Seven Days of Happiness

      — Папочка! — стонала Мами, протягивая руки к поблескивавшему в его руках новому ружью. — Ну дай хотя бы подержать!       Отец покачал головой и убрал оружие, но Мами так цеплялась за него, что даже немного отрывалась ногами от земли, и домашний тапок в виде утёнка слетел с её ноги. Тогда папа подул ей на кончик носа, и она, зажмурившись и хихикнув, приземлилась на круглый пушистый коврик посреди родительской комнаты. Я сидел на стульчике возле письменного стола, заваленного кучами старой бумаги, и только вздохнул, глядя, как Мами демонстративно потирала «ушибленное место ниже спины» и снова заныла «дай». Последние розоватые лучи заходящего солнца просачивались в комнату, и предвечерний ветерок сквозил через трухлявые оконные рамы запертого окна, приподнимая лёгкие, точно с паутины, занавески.       Папа посмеивался, сидя на кровати, и солнечные зайчики, отбивавшиеся от зеркала в углу комнаты, присаживались отдохнуть на его алых волосах. Его скулы еле заметно подрагивали, словно эта улыбка давалась ему с трудом. Всё-таки Мами никогда не изменяла своей привычке вламываться в помещения неожиданно. А представьте ещё её реакцию, стоило ей только завидеть такую «классную игрушку» в папиных руках. Её бурная фантазия наверняка мгновенно нарядила его в охотничий костюм, переместив куда-то в джунгли Амазонки. Ну, и её заодно, такую «славную» помощницу охотника.       Он поднялся, спрятал ружьё в чехол и понёс к старому шкафу, приобретённому ещё его бабушкой, тому самому, у которого, по мнению Мами, противно скрипела дверца.       — Может быть, когда подрастёшь, тогда, — выдал смешок отец, заперев дверь на ключ, присоединив тот к своей связке, из которой потом сам по два часа искал нужный ключ.       — Знаешь, Макото, что-то я совершенно не понимаю, зачем тебе оно вообще сдалось, — в дверях появилась мама со сложенными по бокам руками, в одной с которых был черпак. — С тебя такой же охотник, как с меня звезда Голливуда.       Отец, увидев её, подошёл к ней и, взяв её рукой за затылок, просто молча поцеловал в лоб. Мама сразу дёрнулась в сторону, отчего плохо завязанная косынка слетела с неё, и длинные пышные волосы, тёмно-русые с лёгкой рыжинкой, рассыпались по худеньким плечам.       — Что ты так, Сумирэ? — искренне удивился отец, глядя на неё. — Обычно у тебя настроение получше.       Мама ничего не ответила. Просто ткнув папе черпак в руки, быстрыми шагами рассекла комнату и села на кровать. Мами забралась ей на колени. Я оторвался от любования выращенными мамой петуньями, стоявших в замызганной стеклянной вазе, и тоже сел на потрёпанный прогибавшийся матрас.       — Что ты задумал, Козато? — насупилась мама. Конечно, она всегда, когда злилась, называла его по фамилии.       Отец остался стоять там, у двери, в лёгком полумраке, против нас, сидевших на кровати у окна в постепенно потухающих лучах. Он просто тихо вздохнул, улыбнулся, и кивнул, говоря этим нам с Мами «пойти погулять». Моя сестра нехотя отцепилась от маминого передника и направилась к выходу. Я пошёл за ней, однако проходя мимо отца смог уловить на его лице проблески волнения.       Дверь за нами закрылась, и мы оказались в коридоре. Я направился в сторону нашей комнаты, но останавливаюсь, когда вижу, что Мами прильнула к дверям родительской спальни. Она легонько приоткрыла её, и одним глазом принялась смотреть в образовавшуюся щель.       — Мами, — подошёл я к ней, ложа ей ладонь на плечо. — Опять ты за своё? Ты же прекрасно знаешь, что шпионить…       — Чш! — сипло зашипела она на меня, сбрасывая мою руку и даже не удостаивая меня взглядом, с головой погрузившись в свою любимую деятельность. — Лучше присоединяйся, братик, — увлечённо проговорила, дёргая меня за рукав.       Я лишь вздохнул, понимая, что её невозможно оторвать от этого, и, не знаю, какой дьявол дёрнул меня это сделать, пристроился возле Мами и заглянул в комнату.       Отец с матерью сидели на кровати. Солнце уже спряталось за горами за окном, небо начало синеть в ожидании ночной сирости, столь характерной горным районам, где мы и живём. Тьма потихоньку начала проникать в спальню, размывая силуэты родителей. Мама сидела прямо и смотрела на отца не отрываясь, словно она окаменела. Лицо её было сурово, тонкие брови насуплены, тень от густой курчавой чёлки закрывала половину её лица. Отец просто сидел, согнувшись в пояснице и облокотившись о колени. Молчание длилось недолго. Мама заговорила первой:       — Макото. Неужели ты думаешь, я не понимаю, что происходит?       Он не ответил, всё ещё не поднимая взгляд.       — Милый, — голос матери смягчился и она положила ему ладонь около плеча. — Это ведь то, что я думаю?       Отец вздрогнул и немного выпрямился, с полуоборота глядя на неё.       Ничего удивительного. Наша мама, Козато Сумирэ, в девичестве Акиза, была несостоявшейся актрисой. Должно быть, мир построен так, что человек, даже имея талант, находится под угрозой иметь свою звезду вообще незажжённой. А всё из-за отсутствия нужных связей и наличия совести, не позволяющей проложить себе путь к славе кривыми путями. Но, наверное, как раз из-за прирождённой способности изображать эмоции и чувства она и могла читать их по-настоящему. Что и делала сейчас, заглядывая в гранатовые глаза своего мужа.       — Макото, — она подсунулась ближе и провела тыльной стороной ладони по его щеке. — Не думай, я могу отличить охотничье ружьё от снайперского.       — Снайперского? — повторила неизвестное слово Мами, хлопая глазами. — Что это такое, братик? — смотрит на меня через плечо. Я пожимаю плечами, так как мне, семилетнему, оно тоже было неведомо.       — Это всё Шусей, верно? — голос матери стал твёрже. — Решил на этот раз поберечь собственные руки и воспользоваться чужыми? И сколько он тебе заплатил?       Раздался приглушенный звук, похожий на стон. Отец вздрогнул и отвернулся от мамы, снова рассматривая пол под ногами.       — Ты, как всегда, смотришь мне прямо в душу своими голубыми глазами, Сумирэ, — попытался посмеиваться отец, но его голос предательски дрожал.       Он приподнял на неё взгляд и некоторое время они просто без слов смотрели друг на друга, разговаривая только глазами. Затем отец снова согнулся в пояснице и облокотился о колени, прикрыв руками глаза.       — Трудно было не согласиться, — приглушенно сказал он. — Ставка довольно высока. Риск тоже. Но если бы я сделал это, мы бы могли…       Он умолк, закусив губу. Мама просто смотрела на него, по-прежнему сидя неподвижно, но с гораздо более мягким выражением лица. Она словно пыталась хотя бы немного надпить горькое вино тех чувств, захлёстывавших его сейчас с головой. Отец тяжело вздохнул и продолжил всё так же глухо:       — Это я виноват. Конечно, я последовал своему призванию. Разумеется, я поступил на ту специальность, в которой разбираюсь лучше всего и был отличником. Естественно, я устроился на работу, которая мне по душе. Но…       Он махнул рукой в направлении письменного стола, превратившегося в одну большую свалку никому не нужных вещей и безделушек.       — Сама ведь понимаешь — в наше время, антиквар очень даже принадлежит к списку престижных профессий, — Горький смешок. — Но для этого надо уметь, как говорил мой отец, крутиться, дабы отхватывать приличные заказы. Конкуренция ведь в этой профессии ты даже не представляешь какая.       Папа приподнял глаза и окинул оценивающим взглядом комнату. Она как нельзя лучше передавала смысл сказанного им. Старые пожелтевшие обои, сильно отклеившиеся в некоторых местах. Штукатурка на потолке, в некоторых местах осыпавшаяся крупными кусками, оставляя поверхность кривой. Пол, прогнивший почти насквозь, так что бегать в этом помещении просто опасно. Вместо лампы над головой — обычная, подвешенная на проводе, лампочка. Сама комната была тесная и маленькая, а воздух, пропахший средствами для чистки старых монет, рассыпавшимися в пыль старинными полотнами и просто старой бумагой, сам говорил о роде деятельности хозяина.       — Что поделать? — болезненно полуулыбнулся отец, закрыв глаза. — Время от времени мне приходят заказы, но то, что я за них получаю… — он медленно раскрыл веки, и его взгляд прошёлся дугой по комнате. — Сама видишь. На большее я просто не способен.       — И при этом ты согласился на… — сдавленно заметила мама, а мы с Мами обратились в слух.       — Я недавно виделся с Сузуки. Он преподал мне пару уроков, — почесал затылок он. — Как-никак, но он лучший охотник во всех сезонах, в которых когда-либо брал участие.       — Так вот на какую «охоту» вы тогда ездили, — опустила голову мама.       — Зрение, правда, немного проблематичная вещь для меня, сама понимаешь, — улыбался папа, хлопая ладонью по наружному карману рубашки, в котором он неизменно хранил свои очки. — Но я думаю, что…       — Козато, — вновь подчёркнуто проговорила мать, подняв на него насупленный взгляд, — ты… это серьёзно?       Улыбка покинула его лицо и уголки глаз опустились, когда они вступили в коллизию с мамиными. Время будто застыло. Только ветер, пробравшийся с остуженной вечером улицы, бродит по комнате, безразлично дёргая и приподнимая бумаги на столе. Он словно добрался и до нас, забравшись мне под рубашку, а Мами под летний сарафан, призвав мурашек на кожу. Молчание будто длилось вечность, пока первый звук, а именно сдавленный голос папы, не заглушил его:       — Сумирэ…       — Ты ни капельки не меняешься, Козато, — сухо отрезала мама, отодвинувшись и отвернулись от него, складывая руки на коленях. — С самого университета. Как был безвольной амёбой, коротающей время за разглядыванием картинок, такой амёбой и остался, — развела руками.       Отец лишь тяжёло вздохнул, снова опустив взгляд в пол.       — Только вот ту «картинку», которую тебе предлагает «нарисовать» Шусей, вряд ли можно будет отнести к умиляющим глаз, — мама встала с постели и начала шагать по комнате. Затем дрожащим голосом заговорила вновь: — Неужели у тебя мозгов как у одноклеточной микробы, чтобы это понять?! Неужели этот Като не может тебе предложить помощь даже с теми самыми клиентами-заказчиками?! Небось, связей у него хватает!       Она снова плюхнулась рядом с папой на кровать, закрыв лицо руками. Он молчал, по-прежнему глядя вниз. Чёлка прикрывала его глаза.       Странное чувство сдавило мне горло. Словно оно заросло холодной слизью, которая не давала возможность дышать. Мами тоже затихла и не двигалась, потупив мутный взгляд вниз.       — У нас всё хорошо, — всё ещё держа руки у глаз, всхлипывала мама. — Всё хорошо. Кредиторы не стоят над нами с петлями в руках. У нас есть где жить, во что одеваться, что кушать… пусть и без ужина. Мой хозяин в магазине платит мне вполне сносно… И… и… — она впилась ногтями в лицо и шепнула: — …У нас же дети…       Эти слова больно укололи меня в грудь. И судя по тому, что Мами дрогнула — её тоже.       Мелодию оглушающей тишины, сопровождавшейся мамиными тихими всхлипываниями, остановил папа.       — Как же так? Почему? — он приподнял голову и повернулся в её сторону. — Сумирэ, — взял её за плечи и привлёк к себе, прижав к груди и упёршись подбородком в макушку.       К этому моменту у нас с Мами возникло желание просто убежать. Но то, что мы видим…       «Просто зачаровало наши впечатлительные детские сердца».       Наш отец, такой высокий, пусть и довольно худощавый, прижимал к себе маму, такую по-подростковому худощавую, вцепившуюся рукой в его рубашку, словно ища поддержки. На бледном, вечно измученном папином лице, на его тонких губах ярче любого света блистала улыбка, разглаживавшая появившиеся у скул и вокруг глаз ранние морщины. Мама обвила руки вокруг его шеи, зарываясь пальцами правой руки в его вечно всклокоченную, но так любимую ею, рыжую шевелюру.       — Сумирэ, — шептал папа, поглаживая маму по волосам. — Моя родная. Что же ты нашла в таком неудачнике как я?       Она вздрагивает и отстраняется от него, перемещая руки обратно ему на грудь и глядя в глаза. Он просто улыбался.       — Ну? — коснулся её ресниц сначала пальцем, а затем и губами. — Не ответишь? Странно.       В моей груди заклекотало что-то тёплое, пусть даже за окном и послышались первые несмелые трели дождя.       — Почему ты выбрала именно меня? — папа поцеловал её переносицу, щёки, лоб, глаза. — Зачем тебе понадобился какой-то ботан-искусствовед, когда к тебе обращались взгляды стольких файных парней?       Мама, не говоря ни слова, смотрела на него сквозь поднимавшуюся, из-за распахнутого ветром окна, и разделявшую их лица красную полупрозрачную занавеску.       — Ангел мой, — он поцеловал её плечи, кончик носа и губы, заодно накручивая себе на палец пружинистый локон. — Почему ты так сжалилась надо мной?       Она вздогнула и хлопнула глазами, непонимающе глядя на него. На что отец вновь притянул её к себе за руку, отчего она вновь коснулась щекой его груди. Глубоко вздохнув, будто пытаясь уловить свой любимый запах, осевший в её курчавых волосах, — запах сухофруктов, с которых она, судя по всему, сделала сейчас компот, — он вновь принялся поглаживать тощими пальцами её затылок.       — Тебе бы жить на какой-нибудь вилле, — грустно молвил он. — На Сейшелах. С красавцем-мужем. Румяным, сильным, красивым. Того, кто обеспечил бы тебя всем и даже большим. Но вместо этого, — его черты перекосились болью, и он прикусил губу. — Ты здесь. С этой бледной поганкой, хроническим неудачником, у которого только и есть, что несколько идентичных рубашек и вечно засаленных брюк, — он вновь положил ей ладони на плечи и отстранил от себя. — А могла бы быть…       Дальше послышался глухой стон, вызванный маминым кулаком, пнувшим папин живот.       — В какой-то мере ты прав, — отодвинулась она от него, закинув ногу за ногу и отбросив назад волосы, приглаживая их. Обхватив руками колени, гордо выпрямила спину. — Ты ещё тот нытик, Козато.       Потирая живот, папа, зажмурив один глаз, смотрел на неё, болезненно улыбаясь. Когда их взгляды встретились, мамин звонкий, по-прежнему такой девчачий, смех звонкой трелью отбился от глухих стен. С кармана сарафана она достала тёмно-синюю ленту и ловко заплела длинные волосы в густой низкий хвост, кончиком достававший до талии. Принявшись разминать между подушечек пальцев выскользнувшую прядь, она хитро заулыбалась, из-за чего её едва заметные веснушки на лице будто расцвели сильнее.       — Но только ты один не был лицемером и не кичился всякими «мужскими достоинствами», — промурлыкала она, держа кулачок возле губ, а другой рукой с размаху хлопнув его ладонью по затылку.       Отец, закончив с растиранием живота, придвигается ближе к ней и, приобняв за талию, делает так, что они оказываются друг к другу вплотную, касаясь бёдрами. Прижав ладонью её макушку, он положил её голову себе на плечо.       — Знаешь, — шепнул он. — А я-то и подумать не мог, что мне удастся хотя бы познакомиться с той милой голубоглазой девушкой с толстенькими косичками и в цветастом платьице.       — Что одиноко сидела за столиком в кафе? — зажмурилась мама, ластясь о его плечо щекой.       Мами прикрыла рот обеими руками, сдерживая смешок, уже превративший её глаза в щёлочки и нарисовавший румянец на щеках. Я лишь вздохнул, понимая, что через минуту она точно врастёт корнями в пол и её будет не увести отсюда. А если мама поймает нас здесь…       — Девушке тогда отказали в театральном, — хотя, она, видимо, не замечала нас, углубившись в воспоминания.       — И ей так хотелось клубники, чтобы утешить себя, — усмехнулся отец.       — И она с опалу потребовала её у того неуклюжего очкастого ботана с растрёпанными рыжими волосами, подсевшего к ней познакомиться, но вместо этого заикавшегося на каждом слове, — вздёрнула курносый носик вверх мама.       Папа покраснел, но, прочистив горло, продолжил:       — Это был вечер. И очкастому ботану пришлось бежать через три квартала в круглосуточный магазин.       — Хммм, — протянула мама, задумчиво поджав губы. — Хорошо, что девушка никуда не спешила и дождалась. Хотя… — она облизнула их. — Этот самый очкарик по сей день, видимо, так и не понял о каком именно сорте «клубнички» говорила девушка, — вздохнула. — А он ей клубнику принёс.       Румянец отца потемнел ещё сильнее, и он поправил воротник рубашки, словно ему жарко.       — И этот запыхавшийся ботаник, задыхаясь, поднёс эту клубнику ей прямо под нос, не понимая толком, что тогда этим «заданием» ему был просто дан от ворот поворот, — щёлкнул её пальцами по кончику носа.       Мама в ответ толкнула его колено своим.       — Но ведь девушка согласилась потом на следующую встречу!       — Да, — улыбнулся отец. — Перед этим подняв сконфуженного парня на смех.       На этот раз мать, конечно, пусть и надула щёки, как впоследствии эту её привычку и переняла Мами, но очередного «членовредительства» не последовало — она только бросилась ему на шею, повалив его на громко скрипнувшую кровать. Раскрасневшаяся до корней волос Мами только громко икнула. Я же положил ей руки на плечи, готовясь с секунды на секунду утаскивать её. Но пришлось замереть на месте, когда…       — Вот потому ты и дурак, Козато Макото… — лежавшая на отце сверху мама, уткнувшись лицом в его грудь, приглушенно всхлипнула, цепляясь ногтями за рубашку. — Полнейший кретин!..       В опустившемся полумраке комнаты их силуэты сливались и выглядели единим целым. Через помещение промчался ветер. Крыша, по обычаю, начала скрипеть от гарцевавших по ней дождевых каплей, чересчур увлёкшихся своим танцем. Начался настоящий ливень. Мами съёжилась и сделала шаг назад. Она никогда не любила этот, подобный призраку, вой, беспокоящий наш дом во время каждой непогоды. Со спальни родителей послышался звук захлопнувшихся ставней и скрип старой ржавой защёлки на окне. Мы вернулись вниманием к происходящему там. Мама стояла на коленях на кровати, затягивая занавески, а папа снова сидел, согнувшись в пояснице и глядя в пол, на квадратное пятно блеклого света из окна, по которому «сползали» тени крупных капель, разбивавшихся о стекло. Она опять села на кровати, и отец поднял на неё взгляд.       — Сумирэ… — начал он, тяжело вздохнув и пройдясь по ней взглядом с ног до головы. — Сегодня у нас опять только компот? Мама ничего не ответила, в свою очередь тоже устремив взгляд вниз. Папа делает так же.       — Знаешь, — сказал он. — Ты была гораздо полнее, когда я тебя впервые встретил. Такой румяной пышечкой, — улыбнулся. — Загорелой, любившей короткие летние платьица. А сейчас… — улыбка погасла. — Что ты, что Мами, что Энма — вас просто необходимо откормить хорошенько.       От этих слов мама дёрнулась всем телом и сорвалась на ноги. Сейчас, в незаметно пробиравшемся сквозь облака серебристом свете луны, её метавшаяся туда-сюда фигура напоминает маленькую лесную нимфу, столь полюбившеюся Мами из какой-то очередной сказки. Даже находясь в беспокойстве, мама перемещалась по комнате с грациозностью, соперничавшей с лунными лучами. Но под аккомпанемент дождя её худенький силуэт в тёмно-бирюзовом джемпере, джинсовом сарафане, скрывающим острые коленки, и жёлтом полинявшем переднике, просто не знал покоя. Создавалось впечатление, будто она находилась в маленькой клетке с зачумленным, но не может просто взять и выпорхнуть на свободу, поскольку он, всё же, её вторая половинка. Наконец, метания прекратились, она остановилась, резко развернувшись в сторону отца, и, сложив руки у боков, отрицательно покачала головой.       — Нет, — сказала она твёрдо, однако так, будто в её лёгких осела металлическая пыль, сдавливавшая грудь. — Это совсем ни в какие ворота. Макото! — она сделала к нему рывок, опустившись на колени и взяв в руки его лицо, приподнимая: — Ты не должен…       Папа, получивший от выглянувшей из-за облака бледной луны надбавку в годах, просто грустно смотрел на неё. Дождь прозрачной пеленой струился по стёклам, ветер продолжал завывать. Но для мамы, похоже, сейчас существовала только она и сидевший перед ней, сгорбленный горечью, любимый муж. Всё остальное либо размытая абстракция, либо просто белый вакуум.       — Не должен, — словно заклятие повторяла мама, перейдя на мягкий шепот.       «И коснулась отца самым любимым мной и Мами жестом».       — Не должен. Ведь если, если… они сядут тебе на хвост…       Отец молча подался вперёд, захватив рукой её затылок, и обнял её. Мама уткнулась лицом в его грудь. Но дрожащие плечи бессовестно выдавали, что она плакала.       — Мамочка… — прошептала Мами, заметно поникнув.       Я тоже стоял, не в силах оторвать взгляд от тех двух в размытом дождём блеклом свете всё выше поднимавшейся луны, приникших друг к другу и не двигавшихся, будто закаменевших.       — Семь дней, — шептала мама. — Семь дней в неделю, от понедельника и до воскресенья, ты видишь улыбки своих детей… и мою. Тебе этого мало?       Папа вздрогнул и отстранил её от себя. Его лицо выглядело болезненно жёлтым.       «Из-за луны? Или…»       Мама всхлипнула и прижалась обратно к его груди, вцепившись ногтями в рубашку.       — У нас и так есть наши семь дней счастья. Регулярностью в каждую неделю.       Шумно выдохнув, отец обвил руки вокруг её дрожавшего стана.       — И если Шусей, постоянно вертя тобой так, как сам этого желает, хочет забрать их, я… — совсем глухо сказала она, но её слова пробивались сквозь дождь, даже ярче и чётче чем солнечные лучи сквозь самое тёмное облако. — Я убью его.       Отец вновь встрепенулся, но на этот раз не выпустил маму с рук.       Мы с Мами уже совершенно забыли за то, что можем в любой момент попасться. Мы даже прекратили ёжиться от носившегося по коридору сквозняка.       — Сумирэ, я… — донёсся такой слабый, почти умиравший голос отца.       Ответом ему послужил сильный удар кулаком в грудь от всё ещё прижимавшейся к нему жены.       Дождь зашумел ещё сильнее, словно небеса решили просто обрушиться на нас, раздавить наш маленький жалкий домишко. В очередной раз скрипнула крыша, её страдальческий стон пошёл луной в моём сердце, окончательно превратившемся в колючий комок.       «Почему?..»       Почему я сейчас видел эти воспоминания?       «Разве я не похоронил их вместе со своим сердцем?»       Разве не заморозил эти страницы памяти, дабы никогда больше не открыть их?       Почему я видел эти силуэты забытых снов?       «Это сон?»       Здесь, в кромешной тьме…       «Это сон…»       Да!       «Я посреди кошмара».