Сумерки Мемфиса

Храм Нейт был погружен во тьму и безмолвие, только трещали цикады в саду. Процессия бритоголовых людей в белой одежде быстро двигалась вдоль наружной стены: каждый второй держал факел. У калитки стоял единственный стражник-египтянин: предводитель жреческого отряда, высокий старик, задержался перед ним и сказал несколько слов. Воин выслушал его, стоя навытяжку; потом опустился перед служителем богини на колени и ударил лбом в землю. Затем, поднявшись, быстро отпер калитку и дал дорогу. Жрецы вошли, двигаясь гуськом; и между двоими факельщиками, в середине, семенил маленький мальчик, державшийся за руку одного из взрослых. Ребенок был почти незаметен посторонним. Египтяне миновали сады, обогнули по тропинке священный пруд с утками и гусями; храмовый двор, ярко озаренный пламенем в каменных чашах, остался далеко в стороне. Главный из жрецов остановился перед невысоким дверным проемом и, вынув из складок одежд большой плоский ключ, отпер дверь. Предводитель вошел, а за ним - тот, кто вел за руку мальчика. Следом вошли еще двое жрецов, один из которых держал факел; прочие остались снаружи. Мальчик ойкнул, когда дверь закрылась и они оказались отрезаны от внешнего мира; его спутник прижал ребенка к себе, успокаивая шепотом. Но мальчик быстро овладел собой, как видно, привычный к такой обстановке. Они пошли дальше, узким темным коридором, в котором, казалось, рослому человеку не хватит пространства; однако факелы на стенах скоро рассеяли зловещий мрак впереди, и на повороте, когда жрецы смогли ясно видеть лица друг друга, все остановились. Главный жрец пристально посмотрел на своего спутника с ребенком, потом на самого мальчика; потом опять на мужчину. - Это все, что я могу предложить тебе, Тураи. Ты готов к такому? - Никто не бывает достаточно готов, когда приходит его время, - сказал Тураи. Он прижал сына к себе и низко поклонился старому служителю богини. - Но тебе, божественный отец... Ты знаешь, что моя признательность невыразима словами, и я промолчу. Ани кивнул, едва заметно улыбаясь. - Это разумно: не говори мне больше того, что я заслуживаю. Поистине воля богини в моем назначении... именно сейчас! Он склонил голову и замер, словно бы прислушиваясь к голосу свыше; а потом сделал знак остальным, и все продолжили путь. За поворотом коридор неожиданно пошел под уклон; и спустя какое-то время уперся в глухую стену. Ани остановился, водя руками по каменной кладке и что-то шепча; а потом с силой нажал на один из камней. Раздался скрежет, и стена повернулась, открывая черную пустоту: Исидор испуганно вскрикнул. Тураи, обнимая сына за плечи, улыбнулся. - Нитетис, - прошептал он. Их привели в то самое место, где некогда держали в заключении юную дочь фараона и невесту царя Камбиса. Теперь в этих подземных покоях предстояло поселиться ему и его сыну... одной лишь матери богов было ведомо, как надолго. И только влияние Ани, который совсем недавно, после скоропостижной смерти главного жреца, занял его пост, позволило Тураи добиться такого убежища. Казалось, что вернулись старые времена открытой войны с Персией: после убийства Дариона на Хиосе мятежных солдат Та-Кемет ловили по всей стране, и тут и там происходили бунты и погромы персидских владений. Взбешенные персы схватили больше двух десятков влиятельных египтян, подозреваемых в заговоре, и подвергли жестоким пыткам, о которых доселе в Египте не слышали: одним из самых ужасных было "наказание корытом" - когда жертву, уложив и привязав между двух корыт, насильно кормили и поили несколько дней, пока человек не изгнивал заживо в собственных нечистотах, мучимый стаями насекомых, пожиравших его плоть. Одного вельможу сожгли живьем; троим залили в глотку расплавленный свинец. И под конец Каптах, истерзанный страхом за себя и людей своего дома, отправился к наместнику раньше, чем до него добрались солдаты, - чтобы броситься Ферендату в ноги, указывая на Тураи, своего главного писца. Несмотря на то, что многие казни и преследования в стране проводились без участия наместника, не обладавшего высшей военной властью, Каптах решил проявить предусмотрительность и отдаться на милость правителя. Догадавшись об этом, Тураи с сыном вовремя покинул дом господина и, подобно Каптаху, направился в Саис, дабы попросить убежища у собратьев-жрецов, - теперь им следовало держаться вместе: только так они могли противостоять огромной силе, поставившей Египет на колени… Ани поторопил Тураи, замершего в оцепенении. - Заходи! Тураи кивнул. Конечно, он понимал, что нельзя рисковать выдать тайное убежище непосвященным; и, набрав воздуху в грудь, перешагнул порог, увлекая за собой ребенка. Он обвел взглядом дорого убранную комнату без окон, посмотрел в испуганное лицо сына, потом в суровое замкнутое лицо своего старого покровителя - и вдруг бывшему жрецу Хнума захотелось опуститься на колени и сжать свое дитя в объятиях, от страха за них обоих… Тураи укрепился. Он даже улыбнулся Ани. - Ты сейчас уйдешь? Не отвечая, новоиспеченный верховный жрец подошел к столику черного дерева и, отодвинув от него трехногий табурет, со вздохом уселся. Он провел рукой, украшенной перстнем с печаткой, по высокому бритому лбу; и сразу показался еще старше. - Садись, сын мой. Тураи невольно покраснел: прежде, невзирая на разницу в возрасте и положении, они говорили как друзья. Но он молча подошел и сел напротив Ани, взяв Исидора на колени. Тураи ожидал каких-нибудь торжественных прощальных слов - но вместо этого старый жрец спросил: - Слышал ли ты, что говорят теперь о твоей жене? Тураи вздрогнул; он хотел было уточнить, что подразумевает его собеседник, отчего-то ощущая себя оскорбленным… потом посмотрел в глаза Ани и увидел, что понял все правильно. Тураи наклонил голову, предательски краснея и сжимая губы. - Да, божественный отец. Слухи мне известны. Ани долго смотрел на него, словно бы с сочувствием… но Тураи угадывал, что верховный жрец оценивает, чего теперь можно от него ждать. Как же люди меняются, получив власть и возвысившись над старыми знакомыми! Жрецы – и не только жрецы… Вдруг Ани спросил: - Жалеешь ли ты теперь о том, что сделал для нее? Тураи изумился. - Нет! Нет, не жалею, - твердо повторил он, качая головой. – Я даже рад, что ничего не знал о моей сестре до сих пор, - прибавил он; и понял, что так и есть. – Возможно, я не решился бы на подобное дело, если бы не считал ее по-прежнему своей! Ани улыбнулся. - Ты мудрый человек… Ты говоришь то, что надлежит сказать, а под этими благородными словами бездна печали и гнева, как у всякого мужчины. Но ведь ты знаешь, каковы женщины и их постоянство! - Да, к сожалению, - с тяжелым вздохом ответил Тураи. – Я ее не виню, я понимаю, чему она подверглась... и продолжает подвергаться, - прибавил он глухо, не поднимая глаз. – Но теперь Поликсена сама жаждет изменить всему, что было, во имя персидской правды… разорвать то, что неразрывно! - Однако ей это не удастся, - заметил Ани, поднимаясь и расправляя свое длинное платье. – Как не удалось забыть обоих своих мертвых мужей, которых она любила до тебя. Ты же должен отныне думать о ней только как о царице… иноземной царице. Тураи кивнул. Не желая больше откровенничать, он молча поднялся и, опустив Исидора на пол, преклонил колени перед Ани. Старый жрец коснулся его лба. - Теперь я оставлю вас… вам принесут все, что нужно. Я приду завтра. Он посмотрел поднявшемуся Тураи в глаза. - Молись и жди, и, может быть, для тебя и для нее еще все переменится… это не пустые слова, - прибавил Ани. – Я в самом деле думаю, что еще всякое возможно. Тураи поклонился. Стоя прямо и молча, он проследил, как Ани вышел, а за ним его помощник, державший факел; пока Ани говорил со своим подопечным, младший жрец зажег медную настольную лампу в виде головы барана. Когда жрецы покинули комнату, толстая монолитная дверь повернулась, встав на место: точно дверь в погребальную камеру, которую вот-вот замуруют. Узник опустился на колени и крепко прижал к себе сына. В то время как Ани и Тураи говорили в подземной камере, Каптах дожидался приема в саисском дворце – прибыв в город под вечер, до утра вельможа почти не сомкнул глаз, обдумывая, что может сказать Ферендату. Страх, что его сочтут соучастником убийства, был огромен - но еще больше Каптах боялся, что его обвинят в преступлении, если он затаится: египтянин понимал, что тогда пощады ему не будет. И когда утром Ферендату дали знать о просителе и он пригласил Каптаха к себе, египтянин рискнул, выложив персидскому наместнику все, что было ему известно. Выслушав египтянина в большом удивлении, Ферендат спросил: - А откуда мне знать, что ты не помогал своему слуге? Каптах, стоявший на коленях, развел руками и рассмеялся: ужас подстегнул его дерзость. - Господин, разве я враг себе и своей семье? Разве я не вижу, кому боги отдали власть над Черной Землей? Этот изменник никогда не был мне слугой, он всегда оставался мужем царицы и мнил... - Он был ее мужем, а ты, зная это, взял его к себе в услужение, - перебил Каптаха Ферендат. Не отличавшийся великими способностями, этот перс, однако же, был сообразителен. Каптах, весь похолодев, опять грянулся ниц. - Я взял его, господин, из милосердия... Я был мужем царевны Ити-Тауи, которую воспитала эта женщина, и надеялся на благоразумие Тураи и его жены... Я никак не думал!.. Ферендат поморщился, глядя на униженные поклоны египтянина; но сомнение покинуло его сердце. - Хорошо, встань, - досадливо сказал он. - Я тебе верю. Каптах медленно распрямился, положив руки на колени, укрытые складчатым одеянием, и глядя на правителя во все глаза: сурьма размазалась по его одутловатым щекам. - Господин?.. - Но этот Тураи будет схвачен тотчас же, - обещал перс. Каптах вдруг необыкновенно оживился: он подполз к тронному возвышению на коленях и прошептал, припав к ступенькам: - Поторопись, господин! Мальчишка этого слуги - ребенок царицы Ионии... Может быть, ты пожелаешь умертвить отца и оставить в живых сына?.. Он способен... Ферендат рассмеялся, подняв руку. - Я понял тебя, встань! Встань, - с удовольствием повторил он, и Каптах наконец грузно поднялся, отряхивая передник. - Я так и поступлю. А ты подождешь здесь, пока преступник не будет схвачен. Каптах побледнел: на такое он не рассчитывал. Но к нему уже подступили стражники, и египетский сановник вынужден был покориться. Его увели. Вначале персидский наместник, казалось, проявил к египтянину милость; но после того, как воины, направленные в дом Каптаха для обыска, вернулись ни с чем, Ферендат необыкновенно рассвирепел. Может быть, не явись Каптах с повинной, Ферендат разъярился бы меньше. Он счел поведение египтянина уловкой... а может, просто жаждал выместить на нем свою досаду: имущество Каптаха было отнято в пользу государства, всех женщин, детей и слуг его дома наместник отдал на поругание солдатам, а самого Каптаха обезглавили. Тело его и голову бросили в уличный нужник. Вероятно, поступить подобным образом с египтянином, который так заботился о посмертной участи своей плоти, было для Ферендата особенным удовольствием... Тураи услышал обо всем, сидя в заточении. Теперь он радовался этому заточению, хотя ему было очень тяжело узнать, что случилось с его благодетелем. "Если бы Каптах не пошел донести на меня, возможно, кара миновала бы его", - думал Тураи; хотя ему с некоторых пор представлялось, что Каптах был обречен в любом случае. Жрецы также подверглись гонениям – Ферендат, до сих пор почти не принимавший участия в травле, решил наверстать упущенное и приказал схватить нескольких младших служителей саисской Нейт, чтобы допросить их. Несмотря на жестокие пытки огнем и водой, эти слуги богини не сказали ни слова: они попросту ничего не знали о том, что связывает верховного жреца и Тураи. Двое жрецов умерли от мучений, после чего остальные были отпущены, едва живые; тела погибших Ферендат распорядился выдать сородичам для погребения по египетскому обряду. Все же власть богини, в чьем городе он правил, весьма страшила наместника. *** Поликсена узнала о том, что творится в Египте, от своих шпионов – а немного погодя получила письмо от верховного жреца Нейт, в котором он коротко рассказал ей о положении мужа и сына. О казни Каптаха и разграблении его дома Ани не упоминал, чтобы не отягощать совесть царицы тем, что уже невозможно было исправить. Ани говорил ей утешительные слова, обходя подводные камни, как все опытные священнослужители… но эллинка сама догадалась об остальном, и несколько дней молча страдала. Она перестала разговаривать с Гобартом, и сын Масистра, ощутив это охлаждение, не настаивал на своих правах… теперь Поликсена понимала, что действительно глубоко небезразлична персу и впечатлила его, как ни одна из его женщин. Но это мало утешало царицу, когда она думала о несчастьях близких ей египтян; наоборот, становилось только хуже. В эти дни она вновь сблизилась с Мелосом и дочерью. Зять Поликсены не меньше царицы страдал от безвыходности их положения – несмотря на то, что жизнь ионийцев усилиями властей упорядочилась и благосостояние народа улучшилось, Мелосу все больше становилось ясно, что долго так продолжаться не может. - Ты знаешь, госпожа, я ведь давно лелеял такие мечты, которые теперь мы претворяем в жизнь, - говорил иониец: в голосе его против воли прорывалось отчаяние. – Я мечтал о едином сильном государстве… и, может быть, даже о едином боге! Если бы все это сделали мы сами без помощи персов, я не желал бы ничего другого! - Совсем как я, - сказала Поликсена: она подперла рукой подбородок и покачивала ногой, прикрытой голубым льняным платьем, – оно было вышито серебряными египетскими анхами. – И я бы даже согласилась иметь во главе нашей страны азиатов, которые умеют мудро управлять, если бы только здешними персами все ограничивалось… ведь в конце концов разные обычаи сливаются к общему благу! Она посмотрела на Мелоса. - Если бы только Персия не стремилась подчинить себе все… Мой брат думал, что переменит это положение и сделает Ионию независимой: и я верю, что он бы преуспел, если бы не умер! - Но он умер, и теперь для нас все по-другому, - жестко сказал Мелос. Он встал и оглядел женскую комнату, занавешенную алым шелком, точно поле битвы. - Неизбежна война с Элладой, госпожа. Возможно, не сейчас, но очень скоро. Хотим мы этого или нет, но мы в этой войне должны будем или победить персов, или потерять последнее, что они еще позволили нам сохранить! Мелос повернулся к царице. - Позволишь ли ты мне… - он склонился к ней и перешел на горячий шепот, - позволишь ли ты мне начать готовить почву для восстания в Ионии, чтобы после мы объединили силы с греками Аттики и Лаконии?... Поликсена откинулась на подушки и взглянула ему в лицо. - Что бы я ни ответила, ты все равно поступил бы по-своему, не так ли?.. Мелос застыл на мгновение – потом кивнул. - Что ж, считай, что я тебе разрешила, - прохладно сказала царица спустя небольшое время. – Но только затем, чтобы знать, чем ты занят за моей спиной. Мелос улыбнулся… потом наклонился к ней и порывисто обнял. - Ты уже не веришь в меня, я понимаю, - прошептал он. – Но подожди! Придет время, и ты поверишь! - Только не попадись до тех пор, - Поликсена посуровела. Мелос поцеловал ее и, расправив свой голубой гиматий, быстро вышел.