***
Во время завтрака в Большом зале было тихо. Все были вымотаны началом тяжелой недели и плохой погодой. Студентам хотелось гулять и наслаждаться каждой минуткой наступающей весны, но дождь наплевал на их планы противной мелкой моросью. Каждый вяло ковырялся в своей тарелке, разговоров почти не было слышно, и только преподаватели с каким-то раздражающим ажиотажем, звеня столовыми приборами, обсуждали новости. Малфой смял в кулаке очередной выпуск «Пророка», бросил его за спину и уставился в тарелку перед собой. – Что-нибудь будешь, Драко? – услышал он откуда-то сбоку и не сразу понял, что произошло. Как будто муха жужжала. Противная, маленькая мушка, подобная тем, что жили у него в башке. Он поморщился. – Блейз сказал, что ты любишь вишню. Астория как-то оказалась прямо у него под боком. Драко уставился на нее, словно не мог поверить в ее смелость (глупость). Ее глаза были чуть влажными, губы дрожали. Малфой перевел взгляд на Забини, вскинул брови. Тот скорчил извиняющуюся рожу и отвернулся, как будто он не при делах. – Ты видишь здесь вишню? – спросил он. Девчонка скользнула взглядом по столу и едва не расплакалась. Мерлин, эти девчонки были такими идиотками. Драко сбросил с плеча ее ладонь, отодвинулся, чтобы их бедра не соприкасались, и лишь после этого (каменная выдержка!) посмотрел на стол Гриффиндора. Сначала взглядом поймал рыжие макушки, потом – черноволосую шевелюру Поттера, и лишь после этого зацепился за аккуратно прибранные заколкой, но все равно топорщащиеся волосы Грейнджер. Он выдохнул. Он так и не видел ее с их последней стычки в Хогсмиде, а сейчас смотрел и не мог оторваться. Это было неподвластно ему. Как бы он не клял себя, как бы не отговаривал – не получалось. Она его взгляд притягивала, как магнит, и это бесило, это сводило его с ума и крошило в пыль спокойствие! Грязнокровка сидела боком, откусывая от яблока маленькие кусочки и тщательно их жуя. Она выглядела, как и всегда, высокомерно и до неприличия правильно. Только она могла с утра за завтраком быть такой собранной: рубашка застегнута до последней пуговицы, галстук затянут, а в руке книга. – Забудь о Драко, Астория, у него специфический вкус, – услышал он и, вздрогнув, отвернулся. Паркинсон бросила надменный взгляд в сторону гриффиндорского стола. Малфой почувствовал острое желание схватить ее за волосы.***
Гарри совершенно внезапно решил посещать кружок зельеварения, чем немало удивил Гермиону и Рона. Он заявил, что это интересная практика и снова прижал к себе учебник, выданный Слизнортом. Гермиона порадовалась за друга, хотя подобное рвение вызывало у нее подозрения, а вот Рон обиделся. – Мы почти не проводим времени вместе, – ворчал он, когда они отнесли свои вещи в гостиную и выбрались во двор после уроков. – Дамблдор постоянно занимается с ним, и это хотя бы можно понять. Но теперь он всюду таскает с собой эту книгу, а вчера он вообще бубнил вслух некоторые главы перед сном, прямо как ты. Гермиона огляделась. Все лужайки были заняты студентами. Они лежали на траве, играли в плюй-камни и другие игры, смеялись и готовились к урокам, разложив вокруг книжки. – Там есть место, – Гермиона показала в сторону дерева. Обычно под ним сидели слизеринцы, но сейчас их не было, и можно было спрятаться там от жары. – И ты не имеешь права винить Гарри в том, что он отказывается тратить время на ерунду. – Ерунду?! По-твоему, наша дружба – ерунда? – Конечно нет, не перевирай мои слова! – девушка смерила Рона суровым взглядом. – Я имею в виду, что у него вполне могут появиться полезные интересы. И тебе не повредило бы что-то подобное. Она расстелила принесенный плед и присела на него. Потом вытащила из сумки книгу, нашла главу, на которой остановилась, и принялась читать. Все это время Рон стоял над ней, загораживая свет, и возмущенно пыхтел. – Вы перестали быть забавными, – сказал он. – Это называется «взросление», Рональд. Что с тобой такое? Лаванда будто вернула тебя обратно на четвертый курс. Он опустился рядом. Скрутил мантию и подпихнул ее себе под голову, укладываясь, как на подушку. – Все лучше, чем быть занудой, вроде вас двоих, – его слова прозвучали бы обидно, если бы слетели с чужих губ. Но это был Рон, он никогда не подразумевал ничего грубого, даже если со стороны казалось иначе. – Привет, чем заняты? Гермиона подняла от книги взгляд. Виктор стоял в паре метров, сжимая в руках метлу. На нем не было мантии, только футболка, плотно обтягивающая плечи. Девушка осторожно выдохнула и отвернулась, чтобы не пялиться. Рон, увидев Крама, сдержанно кивнул и сел. – Пытаюсь донести до Гермионы, что отдых не менее важен, чем зубрежка. Виктор кивнул. – Я с тобой согласен. Каждый раз, когда я вижу ее в коридоре, она читает книгу. – А в гостиной?! – продолжал Рон. Он словно нашел свободные уши, кому можно пожаловаться. – Стопки книг валятся и загораживают проход! Однажды я попытался отодвинуть некоторые из них, на что Гермиона сказала: «Они все нужные!» – и так на меня посмотрела, что у меня всю ночь крутило живот. – Прекрати клеветать на меня! – девушка ударила его книгой по плечу. Виктор рассмеялся. – Вы, ребята, не хотите полетать? – добродушно спросил он, и Рон с воодушевлением вскочил на ноги. – Вот это я понимаю – подход к отдыху! – Я пас, – Гермиона снова раскрыла учебник. Виктора это не впечатлило, и он, хитро хмыкнув, выхватил книгу из ее рук. – У тебя нет выбора. – Эй, верни… – Тебе не обязательно летать, но ты можешь составить компанию, – он улыбнулся. Гермиона помотала головой, прекрасно зная, что эту битву она проиграла.***
Грейнджер имела волшебное свойство появляться там, где ее меньше всего ждут. Например, на стадионе по квиддичу, которым она, кстати, не увлекается. Она появилась там, когда они с парочкой ребят из команды отрабатывали новые приемы. И ладно бы пришла одна – черт с ней, – но компанию ей составили неугомонный Крам и Уизли, на котором была настолько потрепанная рубашка, что Малфой за версту чуял, как от нее воняет старостью и пылью. – Сливки гриффиндорской команды по квиддичу собрались! – выкрикнул он, как только троица подошла к ним ближе. – А где потеряли короля идиотов? Неужто его страсть к зельям, наконец, дала о себе знать, и он выпил что-то не то? – Заткнись, Малфой, – как обычно остроумно ответил Уизли и вышел вперед. За год он вытянулся и уже был почти одного роста с Драко. Крам, что стоял рядом с грязнокровкой, нахмурился. – Давайте без скандалов, ребята, всем хватит места. – Мы первые сюда пришли, – рявкнул Монтегю, хотя по нему было видно, как сильно он не хочет спорить со знаменитым ловцом. Крам перевел взгляд с него на Малфоя. – При всем уважении, я буду решать, кто может сегодня летать, а кто нет, – он оседлал метлу и взмыл вверх, явно красуясь. Драко посмотрел на Грейнджер, та наблюдала за Крамом, приложив ладонь ко лбу и пряча глаза от солнца. – Мы можем поделить площадку на две части, а можем тренироваться вместе. Вам, ребята, все равно играть друг против друга в финале сезона, так ведь? Монтегю нехотя согласился. Уизли вздохнул и медленно поплелся в сторону раздевалок, где стояли школьные метлы. Драко с Грейнджер остались одни. Он не знал, стоило ли ему заговорить с ней, или посмотреть на нее, или послать на хер, в конце концов. Их разговоры уже давно не заканчивались ничем хорошим. Наконец, собрав волю в кулак и отвернувшись от ее коленок, он заявил. – А тебе вообще здесь делать нечего, грязнокровка. Было глупо, да. Она смерила его насмешливым взглядом. Она делала это теперь постоянно – либо смотрела вот так, либо не смотрела вообще. И это будило внутри него невообразимую злость. – Извини, я должна спросить твоего разрешения? Малфой подошел ближе. Оглядел ее с головы до ног. – Зачем ты здесь? Ты не играешь в квиддич. Что скажешь по этому поводу? – Скажу, что ты последний человек, с которым я буду это обсуждать. Драко хмыкнул. Ох, черт, ему нравилось, что Грейнджер язвила ему. Она словно кусала его, и эти укусы возбуждали сильнее, чем попытки Паркинсон или Астории привлечь его внимание короткими юбками и тонной макияжа на лице. – А я и забыл, какая ты сука. – Не забывай в следующий раз. Она скрестила руки на груди и отвернулась от него, поднимая взгляд вверх. Драко посмотрел в ту сторону и увидел Крама, делающего петлю. Она смотрела на него. Вот так, не скрываясь. Она могла позволить себе смотреть на Крама, и никто бы не осудил ее за это, в свою очередь сам Драко не мог себе позволить бросить в ее сторону даже взгляд. Это душило его. Он не мог совладать с собой, его душили чувства к ней, безумная тоска по ее телу и по тому времени, когда она, краснея и смущаясь, сама целовала его. Когда она, мокрая и задыхающаяся, зарывалась пальцами в его волосы, когда она проезжалась языком по его шее… – Грейнджер, – позвал Драко. Она моргнула и посмотрела на него. В воздухе Крам что-то прокричал Монтегю, тот воодушевленно отозвался, послышался звук ударяющегося о границу кольца мяча. – Иди за мной. Она насмешливо изогнула свои идиотские брови, и Драко снова попытался понять, что же в ней может привлекать его? Что? – Не в этой жизни, Малфой. Драко вздохнул. Подошел близко-близко, так, что его тренировочные ботинки ударили по носкам ее кедов. – Или ты пойдешь за мной, или я сделаю то, что хочу, прямо здесь. При всех. Грязнокровка моргнула. Она несколько секунд всматривалась в его лицо, словно пытаясь найти в нем намек на шутку. Искала и не находила. Драко не дышал, он разглядывал ее подбородок и ее губы, он чувствовал тяжесть в низу живота, эта тяжесть наполняла его и растекалась по телу приятным предвкушением. Он развернулся и пошел в сторону трибун – самых дальних, за которыми обычно сидели учителя во время игр. Он шел, размахивая руками, и слышал, как перебирает ногами Грейнджер, пытаясь поспеть за ним. О, он мечтал, чтобы она вот так ходила за ним всегда. Бегала за ним. Чтобы она ступала шаг в шаг и не отходила в сторону никогда. Он хотел ее в полное свое пользование, чтобы он приходил домой и видел ее – обнаженную и мокрую в его постели. Чтобы он мог брать ее, трахать, когда пожелает, не чувствуя сопротивления, не боясь, что следующий раз может оказаться последним, и она больше никогда на него не посмотрит. Драко нырнул за трибуны, Грейнджер пошла за ним. Приходилось то и дело наклоняться, чтобы не ударяться головой о балки. Внизу, под трибунами, валялись бумажки от конфет и прочих сладостей, которые студенты поглощали во время игр, снимая стресс. – Стой, – услышал он, когда ушел так далеко вглубь, что свет почти перестал пробиваться в щели. – Малфой, я дальше не пойду! Чего ты хочешь? Он замер. Медленно повернулся к ней, посмотрел, не веря. Она не знала? Не знала, чего он хочет? Она что, слепая? Как можно не видеть этого, как можно спрашивать? – Ты трахаешься с ним? – спросил, чтобы снова получить этот взгляд, полный ненависти и презрения. – Трахаешься? Его член был в тебе или… Она замахнулась, чтобы ударить его, но тут же сама опустила руку, крепко сжав пальцы в кулак. – Я не буду пачкаться о тебя, – заявила она, и Драко на секунду показалось, что из ее рта выпрыгнула змея и сейчас душит его. – Ты пытаешься вывести меня на эмоции, но ты не заслуживаешь моих эмоций. Так что не смей провоцировать меня, понял? – Ты же смеешь меня провоцировать! – рявкнул он и, подойдя впритык, прижал ее к одной из балок, вцепившись в дерево трясущимися руками. – Каждый день. Каждый день, Грейнджер, мне кажется, у меня крыша едет. – Тебе не кажется, потому что ты псих! – Не ори! – он заткнул ее рот ладонью. Она не сопротивлялась, но лучше бы делала это – так были бы хоть какие-то эмоции. Сейчас же он видел только равнодушие, только холодную злость в ее темных, как шоколад, глазах. Он снова представил ее – такую хрупкую, будто хрустальную – в объятиях Крама. Под ним. Блять, да он же раздавит ее. – Я хочу тебя. Грейнджер перестала дышать. Сука, она перестала дышать, и Драко подумал, что хотел бы так же – раз, и вмиг не чувствовать ничего к ней. Ничего. Не хотеть ее, не смотреть на нее, не разлагаться, подобно гниющему трупу, думая о ней каждую ебаную ночь. Он убрал руку. Грейнджер быстро облизала пересохшие губы, надавила ему на грудь ладонью, пытаясь отстраниться. Драко припал к ее лбу своим. – Тебе насрать, кому давать, Грейнджер, так в чем проблема? Я быстро кончу, я давно хочу, просто сделай это. Она сцепила зубы. Драко пожалел о каждом только что сказанном слове, но он не мог остановиться. Его ломало, его выкручивало без нее, без Дозы, без капли её запаха под кожей. Он лишился себя, лишился смысла жить, ведь когда-то смысл был совершенно в другом… – Я тебя ненавижу, – прошипела она. Грейнджер не плакала – она убивала его иначе. Она смотрела стеклянным взглядом, сухо, без эмоций, а Драко не знал, как ему выжить. Он встряхнул ее за плечи так, что она запищала. Встряхнул, руками скользнул вниз, по бедрам и заднице, и вскоре огладил мягкие ягодицы, едва сдерживая стон. – Пошел вон, – прошипела она, но сделала это тихо, едва слышно. Драко едва не расхохотался от облегчения. Она не сможет. Она не заорет, не позовет на помощь, для нее унижение – в другом. Если. Кто-то узнает. – Я хочу тебя, – повторил он. – Но, знаешь, я могу потерпеть, а вот ты – нет. – Что ты несешь? – ее рот был так близко, что Драко едва сдержался. – Ты будешь плакать, – прошептал он в ее губы. – От наслаждения, Грейнджер. Я тебе обещаю. Она сделала еще одну попытку вырваться, но Драко пригвоздил ее к балке, надавив на шею. После чего он опустился перед ней на колени.***
Иногда ему казалось, что все не так плохо. Как сейчас. Были мгновения, когда он чувствовал, что может дышать. Когда она отвечала ему. Проклинала его, ругалась (иногда даже матом), но хныкала и дрожала, принимая его язык в себя, раздвигая шире ноги. Она была солоноватой на вкус. Драко долго, мучительно гладил ее языком сквозь трусы, водил ладонями по заднице, сминая кожу. Ее задница была такой маленькой, умещалась в ладонях, а стоны… Стоны, которые издавала Грейнджер, были невыносимыми, они не давали спокойно мыслить – да черт возьми, они не давали мыслить вообще! – Прекрати, – прохрипела она, но Драко видел, как ей хорошо, как трясутся ее коленки и пальцы рук. Он видел, как она раскраснелась, и улыбался, чувствуя себя нестерпимо, запретно хорошо. – Пожалуйста, Малфой. – Зачем я буду прекращать? – серьезно спросил он. Смотреть на нее снизу вверх нравилось ему не меньше. Он видел ее ноги перед собой, задранную к поясу юбку, видел простые черные трусы в полоску – дурацкие, вообще не соблазнительные трусы, они сейчас были насквозь мокрые, потому что он истязал ее. Он играл с ней, он смачивал ткань слюной, крепко сжимал губами пульсирующий бугорок и вылизывал кожу над резинкой, чтобы она стонала. Чтобы она скулила и была омерзительна самой себе, чтобы она почувствовала себя в его шкуре. Ведь он был омерзителен себе каждый день, когда видел ее и не мог отвернуться, не мог оторвать взгляд. – Тебе же нравится. – Я тебя ненавижу. – Ты повторяешься, Грейнджер. Он снял с нее трусы и… запихал их к себе в карман. Блять, он псих, он ненормальный, но его еще сильнее возбудила мысль о том, что ее мокрые трусы будут у него, что он сможет оставить их себе, Мерлин! Потом сделал вдох и, прикрыв глаза, приложился губами к влажной плоти. Грейнджер пискнула, загребла ртом воздух и укусила себя за запястье. Глупая. Она надеялась сдержать стоны. Он хотел бы, чтобы она зарылась пальцами в его волосы и направляла. Но, разумеется, она не сделает этого, потому что и без того уже показала свою слабость перед ним. Драко не представлял, как опустился так низко, как так получилось, что он на коленях перед Грейнджер и отлизывает ей, словно она достойна этого. Падать ниже было просто невозможно, но ее выдохи, ее тихое «ох, Мерлин», и он знал, черт возьми, он знал, что никто с ней прежде не творил ничего подобного. Как и он сам ни с кем такого не делал, и это был их момент. Он чувствовал, что в ту секунду, когда его язык проникал в нее, когда он толкался им, сжимая ее бедра руками, они были одним целым. Всего на несколько мгновений. Мир застыл, никого вокруг не было, даже воздух не колыхался, были только они вдвоем. И Драко не презирал себя, он наслаждался тем, как она реагировала, тем, как она поскуливала, краснея от стыда, раздвигала ноги и кончала, едва не плача. – Не позволяй ему прикасаться к тебе, – прошептал он, когда все закончилось. Он встал и одернул на Грейнджер юбку, потом провел пальцами по ее раскрасневшейся щеке. Хотелось оставить ее вкус на губах навсегда, и ему было плевать, насколько это грязно и отвратительно. Насколько это противоречит всему, во что он верил всю свою жизнь. Было похуй. Она была красива. Она была его в эту секунду, и, скорее всего, через пять минут все снова станет как прежде – ее губы будут улыбаться Краму, а Драко будет смотреть на нее со стороны, но сейчас… Сейчас она дышала запахом собственного оргазма от его губ и языка. Она смотрела на него, задыхаясь. – Ты не имеешь права просить меня об этом, – она помотала головой. – Ты… Ты все испортил! Все испортил. Да, это правда. Драко был рожден, чтобы все портить. Он отбросил прядь волос с ее лица и повторил: – Не позволяй ему прикасаться к тебе, Грейнджер, не позволяй, – острое желание целовать ее до конца своей жизни больно ударило под ребра. Малфой прикусил губу. – Ты моя, не дай ему коснуться тебя. Ты не будешь так стонать под ним, ты не сможешь. – Оставь меня в покое! – она заплакала, толкнув его в грудь. Расстояние снова выросло между ними, как стена. Грейнджер зажала рот рукой и выбежала наружу. Драко приложил пальцы к губам, запечатывая ее вкус внутри себя.***
Отпустив Грейнджер, Малфой еще долго сидел под трибунами, пока голоса снаружи не стихли. После чего он вышел и, не обнаружив на стадионе никого, сделал пару кругов, разминая кости. Дневная жара спала, и летать было в удовольствие, и хотелось подниматься выше и выше, пока студенты рядом с замком не станут казаться мелкими таракашками, не способными причинить ни боль, ни страдания. Не способные вообще как-либо воздействовать на него. То, что Грейнджер творила с ним, выходило из-под контроля с каждым днем все больше. Драко хотел построить вокруг себя стену, поставить железную дверь, закрыть ей доступ к своей душе, но каждый раз она каким-то образом подбирала ключи. Невыносимая, гордая, всегда с этим вздернутым к небу носом, своенравная, не подчиняющаяся ему. Она имела над ним власть. Она манипулировала им, ничего для этого не делая, и Драко боялся своих чувств, он боялся Грейнджер, но тяга была сильнее. Когда он возвращался, в замке было тихо. Парочка первокурсников, встретив его, с ужасом испарилась, потому что время близилось к отбою и шатания по коридору несли за собой ответственность в виде отнятых у факультета баллов. Удивительно. Когда-то Драко тоже думал, что баллы и кубок школы – это единственное, из-за чего стоит волноваться. Еще, пожалуй, квиддич. Но сейчас все это казалось глупым, бессмысленным. Ничто из этого больше не имело значения. Все размылось, осталась лишь страшная цель и каша из жужжащих мух в голове. Он наткнулся на Пэнси у входа в гостиную. Если бы она прошла мимо, просто прошла мимо, он даже не сделал бы ей замечание. Ему было плевать, где шляется Паркинсон по ночам. Но она не смогла пройти молча. – Идешь со свидания, Драко? – спросила эта сука, подперев ногой стену. Она была в короткой прямой юбке, которую притащила из дома и носила только в те дни, когда точно знала, что будет трахаться. Драко знал это, потому что не раз задирал эту юбку к ее шее. – Тебя это не должно волновать, Паркинсон. – Ебался с Грейнджер? Малфой посмотрел на нее. Никогда еще лицо Пэнси не казалось ему настолько безобразным. Он не мог выносить эти пухлые губы, созданные только чтобы сосать и нести херню, не мог выносить густо накрашенные глаза, и ее волосы, прямые и слишком послушные, казались ему омерзительными. И он сделал это. То, что хотел сделать еще за завтраком. Дальше по коридору, за кабинетом Снейпа, за аркой, в темном углу. Там воняло сыростью и камнем, вокруг не было ни души, только Пэнси, задыхающаяся от собственных слез, и Драко. Злой. Он не трахал ее и даже не прикасался к ее коже – было противно. Он держал ее за волосы так долго, пока она не начала умолять… – Драко… Я просто пошутила, прошу… – Ты заигралась, Паркинсон. – Это была шутка… – Ты посмела открыть свой рот, – давно пора было разобраться с ней и выдрать с корнем ее длинный язык. Он не собирался строить из себя дурака и искать отговорки. Он хотел, чтобы она раз и навсегда поняла, с кем связалась. Чтобы до нее дошло. – Ты считаешь, что ты лучше, чем она? Что ты чище? Ярость клокотала в глотке, как застрявшая кость. Паркинсон на секунду перестала всхлипывать и посмотрела на Малфоя полными слез глазами. Она будто не узнавала его. И трудно было в этом ее винить – он сам себя не узнавал и, Мерлин, возможно ему жить осталось недолго, потому что он не мог справиться ни с чем в своей жизни, поэтому, к черту. Шло оно все нахуй. – Вообще-то да, Драко. Считаю. – Это не так. – Ты сам говорил! – У Грейнджер грязная только кровь, ты же вся покрыта грязью! – рявкнул он и замер. Крик эхом прокатился по подземелью, но ответных звуков не последовало. Они были одни. – Сколько в тебе было? Пять? Десять? Весь факультет? – он сжал ее волосы сильнее. – Сколько пальцев в тебя поместится? – Драко, прекрати… – Нет! – он задрал ее юбку, прекрасно зная, что под ней нет трусов. – Хочу проверить. Он загнал в нее сразу два – резко, без подготовки. Пэнс была сухая, но все равно растянутая, словно час назад ебалась с кем-то, у кого член размером с бревно. Она пискнула, попыталась свести бедра, но Драко потянул ее за волосы сильнее. Вогнал глубже. – Закрой свой рот, ты, мразь. Третий палец тоже вошел без труда. Малфой пошевелил ими, чуть растягивая дырку, а потом начал толчками вбиваться в нее. Резко, очень быстро, чтобы она не успела сорваться или увернуться. Ему было мерзко слушать эти звуки, тем более, что пару часов назад звуки были другими, они ласкали его слух, они заставляли его чувствовать себя лучше. Когда-то он застукал Грейнджер в этом же коридоре, под аркой. Тогда Уизли ебал гриффиндорку, и глаза Грейнджер… Ох, Мерлин, ее глаза, они еще тогда что-то выкрутили внутри него, завладели им, и он не справлялся. Четвертый. У него даже не вставал. Не было никакого желания снять штаны и вогнать свой член вместо пальцев. Пэнси еще пару раз дернулась, а после размякла, и вскоре по пальцам Драко потекла влага. Его затошнило. Паркинсон никогда не сможет сравниться с Грейнджер – никогда! Стало мерзко настолько, что захотелось блевать. Захотелось отрубить себе руку, только бы не чувствовать это липкое, гадкое, воняющее похотью и сотней чужих членов что-бы-это-ни-было. Он не мог. Он был противен сам себе, потому что трогал-кого-то-другого. Потому что слушал чужие, некрасивые стоны. Вдыхал запах, который был неприятным, который отталкивал. – Четыре, – прорычал он ей в лицо. Она открыла рот и уже вовсю насаживалась, постанывая, виляла бедрами. – И пятый легко войдет, так кто здесь грязный, а, Пэнс? Ей было похуй. Она хотела кончить от пальцев Драко, и это все, что ей было нужно от него. Он чувствовал себя машиной, куклой, которая создана, чтобы возбуждать и доводить до оргазма. Когда-то она говорила, что любит его, но любовь ли это? Или желание получить как можно больше пальцев, как можно больше ударов членом по губам? – Дра-ко… – Кончай уже, – он освободил вторую руку и надавил ей на клитор. Паркинсон припала к его плечу, кусая сквозь мантию и рубашку, содрогнулась и замерла. Она дышала в его шею, обжигая кожу влажным жаром. Драко отстранился и посмотрел в ее лицо. В ее глаза, полные такого тошнотворного обожания, что выносить это было просто невозможно. – Я люблю тебя, Драко, – прошептала Пэнс. Каждое ее слово, каждый ее взгляд только утяжелял камень, что висел на его шее весь год. Ему хотелось бежать. Хотелось кричать, снимать с себя одежду, а следом за ней – кожу. Хотелось освободиться от этой постоянной пульсирующей боли в груди, от зависимости, от бесконечного страха, что окружает его, наступая с четырех сторон, подобно кирпичной стене. – Не пизди мне, – ответил Драко и посмотрел в ее сияющие после оргазма глаза. Его колотило.***
Гермиона потерла глаза и перелистнула страницу. Потом зажгла еще одну свечу, поставив ее на стол. Ее клонило в сон, но работа по нумерологии по-прежнему казалась сыроватой, несмотря на то, что была выполнена еще месяц назад. Рон ушел, заявив, что согласен на «Удовлетворительно» по Трансфигурации, потому что еще одна страница совершенно непонятного текста заставит его вырвать себе глаза. Гермиону его обороты ввели в ступор, и она отпустила его без нотаций. Меньше нытья – продуктивнее вечер. Но это была одна из причин. Вторая же сидела глубже, от нее краснели щеки и рассыпались по телу наглые, мелкие мурашки. То, что произошло на стадионе вечером, не давало ей связно мыслить. И Рон, сидящий рядом, неосознанно давил на ее совесть, раздражал, не делая для этого ничего. Чертов Малфой, чертовы чувства. Чертов перевернувший все в голове, наполненный сомнениями вечер. Гермиона встряхнула головой. Она не имела права думать об этом. Малфой мог катиться к драклу, что бы он ни вытворял с ней сегодня – это не заставит ее потерять концентрацию. Так-то. Тем временем, вечер перешел в ночь, и ей все казалось, что ее сочинение недостаточно информативно. Будто она упустила что-то, поэтому сейчас в гордом одиночестве сидела в библиотеке, перелистывая одну книгу за другой. Делала она это без особого энтузиазма, потому что даже у такой перфекционистки как она бывают тяжелые будни. Начало недели навалилось на нее, как одеяло из свинца. Появилось больше обязанностей, больше заданий, некоторые из которых, разумеется, Гермиона выполнила еще полгода назад, но остальные были совершенно внезапными – профессор Слизнорт любил устраивать такие сюрпризы и предлагал ученикам рецептуру зелий, не указанных в учебниках. Гермиона ненавидела, когда преподаватели отходили от программы, это всегда выталкивало ее из зоны комфорта и заставляло нервничать. А еще Виктор постоянно напоминал о себе, чем смущал и даже слегка раздражал желающую сфокусироваться на оценках девушку. «Не позволяй ему прикасаться к себе», – вспомнилось снова. В сотый, наверное, раз за вечер. Гермиона глубоко вздохнула и прочитала следующее предложение вслух. – Не спится? – услышала она вскоре и вздрогнула. В такое время в библиотеке никого не было, свечи горели лишь на ее столе, все остальное помещение, вместе со стеллажами и маленьким закутком мадам Пинс, было окутано уютной темнотой, как покрывалом. Гермиона моргнула, присматриваясь к силуэту в нескольких шагах от нее. Только теперь, оторвавшись от книги, она почувствовала, как устали ее глаза. Это был Малфой. Она узнала его в темноте и даже не удивилась этому. Они виделись пару часов назад, но внутри нее все сжалось в комок, словно она… Скучала? Мерлин, нет, только не это. Она не может скучать по Малфою, по кому угодно, только не по нему. Вскоре он подошел ближе. Ей удалось рассмотреть влажные волосы, зачесанные назад, закатанные рукава рубашки и мантию, сжатую в руке. Гермиона притянула к себе книгу. Она могла бы уйти и закончить работу в гостиной, но гордость взяла свое. Малфой не собьет ее, не заставит подстроить под него свои планы. Его просто здесь нет. Она взяла перо и макнула в чернила. Вывела строчку на клочке бумаги, который использовала, как черновик. Малфой беззвучно отодвинул стул и сел напротив нее. Все ее тело прошибло дрожью. Гермиона не хотела, чтобы он сидел с ней здесь, тем более ночью. Ее сердце противилось ему, отталкивало, и в то же время тянулось к нему. Она вспомнила Асторию, ее бледное лицо несколько дней назад в Хогсмиде. Что он сделал с ней? Он надругался над ней? Он тронул ее без разрешения или она допустила это? Как она могла такое допустить, это же Малфой, это чудовище, он ужасен?! Внутренний голос проснулся. Потянулся, разминаясь, а потом прошептал на ухо: «А ты как могла допустить такое, Гермиона? Как ты могла подпустить его к себе, к своему телу и душе? Как ты могла впустить кого-то вроде него в свое сердце?» – Грейнджер, – проговорил Малфой тихо. Гермиона дописала предложение до точки и подняла на него глаза. Она не ответила. Она не собиралась с ним вообще говорить. Все их попытки поговорить заканчивались тем, что она корила себя, ненавидела, отмывалась в душе, а потом закрывала глаза и видела это в красках. Страшное – себя, летящую с башни; сладкое – тело, прижатое к телу в пустом коридоре замка. Но сейчас она смотрела на него и не могла понять, что же изменилось. Малфой выглядел иначе. Он словно постарел на несколько десятков лет. Буквально за пару часов! На его плечи будто опустили бетонную стену, и она давит, давит, заставляя его лицо меняться, его тело – скукоживаться и сохнуть. Он протянул к ней руку. Гермиона крепче сжала пальцы у основания пера. Она смотрела в его глаза, пытаясь определить, что происходит. Почему он смотрит так, словно боится, словно любое ее слово сейчас сломает его пополам. Что случилось? Кто довел его до такого состояния? Он сам? Почему он пришел сюда, к ней, почему не пошел к друзьям или к Снейпу, к кому угодно? Пальцы сжались на ее запястье. Холодные, чуть влажные, они медленно скользнули по манжету рубашки, обвели полукругом пуговицу и замерли, боясь касаться кожи. Гермиона медлила. Она не знала, нужно ли оттолкнуть его (конечно нужно, глупая!) или подождать, понаблюдать за ним? Это давно уже вышло за рамки. Всякий раз, когда она определяла, что достигла пика своей ненависти к Малфою, он вытворял что-то подобное: обескураживал ее, заставлял сомневаться в каждом своем действии. Она выдохнула, когда Малфой, склонившись к столу, коснулся лбом ее пальцев. Гермиону прошибло дрожью. Это было так… странно? Так странно, страшно и щемяще-нежно, как будто Малфоя подменили. Как будто это был не он, ведь тот слизеринец, которого она знает, не способен на нежность. Он не способен трогать ее вот так – дрожащими пальцами. Он не может произносить ее фамилию, не пропитывая ядом своего голоса каждую букву. Гермиона сделала маленький вдох. В панике она огляделась – естественно, здесь не было никого, кроме них, и это ужасало ее. А еще она была перепугана тем, как много разных чувств взрывались внутри нее разными цветами. – Малфой, что ты?.. – Подожди. Она застыла. Он поднял голову и посмотрел на нее прозрачными глазами. Гермиона замерла, выдергивая руку. Он что… Плакал? Это были слезы в его глазах? – Что… Что случилось? – Грейнджер, – Гермиона почувствовала, как все ее тело прошибает противным холодом. Малфой облизал губы и снова обхватил ее пальцы своими. Он весь дрожал. – Кажется, я убил Пэнси.