Сумерки Мемфиса

Мелос привел коринфянке в поводу коня - уже другого, не коня Никострата. "Теперь это имеет мало значения для всех... но не для меня", - подумала Поликсена. Она поблагодарила Мелоса от души. Иониец поклонился: он выглядел торжественно и несколько сумрачно. Помявшись, Мелос спросил: - Можно взглянуть? Они стояли у открытого окна спальни, и Мелос показывал на ее лоб, с левой стороны прикрытый волосами. Поликсена улыбнулась и отбросила их назад - и иониец прикусил губу: уродливый шрам багровел почти так же ярко, как неделю назад, когда повязку только сняли. - Это не пройдет совсем! - Нет, - Поликсена, все с такой же улыбкой, покачала головой. - Но я уже не в тех летах, чтобы рыдать из-за каждой отметины. Эта мне даже нравится. Мелос вдруг взял ее под руку и, отведя от окна, усадил на стул. - Госпожа, ты должна знать, что в городе из-за тебя были беспорядки. - Из-за меня? Не из-за персов? - быстро спросила Поликсена, выпрямившись. - Это... теперь без разницы, надо думать, - Мелос тонко и мрачно улыбнулся. - Опять дошло до крови, хотя убийств не случилось. По крайней мере, насколько нам известно. Он помолчал, глядя в окно и пощипывая гладкий подбородок. - Ионийцы Коринфа просили архонта за тебя. Я защищал тебя перед всеми, перед кем мог. Темные глаза коринфянки засияли. - Ты мне тоже стал сыном! Как ты меня радуешь! Мелос быстро повернулся к ней. - Это не ради тебя одной! Может быть, эта грязная история всем нам послужила на пользу, - он опустил глаза. - Мне удалось многих привлечь на нашу сторону, используя твое имя... Иониец покраснел. - Надеюсь, ты не сердишься, царица! - Сержусь, - Поликсена, перестав улыбаться, постучала пальцами по колену. - Но останавливать то, что начинается в таких случаях, бесполезно... можно лишь оседлать волну. Впрочем, мы с тобой еще поговорим об этом. Она встала, вновь движением головы откинув назад волосы. - Хотела бы я знать, как все это нравится Фрине! - Фрине страшно, но она храбро держится, - ответил Мелос. Потом он заспешил, явно желая закруглить этот разговор. - Я подожду тебя со служанкой снаружи. Поликсена рассеянно помогала служанке со сборами - ее мысли были в Коринфе. Как ее встретят там?.. Она ведь правду сказала Эльпиде, что форму подданным придают правители, и своих настроений у толпы нет... Это знал и Филомен... Коринфянка остановилась посреди комнаты и поморщилась, пощупав бугристый шрам под самой линией волос. Искусный врач, которого Никострат привез из города и который снимал ей швы, был тот же самый, который зашивал ей рану, пока Поликсена лежала без сознания... Конечно, он лечит и олигархов... как далеко все зашло! Мелоса она обнаружила сидящим у колодца - молодой воин покусывал сухую травинку, глядя на свои высоко зашнурованные сандалии; пегий жеребчик, приведенный для Поликсены, был привязан к оливе неподалеку. При появлении царицы иониец тотчас поднялся. - Готова, госпожа? Поликсена кивнула с рассеянной улыбкой и протянула руку. - Подсади меня. Я побаиваюсь чужих лошадей. И рана все еще временами напоминала о себе - врач, которого Поликсена спросила об этом, сказал, что последствия таких тяжких ранений могут проявляться спустя годы, особенно при повреждениях головы. Царице понравилась честность лекаря; но, конечно, спокойствия ей это не добавило. А если она однажды возьмет и сойдет с ума, как Камбис или Дарион, которому тоже после воцарения приписывали припадки безумия?.. Когда они тронулись в путь, Поликсена и Мелос некоторое время ехали молча; каждый был погружен в свои мысли. А потом Поликсена неожиданно спросила ионийца: - Скажи, если бы я по-прежнему сидела на троне в Милете и правила от имени Дария, - ты бы меня признал?.. Мелос быстро взглянул на нее своими темными глазами и тут же отвернулся. - Да, - ответил он. - И не я один, - тихо прибавил иониец. - И Никострат это понимает, - печально, однако с оттенком торжества сказала Поликсена. Мелос промолчал; он с неожиданным ожесточением ударил пятками своего коня и выехал вперед. Поликсена позволила себе пристроиться ему в хвост, предаваясь раздумьям; пока никто их не видел. Но вскорости царица догнала своего спутника, и дальше они поскакали в прежнем молчании. *** Эльпида совсем отяжелела - "как медоносная пчела", подумала Поликсена. Невестка выглядела усталой, но встретила ее радостной улыбкой. Женщины поцеловались. - Как ты? - спросила Поликсена, внимательно посмотрев гетере в глаза. - Хорошо, - Эльпида в свой черед скользнула взглядом по ее наполовину прикрытому волосами шраму и, убедившись, что рана не загноилась, снова облегченно улыбнулась. - Было бы совсем хорошо, если бы не болела спина и не опухали ноги. Посмотри, что с ними стало, царица. Она подняла подол хитона выше колен, сделав гримаску. - Будто две колоды! - Пустяки, - ответила Поликсена, взглянув на белые стройные ноги. Эльпида, как многие рыжие от природы, была очень светлокожей. Поликсена наклонилась и сжала одну ее голень; потом выпрямилась, улыбаясь. - Бывает куда хуже. - А где мой сын? - спросила царица, опять взглянув невестке в лицо. - В стое на собрании, скоро придет, - ответила Эльпида, снова прикрыв ноги и посерьезнев. - Ты не заметила, как мало мужчин на улицах? - Заметила, - сказала Поликсена. Она усмехнулась. - Мне повезло с возвращением. - А как твоя голова? - спросила Эльпида; невестка осторожно потянулась к ее лбу. - Превосходно, - ответила Поликсена: она сама отвела волосы слева и повернула голову, показывая рубец. - Прикажи мне наполнить ванну, дорогая, - попросила она. Эльпида ушла, двигаясь почти с прежней грацией. Поликсена проводила жену сына взглядом, ощущая грызущую вину. "Еще год назад я не знала этой женщины, а теперь она мне кажется милее, чем собственная дочь... уж никак не меньше, - подумала царица. - Может, потому, что Эльпида моя, а Фрина - нет и никогда не была?.." Она прошла в ойкос и села, потирая лоб: у нее появилась такая привычка. Рана опять пульсировала болью, и отяжелевшая голова гудела. Немного погодя явилась обрадованная и испуганная возвращением царицы Корина и доложила, что ванна готова. Поликсена блаженно погрузилась в горячую воду; и позволила служанке Эльпиды оттереть себя морской губкой и морскою же солью. Выйдя из ванны, она ощутила себя, словно Афродита... до того, как богиня узрела земную юдоль с ее скорбями. Когда она осушала тканью волосы, сидя перед очагом в ойкосе, появился Никострат. Он на несколько мгновений застыл на пороге... а потом с радостным восклицанием бросился к матери. - Ты хорошо добралась, хвала Зевсу! Он поцеловал матери руку, которую Поликсена позволила схватить; однако сердце ее при этом забилось тяжело и больно. "Ванна... это я слишком распарилась", - подумала коринфянка. Первым ее порывом было вскочить навстречу сыну; но теперь, после приветствия Никострата, ноги не послушались. Поликсена сама не понимала, что с нею: коринфянке вдруг вспомнилась беседа с Мелосом, которую она обещала продолжить... - О чем вы говорили в собрании? - спросила царица. Никострат недоуменно нахмурился, глядя на мать. Потом ответил: - Обсуждали, ждать ли нам афинян этой весной. Или, возможно, это спартанцы решат совершить на них набег. Поликсена слабо улыбнулась. Мокрое полотенце упало с волос ей на плечи. - Тогда ты тоже с ними пойдешь? Никострат присел напротив ее кресла, пытаясь заглянуть в глаза. - Об этом еще рано говорить... Да что с тобою, мать? Поликсена молча притронулась к голове; и сын понимающе кивнул. - Такое не скоро проходит, я видел. Поликсена отвела глаза и встала. - Пойду прилягу. Она удалилась в свою спальню и легла, смежив веки. Царица опять увидела перед глазами Эльпиду и ее чрево... все ту же Эльпиду, а не Фрину. Поликсена ненадолго задремала; а потом, поднявшись и подкрепившись вином и финиками, приказала своей служанке сопровождать ее в дом Мелоса. Несмотря на то, что уже смеркалось: а может, по темноте идти было и лучше. Фрина встретила мать удивленно и немного испуганно, но ласково. Фрина была здорова и зимой не хворала... она не навещала мать, когда та была простужена; и когда Поликсену ранили, тоже отсиделась дома. Хотя теперь Поликсена не винила дочь и не сердилась. Поликсена повозилась с внучкой, немного порасспрашивала о ней Фрину: та отвечала с гордостью и с немного виноватой готовностью. Мать и дочь немного поговорили о собственных делах, потом поужинали; за едой к ним присоединился Мелос. Фрина и ее муж убедили Поликсену остаться у них на ночь. Было уже совсем поздно, иначе она бы не задержалась в этом доме. Утром Мелос проводил царицу назад. Дорога была слишком короткой, чтобы успеть о чем-нибудь поговорить; но достаточно длинной, чтобы они оба заметили взгляды прохожих. Даже покрывало, затенившее лицо, не спасало коринфянку от узнавания. Мелос подождал, пока за Поликсеной закроется дверь; Никострат с утра был дома, но иониец ушел, так и не повидавшись с другом. У Эльпиды начались роды точно в срок, как она сама посчитала дни. Никострат немедленно послал за повитухой, с которой Эльпида была знакома давно и уговорилась о помощи. Эта старуха тут же выгнала из комнаты всех, кроме Корины; но, услышав стоны из-за закрытой двери, Поликсена тоже вошла к роженице. Повитуха, сидевшая над Эльпидой и смачивавшая ее лоб водой, вскинула на Поликсену водянистые недобрые глаза - совиные глаза, слишком много видевшие. - Хочешь пособить? Замараешься, царица, да умаешься. Поликсена, не отвечая, присела рядом с Эльпидой по другую сторону кровати; и когда невестка опять застонала, поцеловала ее в мокрый лоб. - Молись... Ты прекрасно справишься. Эльпида захватила в горсть золотого быка, который так и висел у нее между грудей. Она что-то пробормотала, но никто из женщин, помогавших ей, не расслышал, кому молится гетера. Мучения Эльпиды продлились девять часов - Поликсена знала, что для первых родов это даже не слишком долго; но и ей, и Нитетис в свое время пришлось гораздо легче. Никострат несколько раз входил к жене, несмотря на священный ужас лекарки, и шептал ей утешительные слова. Но, казалось, она его уже не слышит - как и никого вокруг не слышит. Когда ребенок пошел, Эльпида вдруг вскинулась, как в бреду, так что повитуха и Поликсена едва уложили ее назад. Роженица закричала, точно никак не хотела выпускать дитя в мир; его пришлось тянуть щипцами, которые опытная бабка принесла с собой. - Мальчик, - прошептала Поликсена, услышав первый слабый крик новорожденного; у нее после пережитого опять раскалывалась голова, и она неверяще глядела на ребенка. Повитуха, улыбаясь во весь рот, перевернула мальчика вниз головой и шлепнула по спине: тот выкашлял из легких слизь и раскричался. - Красавчик будет! Никострат, услышавший крик младенца, ворвался в спальню. - У меня сын?.. - Вывешивай венок*, молодой господин, - повитуха поклонилась ему. - Славный мальчонка родился. Только одна ножка у него маловата. - Что ты говоришь?.. Никострат схватил ребенка, не думая об осторожности; и бросил взгляд на ножки, подогнутые к животу. Левая, точно, была меньше правой и более вялая. Молодой лаконец открыл рот в потрясении и гневе; он опять уставился на старуху. - Это ты ему что-то повредила!.. - Вот уж я тут ни при чем, господин. С госпожи своей спрашивай, а лучше с богов... Повитуха зловеще усмехнулась. - Ну, вырастет чуток хроменький, что за беда? В фалангу не встанет, а всадником возьмут, были бы деньги! - Убирайся! - крикнул Никострат лекарке, едва владея собой. Старуха шарахнулась к двери; но, выбежав в ойкос, приостановилась. Ее догнала Корина, которая быстро сунула лекарке в руку серебряную драхму. Повитуха кивнула и пошла прочь. Ей не впервой было получать такую благодарность от мужей, становившихся отцами. * Древние греки оповещали соседей о рождении сына, вывешивая на дверь оливковые ветви; при рождении дочери вывешивали моток шерсти.