Сумерки Мемфиса

Фрина как-то безнадежно поняла, что ей не дождаться Мелоса. Муж прилежно писал ей письма, но они становились все короче и холоднее: и афинянка понимала, что теперешнего содержания его жизни словами не высказать. Дни Мелоса наполнили занятия, к которым жена более не имела касательства. Мелос остался в Коринфе ради дружбы - и сохранил верность Никострату: иониец не завел себе ни любовницы, ни любовника, несмотря на множество искушений. Однако Никострат, несомненно, теперь первенствовал в его сердце. А сына Поликсены крепко связала коринфская любовь - мать наконец узнала о гетере, которая стала госпожой его удачи... - Ну, и чем это кончится? Когда? - уже в который раз горестно спросила Фрина у матери. - Чувствую, я так и состарюсь вдовой при живом муже!.. Светловолосая малышка Хризаора вторила ей плачем. Поликсена взяла внучку на руки, укачала, и ребенок затих - Хризаора всегда успокаивалась у нее быстрее, чем у матери. Фрина видела и это; и пуще прежнего ревновала. Низложенная царица до сих пор превосходила ее во всем! Мать вернула Фрине девочку. - И я не знаю, что будет, - сказала Поликсена дочери. - Разве мне легко думать о женщине, которую любит Никострат, - распутной женщине старше него и наверняка бесплодной?.. Но вот сын мой решил, что она для него лучше всех, - и я должна смириться! Фрина только вздохнула. Жизнь в поместье тянулась по-египетски - один день не отличался от другого: и эта монотонная жизнь усыпляла, заставляла забыть о тех, кто боролся, любил и страдал так далеко. Мало-помалу образ мужа поблек в памяти дочери Поликсены, и она посвятила себя своему ребенку и обычной женской работе. Казалось, никто в целом Египте больше не вспоминает о них: это настораживало Поликсену, когда она еще задумывалась о политике, но Тураи по своему обыкновению успокаивал жену. - Поверь мне, сестра моя, - о нас и вправду забыли. Эта страна слишком стара - она быстро погребает свое прошлое под песками. Даже Камбиса уже не помнят. - Камбис мертв, - заметила эллинка. Но несмотря на тревогу, которую доставили им смерть Уджагорресента и события за границей, они наслаждались этим временным спокойствием. Ити-Тауи теперь жила в Мемфисе - дядя все-таки похлопотал за нее: дочь Уджагорресента и царицы Нитетис пользовалась успехом при дворе персидского наместника. Египетские порядки восторжествовали над персидскими, и благородные египтянки продолжали пользоваться почти такой же свободой, как и до Камбиса. Но с подругой Ити-Тауи видеться перестала; перестала ей и писать. Фрина вначале очень беспокоилась; а потом мать сказала ей: - Думаю, ничего страшного не случилось - просто Ити-Тауи закружила другая жизнь. Вероятно, нашелся господин, которому она приглянулась, и она полностью захвачена новым чувством. Ити-Тауи не пишет, потому что понимает - вы с нею скоро будете разлучены, как все девушки, становящиеся женами... - Не все! Ты и Нитетис не разлучались! - перебила Фрина в запальчивости. Мать ничего не ответила. И в этой тишине афинянка осознала ее слова. - Ити-Тауи выходит замуж? Великие боги! Не за перса, я надеюсь?.. - Нитетис была замужем за персом, - сказала Поликсена. Фрина сникла. Она молча ушла прочь - вероятно, предаваться жалости к себе и подруге детства. Поликсена только головой покачала. Кто мог подумать, что из сильной резвой девочки вырастет такое плаксивое существо, занятое только собой?.. Поликсена посмотрела на стоявшую в нише золотую статуэтку Нейт, с миндалевидными глазами и в высокой короне, - все изображения Нейт теперь напоминали ей Нитетис. Поликсене показалось, что подруга укоряет ее из своей вечности; и бывшей царице стало стыдно за такие мысли о собственном ребенке. Фрине и вправду повезло куда меньше, чем ей самой. Наконец, когда все в усадьбе уже перестали ждать, Ити-Тауи написала своей названой сестре. Египтянка извинялась за долгое молчание: она подтвердила догадку Поликсены. Ити-Тауи выходила замуж, и счастливо: она собиралась стать главной женой одного из советников Дария в Египте. Это был египтянин, не первой молодости, но очень влиятельный. "Приезжай на мою свадьбу, дорогая сестра, мне будет так недоставать твоего лица! - писала Ити-Тауи. - То, что я сказала тебе, не изменилось: такой друг, как ты, может быть только один..." Фрина радовалась и удивлялась. - Неужели она не нашла себе среди египтянок девушку, которая стала бы ей ближе, чем я?.. - Не нашла, как видишь. Думаю, и не найдет, - ведь вырастили ее мы, - проницательно заметила Поликсена. - У женщин такая первая дружба чаще всего оказывается и последней. Фрина порывисто обняла мать. - Можно мне поехать, мама? Ити-Тауи сказала, что пришлет мне воинов для охраны! - Поезжай, - ответила Поликсена. Фрина поняла, что скрывалось за этим разрешением. Ити-Тауи пришлет воинов - значит, отказаться невозможно... Их дружба сильнее, чем когда-либо, запахла принуждением; но теперь Поликсена не боялась за дочь. Когда в поместье прибыли воины-египтяне в белых матерчатых доспехах и круглых шлемах, Фрина собралась в дорогу вместе с ребенком. Она захватила с собой кормилицу и служанку. На берегу Фрина наспех расцеловалась с матерью и, сев в лодку, скомандовала грести. Афинянка оглянулась только раз - растерянное лицо в ореоле золотистых волос, выбившихся из-под белой ленты. Поликсена помахала ей и улыбнулась. Ей почти не было тревожно за дочь - только за будущее ее дружбы... Сердце говорило эллинке, что на свадьбе Ити-Тауи Фрина увидится с подругой в последний раз. Фрина вернулась домой оживленная и полная впечатлений. - Все было очень красиво... богато и с выдумкой. Мы танцевали ночью с факелами, резвились в воде, на кораблях выступали ряженые... Такие праздники устраивала только ты, мама! - А сама Ити-Тауи? - спросила Поликсена. - Это веселье, наверное, не она устроила, а ее муж! - Она радовалась со всеми... как лицедейка, - закончила Фрина печально и понимающе. - Жениха я плохо разглядела среди других мужчин. Он, должно быть, хотел не себя явить, а показать всему свету, кого он берет в жены... - Это дурной знак, - сказала Поликсена после молчания. - Такие хвастливые мужья часто становятся тиранами и ревнивцами, когда двери за гостями закрываются. А он, конечно, еще и от азиатов всякому научился! Фрина побледнела. - Вот и мне так подумалось! Афинянка отвела глаза. - На другой день Ити-Тауи вышла ко всем с улыбкой, усталая, но в полном здоровье... я еще порадовалась, что ночь хорошо прошла. Это ведь не скроешь, если присматриваться. А теперь вот не знаю, что и думать... Поликсена кивнула. - Она говорила с тобой? - Совсем немного. Смущалась и хотела поскорее назад к мужу, - Фрина нахмурилась. - Я не думаю, что он ее уже начал неволить... - Но скоро может начать, - поняла Поликсена. - Да, вероятно. Коринфянка сочувственно улыбнулась дочери. - Что ж, твоя Ити-Тауи не такая, как ее мать, - и от нее никогда не требовали того, что от Нитетис! - Мне жалко ее, - серьезно сказала Фрина. Поликсену это признание даже обрадовало: впервые за долгое время Фрина задумалась о ком-то, кроме себя. Потом она сама ощутила жалость и страх за свою воспитанницу. Однако теперь они были бессильны вмешаться в ее жизнь. *** Однажды в усадьбу приехал Кеней. Второй сын Ликандра после отплытия сводного брата продолжал учиться в Саисе; он тоже готовился вступить в дворцовую стражу. Казалось, смерть Уджагорресента ничего для него не изменила. И Поликсена была удивлена его появлением. - Тебя отпустили? - Да, я просил отпуск! Но я не хочу возвращаться, - сказал Кеней. Щеки спартанского мальчика на дворцовых харчах округлились, мускулы выпирали под египетским кожаным панцирем - Поликсена залюбовалась им. Но темные глаза Кенея горели странной новой решимостью. - Что-нибудь случилось? - спросила Поликсена. - Я совсем бесполезен, - сказал Кеней с каким-то отчаянием, с ожесточением. - Меня прислали из Спарты на помощь брату, но брата со мной давно нет... а я готовлюсь пополнить ряды персидских прислужников!.. Поликсена кивнула. - Понимаю, - сказала она сочувственно. - Но все же сбегать тебе нельзя, Кеней. Юноша мотнул коротко стриженной темноволосой головой. - Ты не понимаешь, госпожа, - ответил он. - Я не просто так... я слышал, что против тебя готовится заговор! - Заговор? - воскликнула Поликсена. - Я подслушивал... я хорошо умею подкрадываться, - ответил Кеней; вспоминая о своем ученичестве, когда ему, как другим лаконским мальчикам, приходилось воровать еду под угрозой смерти. - Какие-то придворные очень дурно говорили о тебе, и это были не просто слова. Я чувствую! - Кто это был? - резко спросила коринфянка. - Жрецы Нейт, - ответил Кеней. - Больше я ничего не смог узнать, прости. Поликсена кивнула. - Благодарю тебя, мальчик. Она несколько мгновений раздумывала - чувствуя, как учащается дыхание и в сердце вползает страх, казалось, позабытый... - Хорошо, - в конце концов произнесла бывшая царица. - Пока мы ничего не можем сделать, только быть настороже. А ты отправляйся назад в Саис, в школу... понял? Кеней кивнул. - Да. Поликсена поцеловала его в горячий гладкий лоб, с болью подумав, как давно этот мальчик не видел своей матери... и ради чего? Неужели ради этого? Кеней вернулся в Саис, и все опять пошло своим чередом. Никострат снова написал матери; а через пару месяцев пришло письмо от Ити-Тауи. Египтянка сообщала, что у нее все хорошо... она говорила, что молится Нейт за них всех; и просила Фрину возносить молитвы за нее. Ити-Тауи ждала ребенка. О своем муже она не обмолвилась ни словом, и это очень встревожило Фрину. Она написала египтянке, попытавшись вызвать ее на откровенность, но безуспешно - Ити-Тауи не ответила. А спустя еще месяц в усадьбу пришло письмо от врача юной царевны. Ити-Тауи умерла. Египетский лекарь, давно знавший Поликсену и ее семью, писал в подробностях. "Мою госпожу не спасла ее божественная кровь. Она упала на улице и ударилась, и потеряла ребенка. Он пошел неправильно, и причинил ей изнутри повреждения, которые ее убили, - кровь не удалось остановить..." Фрина изошла слезами, узнав о такой ужасной смерти единственной подруги. И теперь она больше, чем когда-либо, винила мужа Ити-Тауи. Он мог причинить ей насилие, которое и привело к такой смерти!.. - Ей было пятнадцать! Всего пятнадцать лет, - рыдала афинянка в объятиях матери. Поликсена сама онемела от такого горя, и у нее не нашлось для дочери слов утешения... Потом Фрина заявила, что поедет на похороны. Она сказала, что помнит обычаи египтян, - этот прощальный обряд для детей Та-Кемет еще важнее, чем свадьба! Поликсена не смогла отказать; и вызвалась сопровождать дочь вместе с мужем и сыном. Тураи, оставшийся истинным египтянином, полностью одобрял супругу. Ити-Тауи и ее мертворожденному младенцу предстояло упокоиться в мемфисском некрополе. Поликсена написала вдовцу своей воспитанницы, и получила от него приглашение. В Мемфисе коринфянка впервые увидела этого вельможу. Он оказался представительным и учтивым человеком, правда, не слишком приятной наружности; однако же искренне плакал по жене. Хотя это не означало, что он не мог тиранить ее при жизни. На похоронах к женщинам присоединился Кеней. Он опять приехал сам, без предупреждения; и Поликсена обрадовалась его поддержке. Кеней сел в барку к ней и Фрине - Тураи сел в другую, которая везла тело Ити-Тауи. Было видно, что египетская обрядность имеет мало значения для сына Ликандра; и Поликсена не спрашивала Кенея, почему он поплыл с ними. Осунувшаяся, несчастная Фрина тоже помалкивала об этом, хотя знала о его подозрениях. Они медленно двигались по реке, окруженной густыми зарослями; Поликсена с дочерью устроились на палубе под навесом, с несколькими египтянами. Кеней, молчаливый и напряженный, сидел немного в стороне. И вдруг юный воин приподнялся, всматриваясь в берег. Поликсена услышала, как в камышах что-то зашуршало... и ощутила, точно все вокруг нее замедлилось; она, в оцепенении, не могла даже вскочить. А потом Кеней вдруг оказался между Поликсеной и берегом, широко раскинув руки: темный силуэт его заслонил солнце, словно он готовился обнять весь мир. Затем спартанский юноша пошатнулся и упал. Поликсена пронзительно закричала: в горле и груди Кенея торчали две стрелы, кровь его обильно пропитывала палубу. Египтяне вокруг бестолково засуетились, завопили; а Поликсена ничего больше не сознавала, наклонившись над умирающим. Кеней увидел ее. - Опас... Он не смог договорить; захрипел, кашляя. Горячая кровь оросила ей руки и лицо. - Больше не опасно, - прошептала Поликсена, роняя слезы на грудь юноши. - Ты спас меня и мою дочь, слышишь?.. Кеней смог улыбнуться. Потом схватился за стрелу, которая пробила его горло, точно хотел вырвать; рука юноши конвульсивно сжалась, ногти другой руки заскребли по палубе, и он испустил дух.