~Энма~
Вот значит, на что похожа… «Преисподняя». Удивительно, но сходства с типичными гипотезами человечества по минимуму. Никакого огня здесь нет. Я не спеша шёл по цветочному лугу. Да, уж чего-чего, а цветы и ад в человеческом понимании — вещи несовместимые. Высокая трава касалась внутренней стороны бедёр. Линию горизонта скрывали за собой могущественные горы, заботливо укрытые покрывалом лесов. Эти панорамы до жути напоминают нашу Святую землю. Ни сердце, ни память не обманывали, но… В этом мире остановилось время. Намертво. Ветра нет, вокруг могильная тишина. Серый цвет, пожалуй, единственный оттенок, который сумел пережить конец этого света. Это не преувеличение: иначе как объяснить, что в этом мире… отсутствует небо. Напрочь. Вместо него, над головой разверзлась зияющая чёрная пустота. Нет неба. Нет солнца. Нет ветра. Нету облаков, дождя, грозы и даже тумана. Ничего нет. Словно эта бездна, появившись однажды на небосводе одной маленькой точкой, постепенно росла. Росла, росла — и однажды просто сожрала небо и его спутников. А вместе с ними и жизнь в этом мире. Время просто исчезло, забрав с собой любой свет, любой цвет, звук, колебание воздуха. Остался только тяжёлый запах, подобный испарениям токсических веществ. Странную игру со мной затеяли мои чувства: голову сдавливает, словно орех в щелкунчике, мозговые импульсы зависли и уведомляют об ошибке противным писком в висках, сердце настолько замедлило сокращения, будто грозилось вот-вот остановиться, лёгкие просто иссохли из-за отсутствия кислорода. «Но я жив». Пусть и казалось, что эта полумёртвая плоть мне не принадлежала. Пусть страх и разливался по телу холодными скользкими струйками. Пусть видимость и меркла время от времени, создавая впечатление, точно я слепну. Пускай руки и ноги нещадно ломило, разрывая мышцы и ткани, а вестибулярный аппарат издевается, попеременно обманывая моё сознание, перемещая меня то в мрачную бездну, заставляя землю оказываться над головой, то обратно на твёрдую, но серую почву. «Я жив». Но что с того? Я останавился на месте. Впервые за всё время, пока находился в этом обливионе. «Я один». Совершенно один. Среди этих могущественных ландшафтов. Сиих гор, лесов, равнин. Совершенно один. В этом мире, где умерло небо. Где остановилось время. Где всё окрашено в серый цвет. Где нет ни малейшего звука. Раньше, ещё будучи в приюте, я всегда по вечерам проклинал кузнечиков и цикад, мешавших моему сознанию слиться с предтечей сна — сумерками. Но сейчас я бы отдал последние крохи своей души, лишь бы услышать что-либо кроме своего слабого тихого дыхания и затухающего сердцебиения. Но нет. Я совершенно один. Единственная движущаяся сущность, что здесь есть, это моя собственная тень, жёсткими чёрными штрихами вырисованная на серой траве, словно на бумаге. Я взглянул на неё, и сухость окончательно взяла вверх, заполонив горло и рот полностью. Я продолжил идти, мысленно отсчитав несколько условных часов. Теперь вокруг раскинулась сплошная лесная чаща, заслоном из деревьев закрывшая путь обратно. Лиственные своды настолько густые, что будь живо солнце, всё равно ни один его луч не смог бы пробраться сквозь такую плотную бахрому листвы. Различные виды растительности словно собрались здесь на состязание. Лианы извилистыми кольцами всползают по важным от собственного возраста толстым стволам. Время от времени с веток болезненно медленно падала в траву листва, различной формы и размеров. Порой невозможно было не вздрогнуть, когда в очередной раз из мрака вырисовывались древесные ветки-когти. Да. А ведь насколько прекрасней могло быть это место, снизойди на него небесный свет: серый траурный цвет засиял бы яркими сочными красками, воздух наполнился цветочным и медовым благоуханием, пёстрые райские птицы завели бы влюблённые серенады, посвящая их высокому ультрамариновому небу. Стал бы слышен шорох высокой травы, колыхавшейся ветром, словно море, треск каждого сучка на который наступаешь, звеневшие трели насекомых, обитавших в древесной коре. Но вместо этого лишь тишина и бесцветие. «И одиночество». Бесконечные коридоры бесцветных джунглей привели меня на крохотную поляну, окружённую кольцом старых ив. Они свесили свои тяжёлые ветви, погрузив кончики в прозрачное серое зеркало озерца. Медленной поступью я подошёл к нему, упал на колени, и… испугался. Да. Именно испугался. Из неподвижной глади на меня глядела бледная, до прозрачности, тощая фигура. Обескровленные щёки, поседевшие торчащие в разные стороны волосы. Впавшие скулы. Иссохшая, шелушащаяся кожа. Ключицы выпирают настолько, что, кажется, вот-вот проткнут кожу. Плечи перекошены, отчего создавалось впечатление сколиоза на критической стадии. Только белая тенниска и чёрные брюки, да глаза со странными зрачками, пусть и выцвелые до бледно-розового оттенка, настойчиво шептали, что это никто иной как Козато Энма. «Это я…» Не знаю, сколько ещё прошло времени, пока я сидел, вглядываясь в водяное зеркало, словно Нарцисс. С той, правда, разницей, что отражающийся парень заставляет сжиматься мои внутренности и трястись от пронизывающего холода. Но я не могу оторваться и не смотреть: какая-то сверхсильная гравитация словно пригвоздила меня к земле. Но вот первый яркий цвет ударил глаза алой фуражкой, из ниоткуда возникшей в воздухе и мягко приземлившейся мне на голову. Эта вещь, такая лёгкая на вид, но так тяжело давящая… «Где я её видел раньше?..» В этот момент, бесконечная тишина прервалась громким плотоядным рыком за спиной. Я обернулся, и невидимые шоры опустились мне на глаза, сузив мир до двух горевших красным пламенем зрачков, принадлежавших тёмному призрачному силуэту, очертаниями напоминавшего волка-оборотня. Оно тяжело дышало, загребая длинными кривыми когтями грунт, из пасти свисала длинная, никак не желавшая рваться нить слюны. Его взгляд ни на секунду не отрывался от меня, а напряжение и желание броситься на меня словно разрывали каждую его мышцу. Чёрт! Но я не мог подняться. Словно корнями прирос к земле, подобно окружающим деревьям, и даже пальцем не мог пошевелить. А чудовище, истошно зарычав и брызнув слюной, прыгнуло на меня. Осталось только закрыть глаза и напомнить себе, что это место и так было загробным миром. Однако неожиданный громкий хлопок и слабый щекочущий запах пороха, пресекшие неистовый рык, заставили меня вновь открыть глаза. Огромная туша чудовища мирно распласталась прямо передо мной, медленно растекаясь чёрной жидкостью. Сзади неё стояла высокая фигура мужчины в строгом сером костюме в полоску. Тряхнув аспидно-чёрными волосами, в которых блеснуло серебро отдельных прядей, он ковбойским жестом покрутил в руке револьвер и подул на струящийся сизый дымок, всё еще исходивший из дула после произведённого выстрела. Ловким движением руки он отмахнул полу пиджака и спрятал оружие в висящую на поясе тёмную кожаную кобуру. Громко кашлянув, провёл ладонью по идеально гладким волосам, одёрнул слабо висящий чёрный галстук и кинул на меня внимательный взгляд серых лисьих глаз, точно поставив на прицел. — Козато-кун? — как всегда хрипло спросил он, вздёрнув тонкие брови. Я, стоящий на коленях, от неожиданности рухнул на бок, в последний момент ударившись ладонями о воду. Нет больше сомнений — я погиб. Потому что этот представший передо мной высокий статный мужчина никто иной как… — Като… Шусей-сан?.. — тихо переспрашиваю, не отрывая от него глаз. Тот кивнул. — Хм, — он присел передо мной на колено и, сощурив глаза, пару секунд помолчал, затем, усмехнувшись, похлопал меня по макушке: — Да! Эти щенячьи глазки! Ты определённо Козато-кун! В горле заворошилась слизь, но я пытаюсь выдать ответную улыбку. Точно. Эти манеры, энергичная жестикуляция, вечно насмехающийся надо всеми узкий взгляд — это Като Шусей-сан на все двести процентов. — Кто бы мог подумать, — сел он на траву, вытянув ноги, — что наш Дечимо всё-таки окажется здесь когда-нибудь? Молниеносный укол стужи, подобной могильной, пронзил мои кости. — Ш-шусей-сан? — я вновь встал на колени и подсунулся к нему поближе, но он отстранил меня жестом «стоп». — Что вы?.. Он усмехнулся и вновь отбросил полу пиджака, забравшись рукой во внутренний карман и достав зелёный шёлковый портсигар. Крохотный жёлтый огонёк, вспыхнувший на долю секунды из выуженной с нагрудного кармана серебряной зажигалки, прорезал тьму, зажёг конец толстой сигары. Шусей-сан сделал первую затяжку и в следующее мгновение довольно отпырхнул губами синюшный дым. Я только закашлялся, прикрыв ладонью рот. — Курить вредно, малыш, — изрёк он, повернув ко мне тонкую сухую шею. — Никогда этого не делай. Да, в этом и весь Шусей-сан. Единолично творя всякие, сомнительные с традиционного взгляда на мораль, вещи, он умудряется вправлять мозги другим, одним только стальным взглядом принуждая к правильным решениям. Завершив свой «сакральный» ритуал приёма табака, он удовлетворёно пригладил зажатую между большим и указательным пальцев бородку. Этим самым жестом, унаследованным его сыном. — Ну, малыш, — поднимается на ноги. — Пора нам идти. Я не успел даже и рта открыть, как он, ловко развернувшись на каблуках, поспешной твёрдой поступью зашагал в лесную чащу. Пришлось бежать за ним, так как его с его бодрой волевой походкой мало кто мог соревноваться в скорости. За некоторое прошедшее время, пока мы двигались сквозь одноликие заросли, он, всё же шедший впереди, регулярно оборачивался ко мне через плечо, сияя своей мелкой улыбкой и спрашивая о том, о сём и что творится в мире. — Как там мой оболдуй поживает? — в очередной раз интересуется Шусей-сан. Да. Сын похож на отца как две капли. Яблоко от яблони… — Эх! — он не даёт мне ответить, вновь поворачивая взгляд вперёд и томно вздыхая: — Бедная моя Джулиана! Моя рыжеволосая принцесса! Не довелось повидать тебе сына старшим, нежели двухлетнего карапуза! Хм. Заставило задуматься, не на честь ли своей матери назван наш Джули? Наконец спешка начала утихать, и я уже совершенно не торопясь мог идти рядом. Извилистые переходы старенных дубов, сухощавых лип, лохматых сосен и прочей растительности вновь вывели нас на поляну. Но что это? Горло стремительно начало сохнуть, стоило только взгляду остановиться на этом здании, затерянном среди лесного небытия. Сей небольшой двухэтажный дом серого цвета. Этот, на первый взгляд кажущийся строгим, фасад. Старая крыша из коричневой черепицы, ремонт которой стал чуть ли не традицией. Маленькие окна, за которыми расположен самый большой в мире уют. Скрипящее деревянное крыльцо, треснутая дверь. «Неужели зрение обманывает меня?..» Но нет: когда Шусей-сан взялся за слабо держащуюся ручку, отворяя дверь, и та с пронзительным скрипом закрылась за нашими спинами, оставив лес за пределами, пришлось протереть глаза и убедиться наверняка — это не иллюзия. Этот холл, белоснежные стены и деревянные плинтусы которого всегда навевали мысль, будто входишь в храм. Обычный пол из тёмного дерева, скрип которого неизменно выдавал ночные прогулки воспитанников этого места. Низкий белый потолок, с его постоянно осыпающейся штукатуркой. Эти сладко благоухающие цветы в глиняных горшках на подоконниках, выращенные радовать детские глаза и создающие тепличную атмосферу. Тёмно-серый рояль у правой стены, звучание которого разливалось по вечерам нежной колыбелью. Каждый играющий на нём в любой миг мог обернуться и взглянуть на себя в зеркало, висящее на противоположной стене. Но самое главное: эта белоснежная статуя Девы Марии, расположенная так, что является первой вещью, которую видишь, входя в это место. Она стоит так, что каждый раз, когда сходит солнце, его самые чистые, первые, лучи, окутывают это изваяние Мадонны, придавая ей воистину благоговейный образ. У её ног, лицезря её явление, стоит на коленях маленькая девочка — будущая святая Бернадетта. Пресвятая Дева улыбается ей, держа в руках хрупкий цветок лилии. Да, эта скульптура одним своим видом, одной невидимой силой заставляет широко открыть глаза вместе с сердцем, а лилия словно говорит каждому новоприбывшему маленькому существу: «Это не то место, где оставляют надежду всяк сюда идущие». «Но для меня эта частица «не» просто не прозвучала в своё время…» Диссонанс моего сознания разбился о тихий звук шагов, и в следующий миг через арку в стене, разделяющей этот холл и следующий зал с лестницей на второй этаж, проходит сюда ещё одна фигура. Высокая, с тёмными, длиной до лопаток, волнистыми волосами, женщина повернулась к нам, сложив руки у живота, но через мгновение, когда взгляд её глубоких карих глаз упал на меня, она ахнула и всплеснула в ладони: — Энма-кун! — прозвучал её голос колокольчиком, разбившись о стены и вернувшись мне в уши звуком. В горле защипало, а глаза стали затягиваться водянистой плёнкой. Не знаю, что бы я делал, не протяни она мне свои загорелые, от частого пребывания на солнце, руки. И, честно говоря, уже совершенно плевать, что много лет назад, я ни под каким предлогом этого не делал, но сейчас… — Оояма-сэнсэй!.. — чувства просто нахлынули на меня, и их волна сама толкнула меня в распростёртые объятия. — Энма-кун… — послышался тихий шелест, и мягкий подбородок упёрся мне в макушку, а руки мягко обвили плечи. Это без сомнения Оояма-сэнсэй. Прижавшись к ней, я почувствовал её лёгкий аромат — запах садовых цветов и прочей огородины. Её длинное салатовое платье свободного покроя, усеянное узором красных цветов, просто пропитано им. Я отстранился и заглянул в эти глаза цвета гречишного мёда, а она вновь улыбнулась. Точно. Это только её, подобные сердечку губы могут так улыбаться. Только её полные щёки могут так наливаться румянцем: — Видишь? Я ведь говорила, какой ты милый, когда проявляешь чувства. Правда, Энма-кун? — хихикнула она. — Берта, ma chere, — сделал несколько шагов вперёд Шусей-сан, отстранив меня, и, взяв в ладонь её пухленькую ручку, захотел припасть к ней губами. Но Оояма-сэнсэй выдёрнула ладошку, весело хмыкнув при этом и вогнав того в краску. Но он деловито кашлянул и произнёс: — Давно не виделись. — Хм, ты совсем не меняешься, Ноно, — рассмеялась она, забрав ладонь и, спрятав её за спину, вытерла о ткань платья. — Впрочем, как и ты, — он пригладил и так зализанные волосы, — о сеньора Оттава. Меня словно поразила молния. Я резко отскочил, заставив эту двоицу обратить на меня недоумённые взгляды. — Ч-что здесь происходит?.. — шепчу, попеременно глядя то на него, то на неё. Шусей-сан глубоко вздохнул и вновь принялся поглаживать бородку, а Оояма-сэнсэй вмиг побледнела и улыбка исчезла с её губ. Она сделала ко мне пару осторожных шагов, но я только попятился обратно. Только сейчас я смог услышать надрывающийся крик своего сознания, трезвонящего, что всё это просто… абсурд. «Ведь и Оояма-сэнсэй, и Шусей-сан уже давно…» — Энма-кун, — директриса приюта протягивает ко мне руку, но я отмахнулся, ударив по ней. Однако она и не думала прекращать своих потуг обратиться ко мне и тихо озвучила вопрос, тёмными волнами плескавшийся в её широко распахнутых глазах: — Что… с тобой произошло?.. Я сделал ещё шаг назад, но в сей миг моё внимание ненамеренно обратилось на то самое зеркало на противоположной от рояля стене. Будь оно проклято: из его стекла на меня вновь глядит то же прозрачно-белое измождённое лицо, что из водяной глади озера. Веки, словно налитые свинцом, устало прикрыли глаза наполовину. Алый цвет радужки выцвел до бледно-розового, а помутневшие глазные яблоки унизаны красными жилками. Под глазами залегли глубокие синяки, а лицо исхудало и вытянулось почти до неузнаваемости. Губы, тонкая кожица которых треснула и отдаёт желтизной, скривились в болезненной гримасе. Не знай я наверняка, кто это отражается в зеркале, то первым предположением было бы: призрак несчастной жертвы, замученной в Аушвице. — Ноно! — в голосе Ооямы-сэнсэй забрезжила водянистость, когда она, тряхнув волосами, резко обернулась к нему. — Что это?! Почему этот малыш?.. Шусей-сан всего лишь отрицательно покачал головой и, тяжко вздохнув, приблизился к ней, положив руки ей на плечи. — Право слова, сам не понимаю. Но ты ведь и сама прекрасно знаешь, что надобно делать, — твёрдо сказал он. Оояма-сэнсэй медленно кивнула. Её всегда и до недавнего момента румяное смуглое лицо словно превратилось в гипсовую маску, а пухлые розовые губы приобрели синеватый оттенок и прошептали: — Надобно созвать предыдущие поколения. Отец Джули утвердительно кивнул и, развернув меня в направлении двери, толкнул в спину. — Идём. Пришло время для Трибунала, Шимон Дечимо.~Сара~
Мне ничего иного не оставалось делать, кроме как молча вылупить глаза на вошедшую в комнату особу. В дверном проёме стояла, спёршись рукой о косяк… «Кирие-сан». Оставляя немного на потом естественную реакцию и желание спросить, что она здесь делает и как попала сюда, я обвожу её взглядом с ног до головы. Она, тяжело дыша, склонилась о косяк. И, мамочки — как она выглядит! Чёрная кожаная куртка, почему-то расстёгнутая нараспашку, не защитила её брюки и джемпер, из-за ливня обретшие ещё более тёмный оттенок серого, нежели были раньше. В некоторых местах они разорваны и растёртые. За грязь и болото, пожалуй, можно даже и не упоминать лишний раз. Лицо, обычно хорошо ухоженное и холёное, иссечено царапинами и ссадинами, кое-как, видно, что на скорую руку, заклеенное пластырями. Светлые пепельные волосы потемнели от пыли и обильной влаги. Чёлка залепила ей лоб на манер ткани. Она всё ещё трясётся от бушующего на улице ветра, и вместе с ней он словно ворвался сюда, заставляя обоняние ловить резкий запах дождя и болота. Рейн находится здесь, в комнате. Пару минут назад она, только услышав энергичный стук в дверь, вихрем сорвалась с места и понеслась на нижний этаж. Где-то с минуту длилось молчание, пока не раздался грохот, и она вновь оказалась здесь, подталкиваемая вперёд упёршейся об неё Кирие-сан, у которой заплетались ноги. И сейчас она стоит, словно окружённая обнаженными электрическими проводами, будто ожидая, что та может оказаться лишь иллюзией и просто рассыпаться в прах, явив вместо себя какого-либо монстра — зверя, или дикого лесного, или специально выдрессированного Шимон. Реборн на вид абсолютно спокойный, если не считать слегка приподнятой руки и Леона, ставшего на дыбы на его шляпе. Гокудера тоже молчит, но его глаза упорно просверливают в неожиданной гостье дыры, а рука тянется к динамитным шашкам. Но вот предполагаемая «ловушка» делает очередной глубокий глоток воздуха и поднимает на всех присутствующих ясные голубые глаза. Протерев мокрый лоб тыльной стороной ладони, она разбавляет пасмурную атмосферу своей самой солнечной улыбкой. — Фух, — ещё раз вздохнула на всю свою полную грудь, — вот это удача, нет? Таки нашла вас! — и, как всегда, по-детски звонко смеётся. Гробовое молчание послужило ей ответом. — Хибари Кирие, — первым его прервал Реборн, вскинув на неё дуло Леона, успевшего превратиться в пистолет. — Га?! Ой!!! — она вмиг отскакивает и хватается рукой за сердце. Аркобалено удовлетворённо хмыкнул и опустил оружие. — Да. На «га-ой» только Хибари Кирие и способна, — усмехнулся. — Ааа, н-ну да. Вы как всегда правы, Реборн-сан, — посмеивалась та, пытаясь создать хотя бы полуулыбку, пусть даже правый уголок губ и, бывшие до этого красными, а ныне побледневшие, щёки предательски выдавали бившие тревогу нервы. Она обвела взглядом помещение и всех присутствовавших в нём, однако мне хорошо было видно, как она пыталась игнорировать пристальный взор тёмно-фиолетовых глаз Рейн, который словно пытался забраться товарке-Хранительнице под ворох коротко стриженых волос, в череп, в мозг, силясь прочитать мысли и предугадать дальнейшие действия. — Га? Ой, Сара-чан! — воскликнула Кирие-сан, но губы вмиг рассеклись в выражении глубочайшего потрясения, стоило только её глазам остановиться на окровавленном одеяле подо мной. Она бросилась вперёд, мимо Гокудеры и Реборна, расступившимися и давшими ей проход. Плюхнувшись рядом со мной на колени, внимательно заглянула мне в лицо: — Сара-чан, что… произошло? — спросила после краткой паузы, за время которой её лицо побледнело ещё больше, а обычно высокий щебечущий голос выровнялся, точно линия на кардиограмме. Я не знала, что сказать. Какой-то непонятный огромный ком образовался в горле, блокируя путь даже одному единственному звуку. Оставалось лишь вновь откинуться на спину, перевернуться на бок и свернуться в клубочек, таким образом демонстрируя, мол, позже — хочу спать. Но стоило только попытаться согнуться, как сквозь чрево вновь прокатилась болевая волна, и тихий стон непроизвольно сорвался с моих губ. К сожалению, Кирие-сан не преминула это заметить. — Сара-чан, — твёрдо сказала она, перевернув меня обратно в положение на спину. — Дай взглянуть, — на секунду, она обернулась и вновь окинула всех взглядом — те, похоже, окончательно убедившись в «подлинности» Кирие-сан, успокоились. Реборн кратко кивнул. И она вновь повернулась ко мне: — Пожалуйста. Мгновение я просто молча смотрела на неё, а затем приподняла кофту, явив её взору перевязанный живот. Кирие-сан осторожно поднесла к нему руку, но на краткий миг обернулась через плечо и взглянула на Рейн. — Залечено, — сухо ответила она, держа руки скрёщенными. — Она закрытая. Хибари кивнула и, вновь вернувшись вниманием ко мне, осторожно ослабила бинты. Заодно и я увидела эту бордовую гематому, размером с кулак, и выпуклый участок стянутой кожи, на месте зажившей раны. — Хмм, — протянула Кирие-сан, проведя пальцами под подбородком, — даю сто процентов — останется шрам, — произнесла она, словно вердикт. Холодные и всё ещё влажные подушечки её пальцев мягко коснулись моего живота. Я закрыла глаза и почувствовала их лёгкие скользящие движения вдоль всё ещё горячего участка покалеченной плоти. Но вдруг, мягкие прикосновения на долю секунды превратились в твёрдую резкую давку, а в ушах, словно по-настоящему, откликнулся эхом звук вонзаемого металла и разрываемой плоти. Я дёрнулась и вновь захлопнула распахнутые на тот миг глаза. — Что такое?! — вздрогнула, отняв руку, медсестра. — Так больно, да?! Я приоткрыла один глаз и посмотрела на неё. — Нет, — проговорила как можно уверенней. — Нет, Кирие-сан. Мне не больно. Это я так. У вас просто холодные пальцы. Я не врала. На самом деле оно болело только при смене положения тела. А сейчас… На миг отзыв режущего звука повторился вновь. Всплыло видение рыжеволосого юноши, но вся картина через момент обратила свои цвета на противоположные. Змеистая алая линия рассекла образ парня. Звук разрыва. Шипение. И видимость залило красным цветом, который, взорвавшись, теперь сползал перед глазами, погребая под собой это лицо. Эти стеклянные глаза, в которые залитое багрянцем солнце заглядывало будто в зеркало. Покрытые тусклой бледностью щёки. Приоткрытые в немом выражении губы, словно у рыбы, выуженной на сушу и испустившей последний вздох… «Эн…» — это слово пропустило вместе с ударом моё сердце, но его конец утонул в раздававшемся за спиной Кирие-сан голосе Рейн. — Нет необходимости паниковать. Я видела — всё, что было разорвано, срослось, так что сейчас это просто ушиб брюшной стенки, — Господи, как же ей удавалось говорить это? С таким-то прямым лицом? Кирие-сан, ничего не говоря, просто смотрела на свою товарку, а затем глубокий выдох покинул её грудь. Однако она всё равно, повернувшись ко мне, сделала жест приподняться. Я кое-как села, вернее вновь спёрлась на локти, а она закрепила повязки. — А? К-кирие-сан?.. — вдруг со стороны входа в комнату донёсся слабый полусонный удивлённый голос. Это брат стоял, пошатнувшись у дверях и спёршись одной рукой о косяк, будто поддерживая себя. К его левой ноге прицепился Ламбо. С обильным слюновыделением, — хорошо, что он был в слюнявчике, — сквозь сон бормотал «Конфеты, дайте Ламбо-сану конфеты…» «Но брат…» Он смотрелся точно тяжёло больной. Лицо выглядело, будто луна в ночном небе — бесцветное, осунувшееся. Под глазами полупрозрачные иссиня-чёрные круги — верный индикатор бессонной ночи. Хотя помимо них об этом же могли сказать и всклокоченные пуще прежнего волосы и мятая-перемятая одежда. Он поднял глаза: прозрачные, безжизненные, но, не смотря на это, решительно бросил взгляд на меня. В моей груди словно материализовался страшный чёрный зверь. Лохматой и какой-то мокрой лапой он схватил моё сердце, которое со скоростью света выстыло до минусовой температуры, и вонзил туда когти, вспаривая уже не бившийся орган. Но это длилось недолго, буквально миг — взор брата перекинулся на Кирие-сан. Я же опустила взгляд, но, увы, куда могла его устремить как не на залитое кровью одеяло. Я вглядывалась в тёмно-бурый цвет и чувствовала, будто в груди реально разливалось что-то вязкое и до невыносимости солёное. — Тсунаёши-кун!.. — Кирие-сан спохватилась на ноги и теперь настала её очередь всматриваться в эти, будто взирающие в Ад, пустые глаза. — Джудайме… — совсем глухо прозвучал голос Гокудеры, который словно вот-вот захлебнулся бы от беспокойства. Брат поворачивается к нему и слабо улыбается. Реборн и Рейн молчат. Первый выглядит беспристрастно, как и обычно, разве что немного сдвинутые брови могут сказать обратное. Зато лицо второй без лишнего смущения разоблачает волнение: её глаза, рысьим взглядом кусавшие Кирие-сан, заметно смягчились. — Тсунаёши-кун… ты что, совсем не спал? — осторожно спрашивает она, хоть её лицо и выдаёт, что ничего кроме утвердительного ответа она и не ожидает. Он повернулся к ней, и его лицо превратилось в ту самую улыбающуюся театральную маску, что само по себе ничего кроме жути не вызвало. — Всё хорошо, Рейн-сан, — его голос звучал подобно нитке волокна, вот-вот готовой разорваться. — Это просто дождь. Шум мешал мне спать. Вот и всё. Всё в порядке, — Каждое предложение прозвучало так, словно он на скорую руку подобрал их. — Кирие-сан, — он вновь посмотрел на неё, — а вы как? Как вы здесь очутились?.. — а сейчас его расспросы звучат до того настойчиво, будто он держит самого себя, висящего над пропастью, и, чтобы хоть как-то успокоить его, отвлекает разговорами. Та же, к кому он обращается, потупила взгляд и взялась рукой за предплечье. После нескольких мгновений молчания, прерываемых лишь воем ветра на улице, она поднимает на него глаза, и говорит так, будто в её груди ровными отблесками полыхает пламя: — Я пришла, чтобы помочь. Лицо Рейн вновь приобрело выражение, будто она хотела огреть её по голове чем-то тяжёлым, но та, словно не замечая, продолжала: — С позавчерашней ночи я пыталась отыскать ваши следы. Это было очень непросто, должна сказать, — пожала плечами. — Можно сказать, чудо, что вообще вас нашла, — почесала затылок. — Но, как видите, не то чтобы это было легко, — раскинув руки, продемонстрировала «опрятный» вид. Похоже, сама Кирие-сан не могла объяснить своё присутствие больше чем желанием помочь. Однако если не считать безмолвного раздражения Рейн, все остальные явно расслабились. Даже от лица Гокудеры заметно отпрянул надвигающийся шторм. «Вот только брат…» Нет. Эти глаза — они чётко изобличали, что душа их обладателя находилась где-то далеко-далеко от своего телесного вместилища. В карих, даже каких-то изрядно потемневших, ставших матовыми, радужках вырисовалась кривым почерком надпись «Меня нет». «Меня здесь нет…» И от этого в меня будто полетели со всех сторон иголки. Прокололи, и, в результате, достигли сердца, и так давно остывшего под давлением этого отсутствовавшего взгляда. — Извините, — голос Кирие-сан, глухо отдававшийся в моих ушах, стал серьёзней. — Похоже, я сильно запоздала и… — Ничего. Всё хорошо, — ответ брата звонко слышится в моей голове, ударяясь о стенки черепной коробки, и заставляет крупный солёный комок застрять в горле. — Всё хорошо, Кирие-сан. Я словно превратилась в изваяние — только и смогла, что слабо повернуть глаза в его сторону. «Брат…» — Всё хорошо, — его слова обрели схожесть с мантрой. — Это ничего, Кирие-сан. Только давайте позже поговорим. Гокудера-кун прав. Наверное, ещё пара часов отдыха не помешает. Извините. Медсестра повернулась к Реборну. Тот кратко кивнул ей. Гокудера шумно вздохнул. Рейн ничего не сказала — лишь закрыла глаза. Тогда она вновь обращается к брату: — Хорошо. Иди, отдыхай. Потом поговорим. Брат попытался хоть как-то улыбнуться, но от этого его лицо лишь приобрело ещё большее сходство с фарфоровой куклой. Он опустил голову так, что тень от чёлки оттенила половину лица, и покинул комнату. Ламбо, к тому времени отцепившийся и оставшийся на полу, приоткрыл глаза и сонно, сквозь потоки слюны со рта, промямлил «Фде фя?», но сразу же был подхвачен Гокудерой и вместе с ним скрылся за дверью. Нас в комнате осталось четверо, и, кажется, что стены даже сузились, делая пространство ещё более меньшим и удушающим. — Сара-чан, — Кирие-сан повернулась ко мне с тревогой, ясно брезжавшей на светло-голубых радужках глаз. — Как ты себя чувствуешь? Живот сильно болит? Насколько? Температура есть? Тошнит? Голова кружится? — в каждом слове резонировала готовность услышать «да». — Нет, — ответила я, положив руки на живот. — Ничего такого. Разве что чуть-чуть побаливает. — Сара-чан, — светлые брови медсестры согнулись, образовав на переносице морщинку. — Только честно. — Честно, — я посмотрела ей в глаза. — Всё хорошо, Кирие-сан, — скользкий солёный комок в горле начинает дрожать. Чёрт. А голос начал приобретать другую тональность. Ту самую, которая минуту назад говорила это же самое с твёрдостью присяги. «Всё хорошо». — Я в порядке, Кирие-сан, — я хлопнула глазами, и мой голос вновь стал действительно моим. Но та и не думала успокаиваться: вновь став рядом со мной на колени, приложила ладонь к моему лбу, а затем коснулась пальцами запястья, проверяя пульс. Несколько мгновений молчания, и раздался облегчённый вздох: — Ну, похоже, ты не врёшь, — на её лице даже появилась улыбка. Я тоже вздохнула и приподнялась, пытаясь сесть. Но Кирие-сан вдруг взяла меня за плечи и уложила обратно. — Лучше пока полежи, — а в ответ на мой взгляд добавила: — На всякий случай. Вновь молчание. Видимо, конвейер разговора сломался, и слова прекратили поступать всем в головы. Пока, наконец, грозный, как леденящий сквозняк, голос Рейн не разбил экран, состоявший из тишины и воплей непогоды на улице: — Кирие, — она сделала кивок головой, приглашавший ту выйти для «мужского» разговора. Она замерла и обернулась к Реборну, будто ища у того поддержки. Но тот лишь сделал ладонью жест, мол, «Давай-давай». И тогда Хранительница Гатто вздохнула и поднялась на ноги, последовал за своей товаркой на выход. Громкий хлопок старой деревянной двери, и мы остались с Реборном одни. Я вновь перевернулась на бок, но голос аркобалено вынудил меня дрогнуть: — Если можешь встать — вставай, — он прозвучал буквально как требование, и, обернувшись через плечо, я вновь увидела своё искаженное отражение в его чёрных глазах: такое маленькое, сжатое… «И такое ничтожное». Однако не похоже, что мне дана альтернатива: пришлось таки оторвать от одеяла своё тело, которое как будто превратилось в кусок гранита после лежания. На краткий миг, перед глазами всё завертелось, и я еле удержалась на ногах. Но Реборн, будто не замечая моего состояния, открыл дверь и исчез за пределы комнаты. Подождав несколько секунд, пока вестибулярный аппарат не пришёл в норму, я медленно направилась за ним. Я вышла в запыленный узкий коридор. Настолько запыленный, что в такой атмосфере трудно было сдержаться и не чихнуть. Вот только, сделав это, я вновь пришлось снова схватиться за живот, так как боль снова, будто острым штыком, уколола меня. Потеря равновесия кончилась тем, что меня резко скренило в сторону, и я ударилась плечом о стену, запачкав рукав каким-то песком. Вытерла сопливый нос, — заодно и насморк вновь, после жары, даёт о себе знать, — и вдруг увидела маленький чёрный силуэт, скрывшийся за углом. Всё ещё медленным шагом я последовала за ним. Обойдя тот угол, я оказалась в ещё одном маленьком коридоре, в котором был выход на балкон. Должно быть, Реборн сейчас находился там. И, выйдя навстречу ливню, защитой от которого для головы служит лишь усеянный дырами навес, я нашла этому подтверждение. — Реборн, — мой голос терялся в шуме хлеставшей вовсю воды, но вдруг я услышала где-то под нами ещё голоса, перекрикивавшие фальшивящую симфонию дождя. Заглянув через перегородку, вниз, я увидела ещё один дырявый навес, и, сквозь самую большую дыру, стоявших под ним Кирие-сан и Рейн. — Ты!.. Какого хрена ты тут забыла?!.. — Хранительница Солнца держала ту за край воротника цепкой хваткой. Её куртка нараспашку, и шея с грудью не защищены от пронизывающей стужи, заставлявшей даже меня, в застёгнутой ветровке, дрожать. Правда, похоже, бурлившее внутри и сейчас вырвавшееся паром негодование разгорячивало её настолько, что холода она вовсе не чувствовала. — Вам что было сказано?! Кирие-сан ничего не ответила, и Рейн продолжила дальше перекрикивать ливень: — Как ты вообще сюда попала?! Кьюдайме! Что сказал Кьюдайме?! Хранительница Облака вдруг совершенно спокойно делает шаг назад, освобождая свой воротник. — Кьюдайме? — молвила она нормальным тоном, но так, что её можно расслышать. — Он ничего не сказал, — Прежде чем Рейн смогла открыть рот, добавила: — Дон Тимотео ничего не знает. Та резко отскочила, будто чуть не наступила на ядовитую змею. — Что?!! — А её голос напоминает рык дракона, окончательно объявляя дождю проигрыш. — В смысле?!! В каком смысле «не знает»?!! — Просто не знает. Последняя фраза заставила Рейн просто раскрыть рот, качнуться на месте, но схватиться рукой за абстрактную опору в воздухе, чтобы не рухнуть. — Т-ты сейчас что… издеваешься надо мной?.. Кирие-сан молчала, но я чувствовала, как поднявшийся резким порывом ветер ответил за неё твёрдым «Нет». — Ииидиотка!!! — протянула Рейн интонацией, будто натянутая резинка рогатки, и в следующий миг, подобно тому самому камешку, полетела на неё, стреляя яростью. Кирие-сан покачнулась и чуть не упала, но она цепко держала её, «помогая» удерживать равновесие своими руками вокруг шеи. Завывание непогоды вместо них озвучивало реплики их немого диалога. — С какого бодуна ты, блять, смеешь ослушиваться приказов Вонголы Ноно?! — где-то через полминуты зашипела Рейн: — Какого хера ты себе позволяешь?!! И как вообще твоя типично-блондиновская жопа оказалась здесь?! Вот так?!! Та не ответила. Лишь сбросила её руки со своей шеи со всей силой, заставив отшатнуться. Откашливаясь, сказала: — Это… Хах, эта силища… Душишь хуже удава, Рейн. Но зря ты так. Я не врала, когда говорила, что пришла помочь. Грузные чёрные тучи будто стали потихоньку спускаться с неба и сосредотачиваться вокруг Рейн. Создавалось ощущение, словно кровь в её венах обратилась в электрический разряд — я видела, как её трясёт. — Знаю. Ты хочешь сказать, что Кё-чана здесь нет, и потому я тут как пришей кобыле хвост, — Кирие-сан выпрямилась и приподняла ладонь, будто щитом заслоняя себя от разверзающейся и опасно манящей чёрной дыры в виде Хранительницы Солнца, готовой раскрошить её на атомы и просто стереть само существование. — Но, позволь напомнить: я — одна из Хранителей Гатто. И, в первую очередь, ещё и врач. Понимаешь? — Что, не дают покои лавры Рафаэля? — процедила сквозь зубы Рейн. — Хоть я и не удивляюсь — вы с ним друг друга стоите! Один придурошный, из-за чесотки языка которого Шимон и узнали про «Грех», и ещё одна дура — всегда норовит сунуть повсюду свой длинный нос! — Сердито встряхивает волосами. — Да если бы не Дарси, омерта бы вас давно помножила на ноль! — Ну и?!! — Господи. Я впервые слышу такой тон у Кирие-сан! — Омерта-шмерта! В гробу я её видела! Дева Мария! Рейн! Когда ты так говоришь, мне начинает казаться, будто это я должна быть Солнцем, а ты — Облаком! Рейн снова замолчала. — Но я и говорю, что не зря являюсь врачём! — воскликнула Кирие-сан так, будто та находится где-то далеко, и она пытается докричаться до неё. — Скажи, с каких это пор медики стали считаться лишними?! Конечно, всё же я не Солнце, и не могу как ты… — Дело не в этом! — помотала головой Солнце с яростью пса, трепавшего зубами подушку. — Какая к чёрту разница, что ты там думаешь?! Или, может, ты считаешь дураком Кьюдайме?! На этих словах Кирие-сан вздрогнула всем телом. — Как думаешь, почему он послал с этой соплячкой именно меня?! Считаешь, он не знает, каково мне от этого может быть — нянчиться с какой-то непонятно откуда объявившейся «Сестой»?! «Соплячкой?!» — На меня будто вылилось целое ведро слизи. — Вот так с бухты-барахты — нате вам нового босса! Ещё и какая-то зелёная-презелёная! Ничего в жизни не понимает! Привыкла, видать, жить в стране с радугами и пони, где всё такое розовое и небо всегда голубое! Но нет, дорогая! Похоже, она не поняла — раз кольцо Гатто приняло её, детство кончилось! Неужели Козато Энма объяснил ей это не доходчиво?! «Что за?!!» В моей груди начала образовываться трясина. Медленными, всасывающими движениями она поглощает всё тепло с тела, выпихивая взамен наружу горькие потоки. Во внутренностях будто вырастают целые солёные обелиски, пробивающие насквозь и норовящие достать до сердца. И когда это происходит — последняя опора рушится и соль подбирается к моему горлу. Я начинаю задыхаться, когда глаза заливаются влагою и первая солёная капля скатывается вниз по щекам, по губам и падает вниз, смешиваясь с остальными мокрыми, оставленными дождём, следами. — И тут ещё и ты! Тебя только не хватает! Припёрлась как на курорт! Тайком, говоришь?! Ночью?! Как ты так сумела просочиться от глаз дозорных?! — Ну, — тихо ответила Кирие-сан, — душистый кофе и несколько капель мощного снотворного могут сделать всё… Конец фразы заглушил резкий звук Рейн, ударившей руками о полы. — Вообще с катушек слетела, что ли?! Ты понимаешь, на что это похоже?! — её голос поднялся в интонации до уровня инфразвука. Дрожащими руками я закрыла уши, глотая собственные сопли, но всё равно слышала его: — Ты вообще знаешь, что здесь происходит?! Знаешь, что здесь игрой управляют Виндиче?! Нет! Не знаешь! Кирие-сан, превратившаяся в моих глазах просто в размытое пятно, вздрагивает при упоминании Виндиче. Несколько мгновений захватывает себе тишина, но затем она вновь говорит. Не слишком громко, но её слова способны утихомирить бурю: — Понимаю. Но тогда я тем более не могу просто развернуться и уйти. Раз сказала «помогу» — значит, «помогу». И меня не волнует, что та самая омерта меня может порубать на капусту. В первую очередь, я считаю себя порядочным человеком. И лишь затем — мафиози. «Что?..» — А вот ты, Рейн, — она сделала шаг вперёд и положила той руку на плечо, — не думай, ты неплохой человек. Я знаю, как для тебя важна твоя Семья, долг. Я знаю, какая ты сильная, добрая и красивая… Как любишь своего босса. Вот только… Только твоя излишняя «правильность» меня иногда сильно смущает. Та сбросила с себя её руку, будто она на самом деле была лапой зверя, вжимавшейся в её плечо когтями. — Катись ты к чёрту! — резко развернулась на каблуках, ударив Кирие-сан по лицу кончиками волос, и скрылась внутри здания. Без понятия, что дальше сделала Кирие-сан. Солёная жижа подкатила в рот, и я быстро закрыла его рукой, почти по-настоящему почувствовав бурлящую волну, нахлынувшую на меня из-за рвотного рефлекса. Реборн всё это время просто игнорировал меня, но теперь всё равно — как можно быстрее я убежала обратно в помещение. Равновесие сейчас стало фантастикой. Я бежала, — нет, скорее ползла, — по коридору, казавшимся бесконечным. Он, словно глумясь, удлинялся ещё дальше, будто конвейерная лента. Ноги подкашивалист и будто готовы были вот-вот сломаться. Плечи резонировали тупой болью от моих постоянных чертыханий о стены и неудачно произведённого поворота через угол. Но, Слава Богу, я оказалась у двери той комнаты, где раньше была и, когда опора под названием ноги подвела меня, навалилась на неё, попутно загнав болезненную занозу под ноготь, открыла её. Ударившись о пол при падении, я оказалась внутри помещения и поползла, приподнявшись на дрожащих локтях, к смятому, успевшему остынуть за время моего отсутствия одеялу. Перевернувшись на спину, жадно вдыхаю воздух, чувствуя себя почти как рыба, долгое время находившаяся на суше и только-только вновь оказавшаяся в воде. И хорошо — глоток кислорода, смешанного с запахом озона с улицы, отбил напрочь рвотный рефлекс. Отдышавшись, я задираю ветровку вверх почти по грудь и довольно неслабо касаюсь раненого места. Странно. Боль не настолько сильная, насколько могла быть. «Из-за чего же мне только что было так плохо?» Лежу, просто тупо всматриваясь в потолок. Размазанные слёзы вперемешку с соплями и дождевой водой выстыли на щеках, создавая ощущение, будто на меня кто надел фарфоровую маску. Да й сама я лежу как выброшенная марионетка, ниточки которой были перерезаны острыми ножницами беспощадного кукловода. «Похоже, она не поняла — раз кольцо Гатто приняло её, детство кончилось!» Кончилось? Хех, что ж, похоже, так оно и есть. «Неужели Козато Энма объяснил ей это не доходчиво?!» Энма? Его глаза. Этот гранатовый потускнелый цвет. Что за чувства бились об остроконечный ободок его радужки? «В тот момент…» Кончиками пальцев я коснулась скрытой за бинтами гематомы. Внутри будто разливалось тепло солнца, создавая впечатление, что раз его сейчас нет на небе — оно скрылось у меня в чреве. «Нет. Это не то». Чувства не бились в его глазах, будто волны о скалы во время шторма, наоборот — они просто неспокойно колыхались и вздымались тёмной пеной, вылизывая радужку, делая её цвет похожим на мрачную морскую пучину, в которой утонула его собственная душа, всё ещё растекаясь кровью…~Энма~
Две фигуры шли впереди меня, шагая спешно, будто опаздывали куда-то. Но даже в спешке, их походка не была лишена некой пугающей торжественности. Я чувствую себя молодым ягнёнком, которого ведут к жертвеннику, но при этом, не могу остановиться или развернуться в обратную сторону. Словно невидимые верёвки держат меня, охватив вокруг шеи. Я почти могу чувствовать, как они давят меня, врезаясь в кожу и стирая её. Но я могу лишь продолжать двигаться вперёд. Не знаю, то ли моя воля сейчас спит, то ли это именно она вынуждает меня также неторопливо идти за Шусеем-саном и Ооямой-сэнсэй. Чёрная дыра, вместо небесного света, всё так же продолжала зиять над головой. Прежняя серость окружающей среды начала медленно обращаться в мертвецкую жухлость. Трава трещит под ногами так, будто это я не на нёё — на солому наступаю. Воздух всё плотнее затягивает себя в буро-зеленавую шаль, насквозь пропахшую жутким зловоньем токсинов. Он пробирает до мозга костей. От него даже нежно-салатовое платье Ооямы-сэнсэй обрело бледно-жёлтоватый тон, а цветы на нём завяли, болезненно рябя в моих глазах, когда при каждом шаге лёгкая ткань слабо колышется. «Оояма-сэнсэй…» Шусей-сан говорил «Шимон Оттава»? — Оояма-сэнсэй? — негромко позвал я её. — Хм? Что такое? Энма-кун? — она обернулась через плечо и прошелестела так, словно боялась спугнуть кого-то. Её глаза потемнели ещё сильнее, и тёмный карий цвет почти сравнялся с чёрной глубиной зрачков. Никогда я не видел её такой. Может, просто привык, что она чаще всего улыбается? Ведь это именно улыбка делала её всегда такой молодой — сейчас же, когда её уголки её губ опущены, впервые стало видно, что ей на самом деле сорок шесть. Только теперь мне стали видны морщинки с обеих сторон рта, которые пускай даже лёгкая полуулыбка всегда разглаживала. Также и около глаз — когда смотришь, как огоньки выплясывают в них, как-то и не замечаешь этих мешков под глазами. Лоб тоже кажется гладким, каждый раз, когда брови поддерживают хозяйку в стремлении показать хорошее настроение и не супятся. «А сейчас…» Словно ржавая булавка колола мне сердце, когда я смотрел на неё. — Оояма-сэнсэй, — повторил её тихому голосу, надеясь, что хотя бы так мои чувства останутся завуалированными, — а что Шусей-сан имел в виду, что вы «Оттава»? В следующий миг я вздрогнул: её губы выровнялись во что-то, что, по идее, замышлялось как улыбка, но получилось — выражение лица мученика в самый апогей истязаний. — Ааа. Ты об этом, — её голос перешёл на чириканье, но децибелы выросли настолько, что неприятно резанули мне уши: — Да, да, да. Это правда. Я правда носила когда-то титул Шимона Оттавы. Но оно было так давно, что и не вспомню. Да и то это длилось недолго — всего два неполных года. — Ты была падчерицей Шимона Сеттимо, так ведь, Берта? — к разговору присоединяется Шусей-сан. — Мсье Пьер Прудон. Пускай земля-матушка будет ему пухом. Он дольше всего был боссом Шимон — пятьдесят лет. Даже до своих восьмидесяти он сохранил ясность ума и твёрдость характера. «Пятьдесят лет?» Босс, при таком длительном сроке управления, наверняка успел много сделать для своей Семьи и для нуждающихся в помощи людей. «Восхитительно…» — Увы, — на лице Ооямы-сэнсэй всё же появилось призрачное подобие робкой улыбки, — я не смогла стать его достойной заменой. Я была молодой и до того времени совершенно не имела ни малейшего представления о роли лидера. Ну а потом я познакомилась со своим будущим мужем, который и увёз меня с Прованса к себе на родину, на остров Сикоку. Затем… — Затем ты таки вышла замуж за своего не-совсем-коренного японца и обосновалась в той глухомани. А, занявшись реабилитацией старого приюта, вовсе забила на обязанности босса. — Так уж случилось, — вздохнула она. — Потому я и посчитала просто необходимым сменить свой статус на обычного члена Семьи и выяснить, кто бы подошёл лучше всего на роль преемника. Вот ты им и оказался. Като Шусей, внук Правой Руки Шимона Сесто, Хранителя Пустыни. — Хм. Ещё бы! — он пригладил бородку и вздёрнул свой волевой подбородок вверх. «Падчерица Сеттимо и внук Правой Руки Сесто?» Господи. Я и вправду начал ощущать, как мир, будто одна комната. И её стены давили всё сильней и сильней, делая помещения ещё теснее. Разговор прекратился, и у меня перед глазами вновь оказался гладкий затылок Шусея-сана и тёмная волнистая копна Ооямы-сэнсэй. Я поднял глаза вверх, и воспоминания начали оживать в голове, вспыхивая раз за разом яркими красками на чёрном фоне исчезнувшего неба. Приют св. Бернадетты, потерянный в лесах. Дни, когда солнечные лучи просачивались сквозь листья плодовых деревьев на заднем дворе, рисуя на земле замысловатые рваные узоры. Оояма-сэнсэй вместо душного кабинета выходила работать в сад и садилась под старой яблоней. Когда ей надоедало это — она просто откидывала голову назад спираясь о ствол и прикрывала глаза, засыпая. Это — жёлтая краска. Ночи, когда дождь поливал роскошные клумбы и стучал по стёклам, пока я лежал в холодной кровати в компании одного лишь Мистера Бига — синяя. Адель, опекавшая меня во время Садового фестиваля. Цвет её платья — индиго. Мокрые волосы Койо, попавшего под ливень из-за увлечённой тренировки с Сабуро-сэнсэем — зелёного цвета. В фиолетовый тон выкрашены дни в Средней школе Шимон, её всегда затянутые полутьмой помещения, силуэты учеников в чёрной форме, среди которых угадываются Шиттопи-чан и Каору, высокая фигура Шусея-сана, чей профиль с бородкой на фоне вечернего неба чем-то напоминал средневекового восточного мудреца. Тёплый оранжевый оттенок каждой улыбки, подаренной мне отдельными людьми в приюте. «Они спасли меня». Не дали погибнуть. Провалиться телу и душе в чёрную дыру. «Но…» Ярко вспыхнул красный цвет. Я вздрагиваю и вижу всё дальше и дальше исчезающих Шусея-сана и Оояму-сэнсэй. «Ненавистный красный цвет… отнявший у меня это». Я ускорил шаг и догнал их. Вскоре мы покинули лес, большее напоминавший своим видом обесцвеченные картонные декорации. Сцена сменилась на гранитно-серый утёс. Воздух всё больше и больше затягивало в ядовитую жёлто-зелёную мантию. Поднявшийся из ниоткуда ветер не помогал — он печально ревел и веял разрухой и могильным холодом. Одинокие деревья под его натиском склонили свои тяжёлые ветви к продрогшей и зябкой земле. Листья кружились в последнем, предсмертном вальсе. Что это? Я слышу шум… воды? Мы шли по краю утёса, и я увидел у подножья хмурых скал рокотавшие волны кислотного цвета, нещадно точившие пока ещё стойкие скалы. Неужели это океан? Через некоторое время мы оказываемся у реки. Через бурный поток, на тот берег, переброшен деревянный мост. Шусей-сан и Оояма-сэнсэй ступают на него. Я собираюсь тоже, но отец Джули грозно отталкивает меня и голосом, подобном грому, отчеканил: — Тебе нельзя. Вплавь, — указал рукой в сторону течения. Эти слова сшибли меня, словно огромный валун. — К-как?! П-почему?.. — только и смог выдавить из себя. Глазами я стал искать поддержки у Ооямы-сэнсэй. Она стояла за спиной Шусея-сана и отказывалась смотреть на меня, опустив голову, позволяя волнистым прядям, словно занавесям, прикрыть её лицо наполовину. Хотя, если честно, у меня самого создаётся впечатление, что этот мост может рухнуть, только я ступлю на него. С камнем на сердце я развернулся и направился к воде. Только я сделал шаг в бешено бегущие волны, как по всему телу словно пробежало раскалённое плавленное железо. Водяные языки сорвали ботинок, и я мигом отдёрнул ногу, всё ещё чувствуя, как горела вся моя плоть. Голова безумно кружилась, видимость затягивало горячим паром. Я бросил взгляд в сторону и увидел, что Оояма-сэнсэй и Шусей-сан стояли уже на другом берегу и ждали меня. Шусей-сан смотрел на меня без эмоций, а Оояма-сэнсэй выглядела так, будто хочтела дотянуться до меня и перетащить к ним. Всю мою сущность будто облило вязкой, зловонной слизью. Ноги будто приросли к земле. «Но я снова делаю этот шаг». И в первый же миг невыносимый жар поймал меня в свои объятия. Я не шёл. Я бежал. Бурлящая вода была мне выше пояса. Я чувствовал себя подобно этим многочисленным пузырям, которые кипяток вздувал до невероятных размеров, а затем безжалостно лопал. Сердце колотилось так, будто хотело отсчитать в один миг все удары, рассчитанные на всю жизнь в целом. Кожа словно охвачена огнём преисподней. Я горел. Варился, словно в настоящем кипящем котле, полном расплавленного металла. Ноги мои уже ошпарились до костей. Несколько раз я чуть не упадал, но старался удержать равновесие, пусть пар, безумно выплясывавший у меня в глазах, и мешал как мог. Смесь токсического амбре воздуха и палёного мяса, шедшего от поглощавшей меня воды, кружил голову ещё хуже, но вдруг… — Братик! Перед глазами словно взрывается тысячи звёзд одновременно, когда я слышу этот звонкий голосок с противоположного берега. Горячий туман перед глазами рассеялась, вода выстыла. «Боль прекратилась». Я поднимаю глаза и вижу прямо напротив меня… — Мами!.. Она стояла там, смотрела на меня с этой, такой родной и знакомой улыбкой. Словно лучик луны сияла она на берегу своим ослепительно-белым платьицем. Лёгкий ветерок трепал короткие алые волосы. В них, ярче звезды, сверкал огромный бант. Она протянула ко мне руки и сделала шаг, ступив в воду. Но не погрузилась в неё — она шла по ней, словно по зеркальной поверхности. Наконец приблизилась ко мне, находившемуся посреди течения. — Мами… — шепнул я и испугался. Испугался, что она могла просто рассыпаться на миллион осколков. Звёздной пылью. Вода превратилась в лёд, но я совершенно не чувствую холода — не сейчас когда Мами присела возле меня, находившегося в ней по пояс, и, взяв в руки моё лицо, приподняв его, легонько, будто прикосновением бабочки, поцеловала в лоб. — Не бойся, братик, — прижалась своим челом к моему и тихонько прошептала. Её голос, как и всегда, напоминал хрустальный колокольчик. Но я слышал в нём энергию всех звёзд, рождающихся в космосе: — Я здесь. Я с тобой. Всегда с тобой. Я… — она хихикнула, как маленькая птичка, только что вылупившаяся из яйца и увидевшая маму: — Я люблю тебя. Мир взорвался ослепительно-белым светом. Он охватил меня со всех сторон, укрывая от взора Мами. Я протянул к ней руку, но провалился куда-то вниз, в никуда. Она всё дальше от меня. Последнее, что я увидел, пока свет ещё не полностью спрятал её — её глаза. «Её улыбку». Но свет решительными мазками закрашивает её окончательно. Я же продолжаю падать вниз. Вокруг всё белое. Куда ни глянь — повсюду только одна белизна, девственная, не тронутая ничьим присутствием. Хочешь, смотри вниз, хочешь, смотри вверх — от этого ничего не меняется. Кажется, что повсюду остался один лишь только белый цвет. «Но мне всё равно» Теперь я точно понял — я погиб. Иначе, что делал здесь, где нет ничего кроме белоснежной пустоты? Где только воздвигались бетонные стены воспоминаний, столь давящие? В воде озера и в зеркале я видел себя. Нет. «Живой человек не может быть так похож на призрака!» Да и окружён я одними призраками. Мир-фантом, лишённый красок, указывающих на бегущий по небесным венам поток жизни. Призрак приюта, потерянного в лесах, в солнечных стенах которого я был почти счастлив. Стрекотание кузнечиков звучало в голове на самых высоких октавах, рикошетом откидываясь внутри миллиардами хрусталиков соли. Гравитация стянула их в один большой комок и толкнула к моему горлу, но безнадёжно — он застрял там, лишь в виде солёных капель стекая по щекам. «Шусей-сан, Оояма-сэнсэй…» Понятия не имею, что сейчас происходит. Почему Шусей-сан вдруг ведёт себя так, будто отвратительней меня существа нет? Что за Трибунал? Почему лицо Ооямы-сэнсэй, радо улыбавшееся мне при встрече, в один миг побледнело, будто она выпила мышьяк? «Почему?..» Но самое худшее… «Мами…» Это невыносимо! «Не бойся, братик. Я здесь. Я с тобой» «Я люблю тебя» Лучше бы я захлебнулся и сварился в пылающем потоке реки. Лучше бы меня разорвал на клочья тот монстр в лесу. Лучше бы меня с той петли никто не вытаскивал! Лучше бы моё сердце остановилось тогда, в больнице! «Чтобы я только не видел тебя сейчас…» Потому что слёзы просто душили меня, но руки, как и всё тело, разбито параличом, и я никак не мог остановить или хотя бы вытереть эти горькие потоки со щёк. Наконец яркий свет начинает понемногу угасать, но мои глаза по-прежнему болели. Я растёр их, стоя на коленях, и видимость постепенно приобрела ясность. Передо мной возвышалась внушительная гора. Чёрный как ночь камень, из которого она состоит, источает такой лютый холод, что даже легендарный ледниковый период не мог бы сравниться. Вершина уходит вверх настолько, что совершенно невозможно определить её точную высоту. Земля вокруг покрыта толстым слоем пепла, будто сама почва никогда и не состояла из чего другого. Одинокие, скорчившиеся, будто от агонии, безлистые кусты больно бьют мне по глазам своим болезненным жёлто-зелёным оттенком. «Они так похожи на меня…» Возле трещины, служащей входом в пещеру в горе, стояли Оояма-сэнсэй и Шусей-сан. И я не знаю, от чего меня трясло больше: то ли от ледяного воздуха, клубами валившего из скрытой внутри горы пещеры, то ли от вида этих двух людей передо мной. Оояма-сэнсэй, кажется, постарела ещё лет на десять. На её лбу залегла глубокая складка, которую теперь вряд ли могло разгладить просто нормальное выражение лица. Поседевшие волосы падали ей на лицо, закрывая щёки, и в тени прядей её глаза стали и вовсе похожи на две пустые дыры. Весь её стан сгорбился, плечи не переставали вздрагивать, изборождённые морщинами руки буквально закаменели в молитвенном жесте. Шусей-сан, напротив — будто значительно вырос и теперь возвышался надо мной, словно ястреб над добычей. Его серые глаза пронзали меня хуже ядовитых стрел. Именно ядовитых, потому что я будто под паралитическим ядом, совершенно не мог встать. Однако голос, подобный падающим на голову тяжёлым камням, вынудил это сделать: — Вставай. Надо идти. Он развернулась и исчезла во тьме, из которой доносится леденящий душу ветер. Оояма-сэнсэй ничего не говорит. Она лишь бросает на меня взгляд, точно взор матери провожающей сына на войну. «Или, скорее, на казнь» Медленно, будто призрак, она тоже скрылась внутри горы. «Чёрт» Меня буквально разрывало. Голова кружилась. Тошнило. Я вновь почувствовал пары токсинов, также доносившиеся из пещеры — даже ледяной ветер нисколько не заглушал их. Я совершенно не хотел вставать. Не хотел никуда идти. «Чёрт!» Еле борясь со слабостью и головокружением, я поднимаюсь на ноги и, покачиваясь со стороны в сторону, медленно шаркаю внутрь. «Чёрт!!!» Но будь что будет. «Мне всё равно…» Мрак, пусть как бы сильно я его терпеть не мог, сейчас казался мне чуть ли не благословением. Давящие стены и потолок постепенно сужающегося пещерного коридора помогают держать равновесие. Организм уже привык к ядовитым испарениям, распознавая их точно как кислород. Я рад, что равномерный стук шагов о каменную поверхность постепенно вытеснил из головы ритмы сердцебиения. Я просто счастлив, что глаза ничего не видят. Что тьма скрывает от меня Оояму-сэнсэй и Шусея-сана. «Я мог бы отдать всё царство в придачу, лишь бы этот путь никогда не кончался». Увы. Перед глазами, как назло, забрезжила крохотная точка света. Я словно превращаюсь в куклу, теряю контроль над собой — мой шаг ускоряется сам по себе. Меня просто несёт. Я всё ближе и ближе к этому огоньку, постепенно разверзающемуся и разрывающему столь уютное покрывало тьмы. Шаг. Ещё шаг. Ослепительный свет на долю секунды ударяет глаза, в следующий миг являя взору странную картину. Я стоял посреди огромной пещеры. Но нет. Это не просто пещера — целый каменный зал раскинулся вокруг. Пробирающая до костей сырость, невольно возникающая от вида этого интерьера, невольно подталкивает к выводу, будто я нахожусь в древнем мавзолее. Однако что же это за место? Потолок подпёртый высокими каменными колонами-сталагмитами. Со стен произрастают сияющие ледяные кристаллы, огоньки от которых выплясывают повсюду морозным голубовато-белесым светом. Под ногами трещат миллионы тёмно-серых песчинок. С них кое-где стеснительно выглядывают совсем молодые ростки зелени. Вода, сочащаяся с потолка, шумно капает в лужи, находящиеся по две стороны зала. Одна из них совершенно прозрачная — на вид обыкновенная вода, а противоположная ей — ничто иное как самое настоящее болото. Шусея-сана и Ооямы-сэнсэй не было. Я здесь совершенно один. Передо мной, в дальнем конце зала, возвышалась большая каменная дверь. Каким-то непонятным магнетизмом, — а может просто своей неприступностью? — она манила меня, заставив сделать шаг вперёд. Внезапно, звук от этого единственного движения, эхом отбился от каменных стен. Давящая до этого на барабанные перепонки тишина сменилась неистовым рёвом непонятно откуда взявшегося ветра. Я рухнул на колени и закрыл себя руками, ставя блок безумному сквозняку. Он прекратился, и я услышал звук вспыхнувшего огня. Поднял глаза. Посреди зала возникло шесть пламенных столпов, медленно приобретавших человеческие очертания. Наконец передо мной предстали шесть человек, выстроившихся лицом друг к другу в две линии по трое. Каменная дверь оказалась во главе зрелища. Эти люди разных возрастов и национальностей, — я видел и европейцев, и азиатов, и даже одного темнокожего, — стоят друг напротив друга, но, тем не менее, их взгляды обращены ко мне. У всех в груди, в районе сердца, ровно полыхает разноцветное пламя. Оно равномерно бьётся, будто это на самом деле их сердца, и их свет, смешиваясь с леденистыми отблесками кристаллов и воды, придают призрачным фигурам какой-то даже устрашающий вид, лишний раз подчёркивая выражения этих глаз, оценивающих меня. «И даже без слов я могу понять — ничего хорошего». — Так, значит, это ты — Шимон Дечимо? — рикошетом отбился от стен пещеры голос старика в чёрном костюме. Он самый старший на вид, где-то, может, за восемьдесят. Вероятно, это Шимон Сеттимо. — Раз он здесь — по-иному быть не может, — звонкий голос чёрноволосого азиата в нарядном кимоно раздался звонко, вторя первому по громкости. — Да будет так. Только хозяин кольца Шимон может оказаться здесь, — откликнулся высокий мужчина, с виду ариец, в сером наряде, напоминавшем мундир. «Кольцо Шимон?» — Терцо, Кварто. Вы совершенно правы, — донеслось за моей спиной. Я обернулся через плечо и увидел Шусея-сана и Оояму-сэнсэй. — Ноно, Оттава. Опаздываете, — посмотерел на них темнокожий грузный мужчина. — Извини, Квинто, — сделала полупоклон Оояма-сэнсэй. Волосы свесились ей на лицо. Выпрямив спину, она откинула их назад. — Мы должны были проводить его. Он бы не нашёл это место в одиночку. Они проходят вперёд и занимают места возле остальных, как оказалось, боссов Шимон. Вдруг они все заключают меня в тесный круг, начиная разглядывать, будто я нечто экзотическое, и они решают, брать меня или нет. — Этот мальчик носит то, что наш Примо когда-то похоронил в матушке-земле? — спросил второй азиат, имевший некоторые европейские черты. — Да, Сесто, — ответил ему Шимон Терцо. — Это он. Законный носитель Кольца. — Какой он ещё зелёный, — изрёк Сеттимо. Они ещё о чем-то переговаривались. Понятно о чём — обо мне. «Только мне самому внимания — ноль». Только Оояма-сэнсэй время от времени бросала меня короткие, но так и отдававшие беспокойством, взгляды. — Что за чушь! — внезапно раздаётся ещё один голос, хриплый, сотрясающий пещеру не хуже землетрясения. — Неужто вы не видите, ЧТО это перед вами?! Шум резко затих, и круг расступился, явив моему взгляду высокого мужчину с длинными, завязанными в хвост, кроваво-красными волосами. Свет кристаллов бросал на его хорошо загорелую кожу свой синеватый оттенок, и образовавшаяся серая расцветка придавала его чертам лица ещё больше суровости. — Неужель не видите ЧУДОВИЩА, из-за которого всё это и происходит?! — он повернулся ко всем и расправил руки, и тотчас воздух опять заполонил ядовитый туман. «Чудовище?!» Остальные одновременно ахнули (кроме Ооямы-сэнсэй и Шусея-сана), принимаются осматриваться вокруг, и когда их взгляды вновь падают на меня — они будто снова видят меня в первый раз. Только на этот раз они уже не любопытствуют — их лица перекашиваются, будто перед ними предстоит действительно омерзительное чудовище. «Чудовище…» — Это… — лицо старого Сеттимо скривилось, словно он съел кислицу, — Значит, это ты высушил болота?! — в его голосе задрожала надвигающаяся гроза. — Ты превратил цветущую землю в лишённую жизни геенну? — подхватил её чёрноволосый азиат. — Ты окрасил реки в цвет цинка? — хмуро взирал на меня улыбавшийся до этого ариец. — Заставил рухнуть горы? — добавил темнокожий. — Вынудил лёд уплотниться до предела и сковать всё? — продолжил азиат с европейскими чертами. — И опалил небеса, — не спросил, а, скорее, утвердил рыжеволосый и метнул в меня лютый взгляд ярких алых глаз. Четырёхугольные зрачки нещадно укололи меня. Оояма-сэнсэй сделала твёрдый шаг вперёд, и, кажется, от этой решимости вновь начала вливаться жизнь в цветы на её платье. — Подожди! — она сердито встряхнула волосами. — Как ты можешь об этом говорить, Секондо? Он ведь… В ответ мужчина в чёрном, похожем на траурное, одеянии грозно метнул в неё взгляд. Остальные молчали. В воздух будто взлетело и зазвенело громом объявление войны. Шимон Секондо и Оттава стояли друг против друга, будто два дуэлянта. — Секондо… — Оояма-сэнсэй медленно покачала головой. — Это же… — Довольно, — глаза того несколько смягчились, но не утратили зажегшегося в них кислотного оттенка. Прикрыв их, он отвернул лицо, словно огласив о временном перемирии. — Я понимаю, что ты хочешь сказать, Оттава. Но… — его взгляд вспыхнул ещё ярче, когда упал на меня: — Он АБСОЛЮТНО не похож на отца. И не пытайся убедить меня в обратном. Мне всё равно, что на нём сейчас красная фуражка. Пусть я и сам носил её когда-то. У меня перехватывает дыхание. Чувство, будто огромная змея падает на меня откуда-то сверху, и теперь её кольца, скользкие и способные соревноваться по твёрдости с камнем, сжимают меня, пытаясь раздробить кости. — А где Примо, кстати? — совсем приглушенно прозвучал голос Ооямы-сэнсэй. — Его нет, доченька, — ответил Сеттимо Шимон. — Он исчез. С тех пор как… Казавшиеся каменными глаза старика, ни секунды не моргавшие, будто они навек чем-то удивлены, смягчил отблеск набежавшей влаги. Тишина пересиливает звуки падающих в воду капель. — Это он виноват, — отрезал Шимон Секондо, выразительно показав на меня заросшим жидкой щётиной подбородком. — Кто носит кольцо Шимон — должен нести последствия. Моё сердце просто превратилось в вязкий сгусток крови, когда я бросил взгляд на руку. Морозные отблески отбивались от чёрного, как сам мрак, камня. «За гранями которого солнце всегда блестело красным огоньком». Напоминая о том, что я — Шимон Дечимо. «Шимон Дечимо?» — Я… когда именно я стал Шимоном Дечимо? — тихо спросил я, не в силах оторвать взгляда от земли под ногами. — Когда? — медленно приподнял голову, и громкость голоса начала набирать высоту, взлетая вверх как реактивный самолёт: — Почему вообще я?!! Мои глаза столкнулись с глазами Шимона Секондо. Две пары идентичных гранатовых глаз. Вернее, в одной из них сейчас бушевал алый огонь, словно грозившийся вырваться наружу и сжечь всё вокруг, вторая же — выцвела, побледнела, и, скорее всего, напоминает вымерший край, где не осталось ни одной живой души. «Живой…» Неужели? Я посмотрел на этого человека. Высокий мужчина, лет эдак за тридцать. Крепкий, загорелый. Контраст чёрного, как ночь, одеяния, — длинного плаща, брюк, рубашки, — резал глаза вместе с красным, мерцающим от скачущих по стенам бликов, цветом волос. Воротник рубашки небрежно распахнут, обнажая мощную грудь и шею вокруг которой торжественно висел на чёрной цепочке такого же цвета остроконечный крестик. Я стою перед ним, и он возвышается надо мной как скала. В его глазах угадываются очертания моего отражения. «Нет никакой ошибки». Если он назвал Шимона Примо «отец», значит, он мой… — Ты что-то тявкнул, щенок? — хрипло рыкнул он. Взоры всех присутствующих остановились на нём. Оояма-сэнсэй напряглась ещё сильнее. — Хочешь сказать, ты не понимаешь, зачем вообще существуешь? Так? — голос Шимона Секондо понизился до угрожающего шипения. — Говоришь, не ясно, какой холеры ради тебя носит земля? Атмосфера вокруг стала такой, будто он вырос ещё на пару метров ввысь. Я стоял и смотрел на него с высоты своего собственного мелкого роста прямо в глаза. — Нет. Не понимаю. Не ясно, — каждое моё слово звучало заодно и в голове, усиленно раздаваясь волнами по всему телу, понуждая его держаться ровно, хоть я и ощущал, как последние капли крови окончательно исчезали с лица. Бледное лицо Секондо, напротив, приобрело оттенок фуксии. Его грудь при каждом вздохе вздымалась и опадала. — Ты… — он резко дёргается и свисающая со лба к носу курчавая прядь, контрастирующая с прямыми волосами, ударяет его по лицу. — Вообще крышу снесло, что ли?!! Он сделал молниеносный рывок и его жёсткая, с выпирающими костяшками, рука обхватила моё горло. — Ты носишь на своей голове это сокровище и ещё смеешь утверждать, что ни хера не понимаешь?!! Кислорода становилось всё меньше и меньше, по мере того как каменные пальцы продавливали мне шею. Слюна накопилась в горле и первой струйкой стекла по подбородку. В глазах, словно рябь по воде, пульсировали размытые круги. Голова будто увеличилась в размере, грозясь вот-вот достичь грани и разорваться к чёртовой бабушке. Но вдруг со лба на глаза сползает что-то красное. Это та красная фуражка. На голове. «На голове… сокровище?» Воздух хлынет потоком мне в лёгкие, когда Оояма-сэнсэй бросается к Секондо и обеими руками толкает его в грудь. Он отшатывается, ладонь расцепляется, и я оказываюсь на земле. — Христа ради! Рудольф! — её звонкий, но дрожавший крик раздался на всю залу, когда она стояла впереди меня, загораживая, и обращаясь ко Второму Шимону. — Что с тобой такое?! Тебя так воспитали отец с матерью?! Тело того словно просекло горячим паром, но он молчал, выгнув губы в самую которую только можно кривую линию, и взглядом будто пытался прожечь Оояму-сэнсэй и меня. Но она твёрдо продолжала стоять передо мной, закрывая собой, будто могущественная липа пыталась защитить одного человека от огненного вихря. Плавными шагами, будто паря в воздухе, к ней со спины подошёл ариец в мундире, вроде бы Шимон Кварто, и, легонько кладя ей руку на плечо, ровным, будто струна, голосом говорит: — Знаешь, Оттава, это скорее его, — острый взгляд леденисто-голубых глаз упал на меня свысока, — родители воспитали не так. Она оборачивается к нему через плечо. Её зрачки сузились в точку, и она сбросила широкую ладонь с себя, сделав шаг назад. — Он не виноват! Он… — Тебе, что, плевать, когда твой собственный сын оказался в «милости» у Виндиче? — пробормотал у неё за спиной Секондо. Оояма-сэнсэй вздрогнула, будто на неё вылился чан с кипятком. Она развернулась ко мне и посмотрела прямо в глаза. «Оояма-сэнсэй…» В её тёмных глазах я увидел отражавшиеся воспоминания. Её сын, её любимый мальчик, добрый защитник, Большой Ра, которого если и не любили, то наверняка уважали все воспитанники приюта, из-за меня… «Из-за меня…» Её посиневшие губы задрожали и напоминали теперь не сердечко, а, скорее, пику. Она свесила голову, позволяя волосам спрятать её лицо, и сделала шаг назад, будто хотела сбежать. Прижав сжатую в кулак ладонь к груди, она громко всхлипнула. «А последнее тепло, брезжащее внутри меня, остывает окончательно». Вдруг раздаётся звук двигающегося камня. Я поднимаю глаза и вижу, как большая каменная дверь напротив медленно открывается, выпуская клубящийся бурый туман. Запах токсинов достигает апогея. — Пускай идёт, — Шусей-сан сделал пару шагов вперёд, разорвав угрожающе нависшую тишину цокотом каблуков лакированных туфлей. — Пускай посмотрит. Стоявшая между Секондо и Ноно Оояма-сэнсэй не поднимала головы, её руки просто безжизненно повисли. — Шимон Дечимо должен познать всю глубину содеянного, — взгляд Шусея-сана прошёлся по всем присутствовавшим. — Таково решение Трибунала будет верным. Согласен, Секондо? — повернулся к стоящему у двери рыжеволосому. Тот хмурится и замер, будто изваяние. И где-то через пару минут стены пещеры содрогнулись от его голоса, слившегося вместе с голосами остальных боссов Шимон в одно целое. Они звучали как цельный механизм, как сто тысяч голосов и все принадлежали единому человеку: — Да будет так. Шимон Дечимо, — возглас обрушился на меня словно лавина, — иди же. Узнай, к чему приведут действия преступивших клятву. «Что?» Ноги отказывали мне и я не мог сдвинуться с места. Окружившие меня фигуры по очереди вспыхивали и исчезали. Последними это сделали Оояма-сэнсэй и Шусей-сан. В глазах второго будто блестел металл, когда он кивнул мне в сторону открывшейся двери, откуда продолжал валить бурый дым. А вот Оояма-сэнсэй наконец приподняла голову и тоже посмотрела на меня. Её глаза по-прежнему напоминали пустые глазницы, но губы вновь обрели форму сердечка, и она улыбнулась мне, прежде чем пламя охватило её и, став прозрачным, её образ тоже исчез. «Я снова остался один». Только ветер завывал со стороны широко распахнутых дверей. «Что вообще происходит?» К чему всё это? Разве я делаю что-то плохое? «Делаешь» — ядовито-резким тоном ответил странный голос в моей голове. — Кто ты? — спросил я, оглядываясь по сторонам. Нет, я действительно один. «Ты же знаешь» — непонятное эхо вновь прозвучало где-то в глубине моей души. Знаю что? «Я ничего больше не знаю». Будь оно тот свет, или кольцо Шимон, или ещё что-то… «Шимон Дечимо? Трибунал? Кольцо Шимон? Клятва?» Не важно, чего вы от меня хотите — скорее всего, этого у меня нет. «Поэтому… оставьте меня просто в покое». Но бесполезно. Стоило лишь закрыть глаза, как память вспыхнула ярким огнём. Приют. Медленное течение дней вслед за солнцем. Вслед за каждой каплей дождя, шумно разбивавшейся о старую черепичную крышу. Я помню, как прислонялся много раз к никогда не бывавшим тёплыми батареям и задумчиво глядел на карниз. Вертя в руках старый облезлый кожаный ремень Сабуро-сэнсэя, стащенный мной тайком. Я гадал ещё: выдержит ли тот старый кусок железяки мой вес? «Оказалось, выдержит». Вынужденное иждивение по домам остальных членов Шимон. Я помню, как каждый раз мечтал стать невидимкой, чтобы не мелькать и не давать этим людям привыкнуть ко мне. Однажды, даже пробовал задержать дыхание, когда во время проживания в последнем, перед Средней Шимон, доме, хозяева принимали гостей. До сих пор вспоминаю, как лёгкие осушались и сжимались до предела, а душа буквально выходила из тела с каждой каплей испаряющегося воздуха. Мне тогда даже пришлось делать искусственное дыхание. «И эта попытка сбежать тоже не удалась…» А затем радостное воссоединение под началом Шусея-сана. «Но радостное ли?» Снова глаза Ооямы-сэнсэй. И вновь памяти предстаёт картина из прошлого, как она держала нас на коленях, раскачивала как младенцев, каждый вечер играла всем нам на том самом рояле самые сладкие колыбельные, отправляя наши беспокойные сердечка в плаванье на корабле сказочных снов. Снова гордый профиль Шусея-сана. Его хлопотами, преданностью своему делу и неиссякаемой смекалке мы и были превращены в тех, кем являемся сейчас. «А кем мы являемся?» Куда ведёт нас наша дорога? Почему свет в её конце становится чёрной дырой? Где оно всё? «Где… наши семь дней счастья?» Почему всё происходит так как происходит? Я окончательно убедился, что стал призраком, когда наконец поднялся на ноги. Я совершенно себя не чувствовал. Не хорошо, не плохо. «Просто не чувствовал». Я плыл в воздухе и в одночасье шагал твёрдой поступью. Меня просто несло вперёд. Ближе. Ближе. Всё ближе к этому неизвестному. Тёмно-бурый дым застилал видимость, полностью спрятав от взора всё. Я больше не дышал. «Но мне всё равно». В один момент смог, обжигавший дыхательные пути, рассеялся и меня перенесло в следующее помещение. «А это еще что?!» В желудке будто сконцентрировалась кислота, и я схватился потными ладонями за рот. Сердцебиение выстукивало в ушах тяжёлую готическо-роковую композицию. Голова кружилась словно на взбесившейся карусели. Я еле боролся с жуткой гравитацией, вновь пытавшейся поставить меня на колени. Делая назад несколько довольно таки широких шагов, я врезался спиной в неприступную преграду. Выход исчез. Вместо него я спёрся о стену. «Что за чертовщина?!» Стены, высокий сводчатый потолок, пол, ускользающий из-под ног — растекаются чем-то похожим на жемчужно-белую глину. Жидкая и невероятно скользкая субстанция повсюду — длинными нитями-паутинами свисает с потолка, разрываясь, и с неприятным сочащимся звуком сливается с жидкостью на полу. Большими грязно-серыми кусками она отслаивается и от стен, блекло мерцая, отражая танцующие бледно-бирюзовые блики от небольшого озерца, находящегося впереди, в центре комнаты. Всё будто разлагается. Словно иллюзия или тающий на солнце клей. Но нет — это не обман сознания. Затхлая влажность ударила меня в нос, пробираясь к самому мозгу, словно замораживая его. Лоб давило, будто стальными клешнями, и я едва ли мог держать глаза открытыми из-за резко набегавшей на них влаги. Растирая веки до неприятного жжения, я невольно бросил взгляд себе под ноги. И дикая судорога мокрой скользкой лапой скрутила мне внутренности. С растекавшейся бледной поверхности на меня глядело жёсткое, словно выведенные детской рукой каракули, штрихованное очертание моей собственной тени. Кривые линии неустанно дёргались, заламываясь то в один угол, то в другой. Чёрное лицо озаряли два больших круглых глаза. Вернее, две кроваво-красные дыры впирались в меня широко распахнутым взглядом, светясь как фонари. Кривая выгнутая линия ниже, по-видимому, должна являть собой улыбку, но вместо неё я видел лишь безумно ухмылявшйся оскал. Его контур растекался, но выражение так и оставалось прежним, вырезая внутри меня хорошо заточенным кинжалом первобытный страх. Но она держала меня словно гипнозом — я не мог оторвать от неё взгляда. За то, чтобы сбежать — даже разговора нет. Вдруг она подмигнула мне и подняла руку вверх, получается, указывая как бы вперёд. Затем в секунде исчезла, будто её никогда и не было. Я всё ещё ощущаю своё сердце увеличившимся в размере, упирающимся о грудную клетку и будто вжатым в ребра, когда поднимаю глаза в указанном направлении. Что это там такое? Посреди озерца в центре этой комнаты располагался крохотный островок, на котором возвышался высокий, вытесанный из грубого тёмно-серого камня, трон. На нём стояла миниатюрная бутылочка. Или флакон? Неведомая сила, похожая на холод, коим насквозь были пропитаны окружавшие стены, вновь толкнула меня в спину. С каждым моим шагом очертания затянутого в тёмно-красную дымку объекта становились более чёткими. Неужели это… «Грех?!» Нет. Я не ошибся. Этот крошечный флакончик с красной жидкостью внутри, несомненно, он. «Грех». Кровь Шимона Примо. Однако что это? Сейчас, находясь вблизи, у самого престола, я ясно увидел какой он запыленный и треснутый. С микроскопических трещин его содержимое, почти ставшая чёрной жидкость, просачивалось наружу, стекая вниз, к подножью трона, и тонкими струями растекаясь по такой девственно чистой поверхности воды, окрашивая ту в тёмный цвет. В моё тело будто вбилась сотня ржавых гвоздей. Я еле смог протянуть руку к этому артефакту и взять его. Но я сделал это, и теперь моей главной задачей являлось удержать хрупкое стеклянное изделие в столь липких от пота пальцах. «Козато Энма» — внезапно донеслось странное эхо откуда совсем рядом со мной. Я оглянулся по сторонам. Никого нет. И мой взгляд вновь вернулся к флакону в руке. «Что за?!!» На фоне уже совсем приобретшей чёрный цвет жидкости внутри вынырнуло лицо. «Моё лицо». Желтовато-белое, точно бумажное, совсем лишенное малейшей краски в щеках. Вздутые вены пронизывали потрескавшуюся сухую кожу. Из глаз, ставших совсем бесцветными, двумя кривыми дорожками катились слёзы. Красного цвета. Седые волосы торчали в разные стороны грязными колтунами. Несколько кратких мгновений он смотрел на меня с выражением, перекошенным скорбью, а затем… Его рот перекосился в той самой кроваво-красной сумасшедшей гримасе, и глаза зажглись багровым пламенем. Вся сырость этой комнаты бросилась на меня коршуном, обгладывая до костей, и я уронил флакон на землю. Краткий звон — и под ногами валялись осколки. Жидкость медленно устремилась к водам озера, уже ставших тёмными, словно кто пролил в них чернила. Схватившись за раскалывавшуюся от острой болевой вспышки голову, я успел захлопнуть глаза, прежде чем ослепляющий белый свет резанул по ним. И успел услышать раздавшийся из ниоткуда голос. Тихий, сжатый, испуганный… и так напоминавший мой. «Ну и кто же спасёт меня теперь?..» — прошептал он и распался на миллионы солёных кристаллов в моём горле.