Сумерки Мемфиса

Заключение Тураи в подземелье продлилось пятнадцать дней; несмотря на то, что в храмовых комнатах были отдушины, не позволявшие воздуху застаиваться, и был сделан выход во внутренний дворик, Исидор начал тосковать и хиреть. Дети плохо переносили жизнь без солнца; а таким чувствительным, как Исидор, подземные комнаты напоминали о гробницах. Сын Тураи никогда еще не спускался в обиталища мертвых; но египтянин не сомневался в существовании у детей памяти, предшествующей рождению. Когда Ани в очередной раз навестил узника и глазами врача посмотрел на Исидора, он сказал, что, пожалуй, можно перевести их обоих наверх; отца с сыном поселят в одной из хижин, где живут рабы, занятые на поливе садов богини. - Среди них немало семейных, - промолвил старый жрец. - И никто из них не говорит больше, чем надлежит. Тураи посмотрел в лицо Ани: после насилия, которое учинил над храмовыми служителями наместник, его почти ужасало такое спокойствие, недоступное простым смертным. Вероятно, посвятившие себя Нейт забывали, что значат человеческие привязанности. Тураи оставил своего бога достаточно давно, чтобы вспомнить, что такое быть человеком; хотя годы, проведенные в храме, навсегда отделили его от других. - А как же это? - спросил египтянин, коснувшись своей бритой головы. Судя по лицу Ани, верховный жрец двояко истолковал эти слова. - Никто из рабов не посмеет о тебе говорить. А твой облик... думаю, мы найдем тебе применение, когда ты покинешь город. Тураи осталось только поклониться. Его наполнила благодарность, несмотря ни на что; он знал - в том, что он до сих пор жив, нет никакой его заслуги, а только неизреченная милость богов. - Скоро мы выйдем на солнце, - понизив голос, сказал он сыну. Ответная улыбка Исидора, как бледный луч, обрадовала его; мальчик был совсем неприхотлив. Правда, как и сам Тураи, малыш рос одиночкой, которому было вполне достаточно самого себя: но так уж складывалась его судьба, что искать общества других детей для него было смертельно опасно. Тураи переселился в хижину, где обстановка была нищенская, однако ему были предоставлены письменные и молитвенные принадлежности. Папируса оказалось достаточно, и Тураи принялся сочинять записки - иератическим письмом, тут же переводя на греческий язык. Это помогало мужу Поликсены временно забыть о страхе перед будущим; а также заглушить ощущение своей бесполезности и сознание ошибок, которое грызло его все сильнее. Иногда Тураи оглядывался на сынишку, игравшего на пороге хижины, - Исидор, сидя на корточках, возился с камушками и глиняными зверями и казался довольным, пребывая в мире своих фантазий. Тураи порою посматривал на водяные часы, стоявшие перед ним на столе, но скоро потерял счет времени. Три раза в день ему и сыну приносили простую еду и воду; но работа, которую Тураи задал себе, требовала полного сосредоточения. Бывший жрец блуждал мыслями в своем прошлом, казавшемся теперь таким же далеким, как и прошлое Та-Кемет, - начиная с молодости, когда храм Хнума в островном городе Абу* близ южной границы страны, в котором Тураи служил, пережил нашествие Камбиса. Да, тогда огромное азиатское войско, двинувшееся на завоевание оазисов и богатой золотом страны Нуб, дошло до первых порогов великой реки и далее, но воинов остановили голод и песчаная буря. Прорвавшиеся в город солдаты Камбиса, которых увидели дозорные с крыши и стен древнего дома бога, были слишком измучены, чтобы сломить защиту храма. Тураи помнил, что, помимо стражников, тогда все крепкие телом жрецы вооружились ножами; а те, кто был обучен охотиться в детстве, метательными палками и луками. Он помнил это, потому что сам поднимался на плоскую пышущую жаром крышу с луком в руках и застрелил двоих персов, пытавшихся отыскать брешь в стене... Он помнил это, потому что в тот день совершил свое первое убийство. Персы отступили, но вскоре вернулись со свежими силами, разведав Та-Кемет до ее истоков. Абу был городом, богатым слоновой костью и золотом, река в этой области разливалась едва ли не обильнее всего; и персы захватили остров и укрепились на нем. Храм Хнума устоял, но Тураи вскоре покинул его и отправился в Небит, город севернее Абу, которого не коснулось азиатское завоевание. Значительная часть Юга осталась свободной и по-прежнему жила так, как было заповедано от времен богов. На Юге жрец Хнума родился, и там провел свою молодость; но жизнь в конце концов свела его с иноземцами, народами моря... Он поступил на службу к ее величеству Нитетис и вместе с экуеша - греком Менекратом отправился в каменоломни Сиене добывать камень для ее священных статуй, украсивших поминальный храм царицы. Благодаря этому первому греку, скульптору, ставшему его другом, Тураи в конце концов познакомился с Поликсеной: своей последней царицей, женой и матерью своего сына. Тураи работал несколько дней почти не поднимая головы; Исидор редко отвлекал его внимание, возясь на полу со своими игрушками и что-то приговаривая. Но однажды, оглянувшись, египтянин не увидел ребенка. Его пронзил страх. Тураи выронил палочку для письма и, вскочив с табурета, метнулся к выходу из хижины; солнечный свет, ослепивший его, и взрывы детского смеха, доносившиеся со стороны жилищ рабов, показались ему издевательством. Сына Тураи нигде не было: хотя он всегда оставался в пределах видимости, и отец наказывал ему не уходить далеко... Египтянин уже хотел, махнув рукой на безопасность, броситься на поиски Исидора, громко зовя сына; но тут увидел Ани, направлявшегося к его дому. Верховный жрец в первый раз посетил его в новом убежище. И Ани вел за руку мальчика. Пристыженный и охваченный облегчением, Тураи чуть не бросился им навстречу; но опомнился и отступил назад, в хижину. Войдя через некоторое время следом, Ани легонько подтолкнул Исидора к отцу. Кинувшись к Тураи, мальчик обнял его. Египтянин прижал ребенка к себе и вскинул на своего покровителя глаза, полные благодарности и запоздалого ужаса. - Как вовремя ты пришел, божественный отец! Ани кивнул. - Твой малыш хотел поиграть с детьми рабов, - объяснил он то, что теперь стало ясно самому Тураи. - Мне кажется, тебе и ему пришла пора поискать себе другое место. Тураи подошел к двери хижины и прикрыл ее. Голоса и смех работников, ухаживавших за садами, птицей и заготавливавших припасы, сразу стали глуше, но все равно были слышны. - Я готов уйти когда угодно, если нужно! Но можем ли мы с сыном это сделать теперь? Нам опять понадобится помощь! - Разумеется, - хладнокровно ответил Ани. Тураи увидел, что старый жрец обратил внимание на мелко исписанные полосы папируса, свешивавшиеся с его стола и колеблемые ветерком. Подойдя к столу, Ани подхватил последний папирус - заполненный египетским иератическим письмом; присев на табурет, жрец некоторое время читал, не поднимая глаз. Потом положил свиток обратно на стол. - Сколько тебе времени нужно, чтобы закончить? Тураи сперва показалось, что он ослышался. А потом он ответил, чувствуя почти отвращение к своей подобострастной готовности: - Дня четыре, божественный отец. Я не только пишу, но и перевожу... - Это я увидел, - сказал Ани. Он погладил покрытый священным письмом папирус, почти любовно: на руке жреца сверкнул перстень - квадратная печатка из зеленого змеевика. - Я не спрашивал тебя, когда ты закончишь переводить на чужой язык. Когда будет готов исходный текст? - Через два дня, - сказал Тураи. Он уже понял, что это значит. - Твои записки останутся в нашем книгохранилище, - сказал верховный жрец. - Перевод можешь взять с собой, он не нужен. Тураи опустил голову, стискивая зубы. Это самоуправство вначале глубоко возмутило его; но потом он признал, что пожелание жреца отчасти справедливо. И если повести жизни Тураи, который был свидетелем столь многого, суждено на этом оборваться... - Буду рад, если ты примешь этот труд в уплату за помощь, божественный отец. Ани улыбнулся. - Ты не только умный человек, но и, к тому же, прекрасный писец и толмач. Храму Нейт будет жаль лишиться тебя. Но я постараюсь, чтобы твои способности не пропали втуне. Тураи поклонился. - Так значит, мне собираться в дорогу? Я верно понял?.. Верховный жрец кивнул. Тураи облизнул губы и бросил взгляд на ребенка, который тоже прислушивался к разговору, как будто уже что-то понимал. - Куда же я поеду? - На Юг, - сказал Ани. - Туда, где ты родился и жил с рождения; эти места еще почти свободны от врага... и, вероятно, персы осквернят немногие из них. Думаю, мы найдем тебе место писца при любом значительном чиновнике или торговце... - А нельзя ли мне стать писцом при храме? - жадно спросил Тураи. Ани долго молчал - а потом изрек слова, которых Тураи так и не смог забыть. - Сын мой, ты не так много видел в жизни, чтобы оскорблять древних богов своим неверием. Ты теперь мог бы служить с чистым сердцем только нашей матери богов, но при ней остаться тебе нельзя. Тураи, стыдясь себя и пряча глаза от всевидящего взгляда, низко поклонился. Ани подошел к Исидору, который внимал взрослым с открытым ртом, и возложил руку ему на голову: мальчик не шелохнулся. - Там это дитя найдет себе товарищей для игр - или, возможно, обретет веру, которую ты утратил... - Едва ли, - вдруг произнес Тураи: его изумила собственная дерзость. - Мой сын будет каждый день видеть перед глазами отца, и мои боги станут его богами! Ани, не отвечая, погладил Исидора по голове. - Боги с каждым, кто рожден от женщины, говорят так, будто он первый человек на земле... Не надейся слишком на послушание этого ребенка, - сказал верховный жрец: в голосе его послышалось легкое торжество. Ани направился к выходу; и уже открыв дверь, обернулся. - Но я прошу тебя уследить за ним хотя бы до тех пор, пока вы не покинете этих стен. Тураи скрипнул зубами, вспомнив о своей постыдной рассеянности. Верховный жрец умел и похвалить, и принизить, и обнадежить, почти одними и теми же словами... Однако же Ани был прав: следовало поторапливаться и заканчивать записки. Египтянин немного поиграл с сыном, объяснил ему, что скоро они покинут дом богини и поплывут по реке в другой город - большой и красивый. Исидора, похоже, это вдохновило. Велев мальчику никуда больше не уходить, Тураи вернулся к работе. Он закончил записки не в два, а в полтора дня, так спешил; но последнюю полосу так и не успел перевести. Однако Ани это не волновало. Он явился точно в срок, как будто подгадал. - Превосходно, - сказал жрец, взглянув на сочинение: он пересмотрел и снова скрутил свитки с иератическим текстом - всего их оказалось четыре. Папирусы Ани передал помощнику, который аккуратно связал их, а потом так же точно связал свитки на греческом языке. - Возьми их, но больше сегодня не работай, - велел Ани подопечному. - Сейчас мы пойдем и совершим преклонение перед нашей владычицей, а потом ты, очистившийся и смиренный, ляжешь спать. Утром отправишься в путь. Тураи ошеломленно взглянул на старика. - Утром?.. Ани усмехнулся. - Как ты думаешь - когда ты будешь более заметен, ночью или на солнце, в толпе? Больше Тураи не спорил. Вместе с сыном, Ани и его помощником он покинул хижину; они направились в храм Нейт через главный двор, ярко освещенный и полный народу. Тураи был потрясен, увидев среди молящихся персов и вавилонян; хотя он знал, что азиаты начали поклоняться Нейт еще до того, как страна была покорена Камбисом. Потом Тураи стало страшно, что его узнают... он чуть не прикрыл лицо широким белым рукавом, но видя, как твердо и спокойно шествует верховный жрец, устыдился себя. Никто его не узнал, никто даже не обратил на него внимания; взгляды младших жрецов и посетителей обращались только на Ани, и верховный жрец изредка удостаивал их кивком или благословляющим жестом. Они вошли внутрь храма, куда был доступ только жрецам. Очутившись в пустом молитвенном зале, Ани распростерся ниц перед золотым изваянием богини, и Тураи последовал его примеру, заставив сына сделать то же. Они долго молились, и наконец Тураи ощутил, как в его душу нисходит покой. Он хотел оставить что-нибудь на столе с приношениями, но при нем не было никаких драгоценностей; Ани, поняв намерения Тураи, качнул головой. - Великой матери нужно твое сердце, а не золото, - сказал жрец. Тураи с сыном не повели обратно через храмовый двор - их оставили ночевать в пустующей келье. Им принесли воду, однако ужин - только для мальчика. Тураи было велено поститься до утра. Египтянин и сам знал, что пощение проясняет Ка и придает зоркость глазам души; хотя такое насильственное смирение плоти опять слегка возмутило его. Но он молча лег спать, и отдых его был покоен. Никакие плохие предчувствия его не посетили. Утром их с сыном накормили, принесли оставшиеся в хижине вещи; Ани, который пришел проститься, сам отсчитал Тураи несколько колец золота. - Долг, который ты скоро вернешь. Старый жрец благословил Тураи и Исидора. - Надеюсь еще увидеть вас... хотя не слишком надеюсь, - он улыбнулся. - Но как бы то ни было, на последнем суде я замолвлю за тебя слово, Тураи. Сердце Тураи сжалось. - Думаю, мне это понадобится, отец. Он поцеловал перстень жреца. - Но я уповаю, что еще вернусь сюда. Их с Исидором вывели наружу через калитку; потом, в сопровождении нескольких слуг, они присоединились к каравану, покидавшему город. До реки они добрались без помех и сели на один из многих торговых кораблей, отправлявшихся на юг. Проводники должны были остаться с ними до конца путешествия. Тураи сидел на палубе и молча провожал глазами тростниковые заросли и селения, проплывавшие мимо. Он опять думал о своей жене: теперь Поликсена казалась такой же далекой, как в дни его юности, когда он в каждом иноземце видел врага или раба... Храм Нейт и старый жрец снова преобразили его душу. * На Элефантине располагался один из центров культа Хнума.