Сумерки Мемфиса

Мать четверых братьев Пифонидов, старая Каллироя, была еще жива, когда ионийская царица покинула Коринф. Гречанка с Коса жила там же, где и ее сыновья, - в Керамике*; на отшибе, в ветхом мужнином доме. Младший сын как раз гостил у нее, вернувшись в родной город из очередного плавания. Калликсен всегда останавливался у матери, бросая якорь у родных берегов, потому что старшие братья с некоторых пор невзлюбили его. Потрепанный многими бурями афинский флотоводец сидел за столом в общей комнате, и уплетал горячую наваристую рыбную похлебку, поглядывая на мать. Каллироя устроилась на лавке со своей прялкой, как много лет назад, когда сын возвращался к ней юношей. Но только она не была уже прежней. Из-за боли в спине Каллироя с трудом двигалась; и никакие заморские мази, что привозил ей сын, не помогали. Отодвинув свою пустую миску, Калликсен с благодарностью посмотрел на мать. - Как будто и не уплывал никуда, - сказал он. Каллироя улыбнулась: пальцы ее продолжали протягивать шерсть через шкурку ежа, так же ловко, как раньше, хотя и не так проворно. Теперь ее донимали и боли в суставах. Движимый сочувствием, Калликсен встал из-за стола и пересел на лавку к матери - как делал мальчиком. Опустив руки на колени, чтобы передохнуть, Каллироя посмотрела на него и печально сказала: - Плохо, что у тебя уже нет здесь дома. Калликсен придвинулся к матери и обнял за плечи. Юношей он стыдился этих проявлений нежности, а теперь жалел об упущенных годах. - Как же нет? А твой дом, мама? Каллироя улыбнулась и поцеловала загорелый лоб сына, уже изборожденный морщинами. - Этот дом навсегда твой. Но ты почти утратил гражданство, потому что бываешь здесь не чаще, чем в других эллинских землях, и не принимаешь участия в жизни Афин. Ты не слышал, что говорила о тебе экклесия - именитые мужи, твои собственные братья... Калликсен невесело усмехнулся. - Могу вообразить. Он опустил льняную голову. - Тебе не одиноко здесь, мама? Добры ли к тебе Аристон и Хилон, твои невестки? Каллироя опять принялась чесать шерсть. Собственная рабыня ее умерла лет пять тому назад, и теперь ей помогала девушка, присланная из дома Хилона. - Бывает одиноко... Ты знаешь, что сама я никогда не жаловала афинянок, и у меня не появилось подруг среди афинских жен. Дети принимают меня, когда я навещаю их, и принимают мои бедные подарки. Но и Аристон, и Хилон почти никогда не навещают свою мать. Калликсен поморщился, ощутив давнее отвращение. "Разбогатели... вознеслись и стыдятся ее, - подумал флотоводец. - А может, жены наговаривают им на нашу мать..." - Хочешь, поедем со мной? - вдруг предложил он. Афинянин взял Каллирою за руку с распухшими суставами, вынудив оставить работу. - Поселишься у моей жены на Хиосе, у нее тебе будет хорошо! В глазах старой женщины блеснули слезы, лицо ее осветилось... Но потом она решительно покачала головой. - Нет, милый. Ты еще не раз вернешься в Аттику, и у тебя должен остаться здесь дом - в нашем великом городе. Каллироя пожала сыну руку. - Прежде я чуралась афинян - беспрестанно вспоминала родной остров, откуда твой отец увез меня совсем юной, не спросив о моем желании. А теперь из-за тебя я виню себя, что не стала здесь своей. Грядут такие времена, что ты должен быть с Афинами и выступать с ними вместе! Калликсен слегка побледнел под своим красным загаром. - Я понимаю, какие времена ты подразумеваешь, мать, - ответил он охрипшим голосом. - Ты знаешь, сколько раз я жалел, что у нас нет большого флота и средства на него так и не удается собрать, - с живостью продолжил моряк. - Но теперь... не знаю, смогу ли я поднять голос на агоре, с тем именем, которое создал себе! Несмотря на все свидетельства персидской мощи, о которых я могу сообщить! Мать и сын некоторое время молчали; Каллироя разбирала шерсть, не поднимая глаз. А потом, все так же не поднимая глаз, хозяйка дома сказала: - Мне думается, сын, что тебе следует остаться в Афинах и возобновить свои знакомства. Ведь твоя жена и дочери еще какое-то время проживут без тебя? - Да, конечно, - ответил моряк с некоторым удивлением. - Они уже привыкли, что я пропадаю надолго, - прибавил он, смутившись. Каллироя улыбнулась с жалостью к судьбам всех женщин. - Придется им еще потерпеть. Сейчас, вполне возможно, от тебя и твоих товарищей здесь зависит слишком многое, - эллинка подняла на сына свои яркие, как в юности, голубые глаза. Калликсен насторожился, глядя на нее. - Ты знаешь что-нибудь, чего не знаю я? Каллироя сложила руки на коленях. Некоторое время она молча смотрела на сына, а потом произнесла: - Ты и впрямь слишком долго не был дома. Ты ведь слышал, что царица Ионии после изгнания возвратилась в Коринф, на родину? - Разумеется, - Калликсен кивнул. А потом воскликнул, видя выражение матери: - Ты хочешь сказать, что она сейчас в Афинах?.. Каллироя рассмеялась. - Нет, милый. Будь эта женщина в Афинах, верно, не о чем было бы говорить, - у себя дома она жила скромно. Но не далее как декаду назад царица Поликсена бежала обратно в Милет. Персы опять предложили ей власть над всей Ионией. Флотоводец откинулся на стену, пораженный. Некоторое время он не отвечал. А потом произнес: - Неужели?.. Но ведь это могла быть хитрость, ее могли захватить в плен или убить! Нет сомнения, что Поликсена нажила себе множество врагов! - Должно быть, нажила, - согласилась Каллироя. - Но что, если это не хитрость, а правдивые посулы? Мне кажется, что Дарий вполне способен на такой шаг, - судя по тому, что ты рассказывал о царе Персии. Калликсен встал с лавки, неподвижно глядя на стену напротив, на которой висели связки сухих трав. - Да, он вполне способен!.. Но что это значит, - пробормотал флотоводец, точно в лихорадке. - Теперь в Ионии опять разразится война, которая кончится поражением греков, или же... - Или же этот бунт лишит Персию преимущества, - сказала Каллироя. - Если только ионийцы получат помощь извне. Калликсен некоторое время напряженно размышлял. - Поликсена умная и опытная правительница, она сможет сохранять в Ионии порядок, пока мы не соберемся с силами... - Если только царица не пожелает и далее оставаться царицей. Власть очень меняет людей, - заметила Каллироя. Калликсен покачал головой, все еще сосредоточенный на своем. - Не будем пока обсуждать это, мама. Конечно, Каллироя помнила, что Аристодем, ее сын-философ, был мужем этой женщины и погиб в Ионии: от Аристодема у Поликсены осталась дочь. Калликсен и его мать были выше мелкой мстительности – но кровная связь требовала от них большего, чем от других, имевших отношение к судьбе ионийской наместницы. Моряк взглянул на мать. - Мне нужно подумать в одиночестве. Не сердись. Наклонившись к Каллирое, он поцеловал ее. Потом быстрыми шагами удалился в комнату, в детстве принадлежавшую ему и брату Хилону. Калликсен послушал совета матери и задержался в городе дольше, чем рассчитывал. Он ходил на агору каждый день, слушая новости; его быстро заметили и однажды подняли крик, ставя флотоводцу на вид поведение, порочившее честь города. Как всегда в таком мужском собрании, граждане разгорячились быстро: замелькали кулаки, Калликсена хотели было прогнать, но закаленный моряк и его товарищи дали достойный отпор. Расквасив несколько носов и наставив самым ярым противникам синяков, они вынудили себя слушать. Калликсен, речистый как настоящий афинянин, первым воздвиг против себя обвинение, напомнив экклесии, что действительно служил ионийской царице и защищал ее интересы семь лет назад. Все оторопели от такого заявления: напротив себя полемарх увидел обоих своих сухопутных старших братьев, упитанные лица которых дышали злорадством и негодованием. - Но служа этой царице, я служил нашему городу, - продолжил Калликсен открыто и бесстрашно, обводя своими голубыми глазами булевтов* и простых граждан. – Кто из вас, мужи, ныне станет отрицать, что Иония служит пограничьем между Элладой и Азией? Силы Дария не беспредельны, он всего лишь человек… а покорность ионийцев усыпит его бдительность и позволит нам накопить силы для ответного удара. - Какого удара? – крикнули из рядов слушателей. Калликсен с некоторым изумлением увидел, что против него выступил собственный брат, Хилон. - Никакого удара не будет, мужи, - продолжил старший светловолосый Пифонид. Он усмехнулся брату в лицо. – Это нашу бдительность он пытается усыпить, - Хилон ткнул в морехода пальцем. – Он давно продался персам, как эта коринфская блудница, и теперь перепевает нам их песни, чтобы Дарий взял нас тепленькими!.. Поднялся шквал возмущения. Афиняне закричали все разом. Калликсен вынужден был отступить, чтобы его не начали бить; а Хилон в своем белом гиматии стоял с видом оскорбленной и торжествующей добродетели. И тут Калликсена осенила внезапная догадка: брат не его хотел обличить, а себя обелить, ведь некогда Хилон сам поддерживал тиранов! От этой мысли моряк почувствовал такую ярость, что бросился вперед и растолкал мужчин, без труда отбрасывая с дороги самых сильных. - Эй, граждане! – крикнул он. Эта сила и дерзость опять укротили бесновавшуюся толпу. Крикуны не сразу, но притихли. Калликсен воздел руки умиротворяющим жестом. - Граждане, - повторил он звучно и убедительно. – Ответный удар персам будет нанесен, я ручаюсь за это! Дарий, как вы все знаете, силен своим флотом, а у нас не хватает денег на закупку леса и постройку кораблей… я готов пожертвовать на наши общие нужды десять талантов золотом! Теперь наступила полная тишина. Даже Хилон был смущен, не решаясь парировать. - Я долго пренебрегал своими гражданскими обязанностями, признаю, - продолжил Калликсен. – Но все богатство, которое было мною нажито вдали от дома, я теперь отдаю Афинам во имя процветания славнейшего из городов! Несколько мгновений еще стояла тишина – а потом раздались восторженные крики. Калликсена в городе помнили и уважали, и ненависть сородичей он вмиг опять превратил в любовь своим великодушием. Но шагая домой к матери, моряк был не весел, а озабочен – он знал, что хотя у него в Афинах есть друзья, на которых он может положиться, толпа может снова возненавидеть его с тою же легкостью, с какой теперь чествовала. Вечером, ужиная в ойкосе вместе с матерью, полемарх был молчаливее обычного. Каллироя ни о чем не спрашивала сына, зная, что он в конце концов расскажет сам, когда будет готов поделиться. И когда оловянные тарелки опустели, а глиняные чаши наполнились, Калликсен сказал: - Я подумал о взрослом сыне царицы, Никострате, и его семье… Помнишь, на агоре говорили, что Никострат с женой, известной гетерой Эльпидой, бежали из Коринфа после измены матери? - Конечно, помню, - ответила Каллироя. Она смотрела на сына с каким-то странным выражением. Но моряк не обратил внимания и продолжил: - Это был славный юноша, жаль, что ты не видела его… Настоящий, - тут Калликсен усмехнулся, - настоящий спартанец. Как боги смеются над нами, не правда ли, матушка? Каллироя поставила свою чашу и поморщилась от боли, прострелившей пальцы. - Может статься, это не насмешка, а воля олимпийцев? Куда мог бежать этот царевич, как ты думаешь? Калликсен неподвижно смотрел на мать несколько мгновений – а потом мотнул головой. - Нет, этого не может быть. Все это стряслось почти месяц назад, в городе толковали, что царица опять села в Милете… Если бы Никострат объявился у нас, то гораздо ранее! Каллироя посмотрела на сына с сожалением – и с нетерпением. - А ты успел уже забыть с полудня, как афиняне приветили тебя? Ты думаешь, сыну персидской тиранки твои сограждане раскроют объятия? Если Никострат намерен искать убежища и помощи в Афинах, самое благоразумное будет выждать какое-то время, даже скрыться под чужим именем… Ведь его никто здесь не видел… - Но ведь Эльпиду знают здесь, - сказал сын, изумленный этими доводами. - Ее знают как гетеру, однако жена никому лица не откроет, - ответила Каллироя. Если бы Никострат с супругой решились показаться в Афинах, Эльпида могла бы теперь благословить афинские обычаи, ограждавшие жен от нескромных взглядов. С этого разговора прошло несколько дней. Калликсен сдержал слово, данное сородичам; полемарх сделал немалые пожертвования навкрариям, на новые корабли, и храму богини. Он отдался забытым обязанностям, и мать почти не видела его. Как-то вечером Каллироя сидела, по своему обыкновению, за прялкой, и пела грустные песни. Молодая служанка помогала хозяйке сматывать шерсть. И вдруг послышался стук в дверь. Калликсен обычно стучал не так – это были частые, словно бы испуганные удары. Они резко прекратились, как будто гость боялся, что его услышат снаружи, или не решался проявить настойчивость… Каллироя быстро встала, невзирая на мучительную боль, которая скогтила спину. - Сиди, Левка, я сама отворю! – хозяйка остановила молодую рабыню и, схватив прислоненный к стене буковый посох, который ей подарил Калликсен, направилась открывать. Пока она дошла до двери, стук повторился. Глубоко вздохнув, Каллироя отодвинула засов и откинула крючок, на которые была заперта дверь. - Войди, гость, кто бы ты ни был, - сказала она. Руки ее дрожали, опираясь на посох, но голос не дрогнул. Дверь резко открылась: в сумерках обозначились фигуры мужчины и женщины под темными плащами. И, присмотревшись, Каллироя узнала тех, кого давно ждала, - узнала, хотя никогда их не видела. Стучала, по-видимому, Эльпида, которая стояла впереди: ее рыжие волосы, скрытые под капюшоном, растрепались, прекрасное лицо осунулось. Никострат, мрачный и обросший темной бородой, стоял немного позади жены, держа на руках маленького сына. Увидев лицо Каллирои, гетера умоляюще сложила руки. - Госпожа, я жена Никострата, сына царицы Ионии! – воскликнула она. – Наш город изгнал нас, и мы скитаемся, нигде не находя приюта… Заклинаю, впусти меня и моего мужа хотя бы на эту ночь! Каллироя перевела взгляд на Никострата. Спартанец не стал молить – он только выше поднял ребенка, и мольба выразилась в его лице. Хозяйка тяжко вздохнула. - Узы крови священны, и я не прогоню вас на ночь глядя, - промолвила она. – Но знайте, что еще до завтра вам придется говорить с моим сыном. Никострат благодарно поклонился. - Как раз за этим мы и явились, добрая госпожа. Дорийский акцент в его речи прозвучал особенно явственно. Каллироя печально улыбнулась – она молча посторонилась, впуская измученных странников. * Керамик – один из богатых районов древних Афин, известный производством аттической керамики. * Члены греческого городского совета (буле).