза. Лицом к лицу танцевать было все же проще. – Что я могу сказать? Совесть – штука непредсказуемая. Забини помотал головой: – Не будь сукой. – Почему это я не должна быть сукой по отношению к Малфою? Блейз замолчал. Очевидно, ответить ему было нечего, поэтому они сделали еще один круг прежде, чем он заговорил снова. – Ты можешь помочь? Это я тебя прошу, а не он. – Он бы в жизни не попросил ради тебя… – Ты этого не знаешь, Грейнджер. – Нет, я знаю. И ты знаешь… Мелодия заканчивалась, а значит, и танец тоже. Гермиона была твердо настроена закончить этот разговор вот так, потому что, Боже, это Малфой, она не должна даже думать о том, чтобы делать что-то для него, но Забини… Черт, наверное, Забини был идеальным другом. Как Гарри и Рон для нее. Поэтому, когда музыка стихла, Гермиона задержала Блейза, крепко схватив за рукав, и быстро проговорила: – Есть такое растение – трава сновидений, она очень редкая. Если достанешь ее, то на тот период, пока он будет ее принимать, у него не будет никаких снов. Совсем. Ни хороших, ни плохих. Не знаю, поможет ли это совсем избавиться от них, но это все, что я могу посоветовать. Еще можно обратиться к мадам Помфри, но что-то мне подсказывает, что этот вариант уже был отклонен. Блейз кивнул и улыбнулся уголком губ. Гермиона улыбнуться не смогла, но тоже кивнула. Она собиралась искать Гарри, чтобы предложить ему уйти, потому что не готова была выслушивать его истерическое «это же Забини, он дружит с Малфоем!» на публике, когда услышала крик: – Профессор Слизнорт, сэр! Я нашел в коридоре студента, он говорит, что шел на вашу вечеринку, но что-то мне подсказывает, что гаденыш врет! Филч втащил взъерошенного Малфоя в зал. Профессор Слизнорт растерянно уставился на него, а Блейз двинулся в их сторону, очевидно, потому, что Малфой выглядел так, словно сейчас разорвет бедного смотрителя на куски. – Убери от меня руки, грязный сквиб! – Он выглядел подозрительно, профессор Слизнорт, вы приглашали его…? – Нет, я… – Драко, тихо. – Клянусь Салазаром, еще раз он тронет меня своими грязными пальцами… – Я позабочусь о мистере Малфое, профессор. Откуда здесь взялся Снейп, никто не знал, но, как только он появился, Малфой мгновенно замолчал, уставившись на него с такой злостью, что Гермиона почувствовала желание уйти. Она протиснулась между сбившимися в кучу студентами, Джинни и Дин испуганно таращились на разворачивающуюся картину… Гарри стоял рядом с ними и, судя по виду, в его голове родилось примерно три сотни новых теорий относительно происходящего. Гермиона взяла его за руку: – Мы уходим. – Нет, мне нужно… – Гарри. – Просто иди, ладно? Я догоню. Он обхватил ее за плечи и посмотрел в глаза. Снейп уже вышел в коридор вместе с Малфоем, ученики начали галдеть, обсуждая произошедшее. Гермиона посмотрела на выход, потом снова на Гарри. – Ты не можешь просто ходить и подозревать всех вокруг. – Это не все вокруг, это Малфой. Гермиона, прошу тебя, неужели тебе не кажется это странным? Почему он появился здесь? Почему Снейп пришел вслед за ним, что их связывает? – Домашняя работа? – Я близок к отгадке, понимаешь? Так что иди в башню. Я скоро приду. Он поцеловал ее в лоб и выскользнул за дверь. Гермиона сделала вдох, чтобы усмирить дыхание. Безумный вечер. Ей вообще не стоило приходить.***
Галстук. Рубашка. Ремень. Брюки. Носки. Майка. Часы. – Что сказал Снейп? – Что ты хуевый друг – вот что. Драко залез под одеяло и уставился в потолок. Какого дракла его вообще понесло в Выручай-комнату сегодня? Знал ведь, что «слизни» устраивают вечеринку, и наткнуться на кого-то из них – раз плюнуть. И ведь наткнулся. На придурка, сука, Филча. Чтоб у него руки отвалились, так его хватать. – Драко, не злись. Забини сидел на своей кровати в одежде и виновато смотрел перед собой. – Я что тебе говорил? – он потер глаза. – Чтобы ты не лез к ней. Думаешь, я вообще слепой, что ли? Не видел, как вы шептались? – Мы не шептались, я просто спросил, как избавиться от снов вроде твоих, и… – О, Мерлин, можно я встану, чтобы тебе въебать? – Ладно, встань и въеби, давай! Если тебе полегчает! Потому что я волнуюсь, блять! Гойл заворочался на своей кровати, и Драко замолчал. Видимо, они орали чересчур громко, потому что обычно этого громилу даже взрывом не разбудить. – Просто спи, Забини. – Ну, она помогла, если ты хочешь знать. – Не хочу. – Хорошо. Кто бы знал, как сильно его это заебало. Все это. Мерзкие сны и куча мыслей в голове после них. От этих мыслей казалось, что голова скоро распухнет и взорвется, как перекачанный воздушный шар. Он затрахался думать обо всем сразу: о том, что времени на задание остается все меньше, что исчезательный шкаф никак не хочет работать, что ожерелье он проебал, а Дамблдор все еще жив-здоров. Что Кэти Белл в Мунго с поехавшей крышей по его, блять, вине. Что Грейнджер не смотрит, а без ее взглядов словно удавка на шее каждый день. И затягивается. Грейнджер. Что ж ты за сука-то такая ненормальная? Он сел и вытащил запечатанный конверт из тумбочки. Белоснежная бумага тихонько заскрипела в пальцах. Почему он до сих пор не использовал это письмо или не прочитал, на худой конец? Почему таскал его на уроки с собой, но распечатать так и не решился? Почему грязнокровке было плевать на него, тогда как он сам изводил себя мыслями еще и об этом, словно без этого письма ему не о чем было думать… Он проталкивал глубоко в глотку ее последние слова: «Подавись, подавись им», – и понимал, что ненависть к ней медленно перетекает в ненависть к себе, и это не заглушить туалетной еблей с Паркинсон, бесконечными полетами на метле и книгами. Оно не уходило. Он распечатал его. Он читал строчку за строчкой, он слышал, как Блейз говорит с ним, но его слова размывались, звучали, как эхо, которое он пытался расслышать сквозь шум в ушах. – Знаешь, однажды тебе придется принять тот факт, что есть люди, заботящиеся о тебе. И они никуда не денутся. «Гермиона». «Все не так плохо…» «Наверное, я зря тебя беспокою…» – … И когда ты поймешь это, ты также поймешь и то, что вся эта забота шла тебе на пользу. «Ты не могла бы приехать…?» «Прости меня…» – … А пока продолжай строить из себя мудака, я все равно буду рядом, ясно? Потому что я тебя знаю, Драко. Знаю, какой ты… Куда ты идешь? Футболка. Носки. Джинсы. Свитер. Ботинки. Палочка. Письмо. Один короткий взгляд на Забини: – Что? – Ты куда собрался?! – Мне нужно идти. – Но Драко… – Я услышал тебя, Блейз, ясно? Ты всегда будешь заботиться, всегда будешь рядом. Но не жди гарантии, что это взаимно. Я хуевый человек, Блейз, просто хуевый. Однажды ты найдешь друга, который будет тебя достоин, но я никогда им не буду. Мне жаль. А сейчас мне нужно идти, прости. Он выскользнул за дверь до того, как Забини понял смысл сказанных им слов. Они все еще звенели в голове, смешиваясь со строчками из письма… Он должен был найти ее. Должен был сказать. Через три ступеньки наверх, наружу из подземелья, по коридору до лестницы, снова вверх. Один этаж, второй, третий. Только не двигайтесь, никаких больше перемещений, Хогвартс, не надо твоих игр, только не сейчас. Просто дойти до гребаной гриффиндорской башни, заставить сраный портрет отодвинуться, найти ее, сказать. Малфой, ты свихнулся. Тебе нет до нее дела. Но я должен. Я должен. И почему-то это «должен» подгоняло его, и он бежал, наплевав на то, что уже далеко за полночь, что, если снова попадется Филчу, взыскания не избежать. Он просто хотел увидеть ее, заставить прочитать… Он застыл, как вкопанный, когда увидел ее, выскальзывающую за дверь на улицу. Она была в шапке, пальто и тех самых перчатках без пальцев, из-за которых его переклинило пару месяцев назад до такой степени, что он поцеловал ее. Малфой огляделся. Вокруг не было ни души, замок спал, даже картины похрапывали в рамах. Куда она поперлась? Уже не вверх через три ступеньки, а вниз, к выходу, прямо в декабрьскую стужу. Ветер плеснул горсть снежинок в лицо. Малфой отмахнулся от них и натянул рукава на пальцы, двигаясь вслед за Грейнджер, которая шла так медленно, словно лунатила. Может, и правда, спит? Блять, ну и холод. – Эй, – позвал негромко, чтобы не привлекать лишнего внимания. Грейнджер застыла, насторожившись, потом медленно обернулась через плечо. Не спала. В здравом уме шлялась ночью за пределами замка. Удавил бы. Ничего не ответила, только вздохнула как-то обреченно, вроде «куда мне от тебя деться, Малфой?» и пошагала дальше по разметенной Хагридом тропинке, вверх, в сторону Запретного леса. – Ты глухая?! Грейнджер! – повысил голос – ноль реакции. Серьезно, он должен переться за ней по снегу сейчас? Обернулся, посмотрев на дверь. Потом чертыхнулся себе под нос и шагнул за ней, набирая скорость. – Да чтоб ты провалилась, идиотка, стой! Она шла быстрее, словно надеясь, что, если будет идти, не оборачиваясь, Малфой отстанет от нее. Да вот хер тебе, дура. Схватил за капюшон пальто, догнав, дернул на себя. Грейнджер пискнула, съежившись, а потом повернулась и толкнула его с такой силой, что он чуть не завалился в снег. Чудом устоял на ногах. – Оставь меня в покое, Малфой! – Какого хера ты шляешься по ночам? – Не твое дело, ясно? Драко зарычал и растер озябшие руки. – К черту! Знаешь, я просто хотел хоть раз поступить по совести, но пошла ты! Она хрипло расхохоталась и спрятала ладони в карманы. – По совести? Откуда она у тебя взялась? Он вытащил смятый листок и помахал им перед ее раскрасневшейся на морозе рожей. – Твое письмо, грязнокровка, въезжаешь? Оно не от Крама. Вцепилась взглядом в клочок бумаги, а потом отвернулась демонстративно, будто он мог не заметить блеска в глазах. – Мне все равно. – Да что ты? – дернул за руку, заставив вытащить из кармана. – Читай его. – Иди в задницу! – ЧИТАЙ, Я СКАЗАЛ! Он бы ударил ее, если бы руки не замерзли. Вот просто взял бы и вмазал по лицу, наплевав на то, что она какая-никакая, но девчонка. Упрямо сцепила зубы, отвернулась и уставилась куда-то в темноту. Драко кивнул, разворачивая листок. – Ладно, тогда прочитаю я, – Грейнджер вздрогнула, но продолжила стоять так, вдыхая воздух полной грудью, выпуская пар изо рта. Драко на секунду застыл, заметив снежинки на ее ресницах. Почему только с ней всегда так? Румянец, снежинки, растрепанные волосы, торчащие из-под шапки? Почему нормальные девчонки всегда выглядят так, словно погода им нипочем, ресничка к ресничке, пружинки-локоны и ровный слой косметики на лице? Почему она не такая, как они? Он вздохнул и направил свет от палочки на бумагу. – «Гермиона, – это был первый случай, когда он произносил ее имя, и оно оказалось слишком приторным, захотелось соскрести его с языка, – … мне не хотелось бы отвлекать тебя от учебы, тем более, семестр почти закончился, и ты сейчас загружена, но, должен сказать – твоей маме нездоровится. Все не так плохо, наверное, я зря тебя беспокою, но я отвез ее в больницу, и она… Хотела бы видеть тебя. Ты не могла бы приехать? Прости меня. Целую. Папа». Он закончил читать и посмотрел на нее. На ее сжатых губах появилась улыбка, больше похожая на оскал, и она упрямо замотала головой. – Ты не смеешь… лгать мне так. Промерзший шепот, больше похожий на скрип снега под подошвой ботинок. – Лгать тебе? Грейнджер, ты… Да пошла ты! Посмотри сюда. Упрямая. Сцепила зубы и мотает головой, а у самой слезы градинами в глазах. Он не схватил ее за подбородок, как делал это всегда, а как-то слишком осторожно взял. – Посмотри. – Уйди, Малфой. Уйди! Схватил за руку, разворачивая к себе. Она вскрикнула, и пар от ее дыхания опалил его лицо. Была ночь, ветер продирал до костей, а он стоял тут с этой дурой, мерз в одном свитере и с тупым клочком бумаги в заледеневшей руке. – Смотри! – ткнул в лицо наполовину смятый листок. – Я не вру тебе. Она заплакала. Без всхлипываний и рыданий – у нее просто покатились слезы, и, пока ее глаза бегали по строчкам, Малфой не мог отвести взгляда от этих прозрачных капель на ее раскрасневшихся от холода щеках. Рука все еще сжимала ее локоть, и Грейнджер… Она стояла так близко, что Драко вдруг осознал, как сильно он истосковался по ее телу. Мерлин, до безумия. По ее глазам, по запаху ее волос. По гладкости ее кожи, по дрожи в ее голосе. Осознал, принял, позволил себе спокойно воспроизвести эту информацию в своей голове. Даже почти не испугался. Он соскучился по ней. Соскучился. Она закончила читать и подняла на него глаза. Огромные, испуганные, шоколадно-карие, полные слез. Малфой выдохнул весь воздух из легких – его словно кто-то ударил в грудь. – Грейнджер… Грейнджер, это ведь ничего, да? «Нездоровится». Ха! Да мне круглый год нездоровится, это же не значит, что… Он проглотил окончание фразы, потому что. Дошло, блять. Она смотрела на него. Смотрела без отвращения и ненависти, даже будто с надеждой. Как будто мысленно умоляла: скажи, скажи, что все это неправда, ты просто пошутил надо мной, скажи. Ее рот был приоткрыт, синие от холода губы дрожали. Смотрела. Не моргая, спокойно, прямо в глаза. Малфой проглотил воздух и крепко сцепил зубы. На секунду он даже холод перестал чувствовать. Он прошептал: – Грейнджер, какого хрена он пишет «прости меня»? Если все хорошо, почему он просит прощения? Она, наконец, ожила. Всхлипнула, отвернулась, проехалась по щекам рукой, обтянутой перчаткой, смахнула влагу. – Потому что все не хорошо. – И что это значит? – Ты не понимаешь?! – она вскинула вверх подбородок. Ее глаза покраснели, они казались почти черными в темноте. Впервые в них было столько боли, что Драко не посмел бы перебить ее или сказать еще хоть слово. – Оставь меня в покое, Малфой, ты все портишь, ты вечно все портишь, понимаешь?! Он подошел на шаг. Грейнджер отступила и упрямо замотала головой, как ребенок. Молчаливое «не подходи». Драко кивнул. Да. Он понимает. Он шел в сторону замка, стараясь не обращать внимание на то, что ветер задувает снег за воротник. Холодно уже не было.