Сумерки Мемфиса

Никострат направился с письмом в спальню, попросив Эльпиду выйти и посидеть с ребенком во дворе: Эльпида тут же подхватила малыша и, воркуя над ним, унесла. Никострат проводил жену и сына взглядом, сжимая губы и нетерпеливо стискивая в руке письмо. Питфей прибавлял в весе как все здоровые дети, однако так и остался хромоногим. Он уже пытался ковылять, крепко держась за руку матери... спартанцу было больно видеть это, но теперь главные надежды возлагались не на Питфея, а на него самого. Оставшись один, Никострат уселся за стол и торопливо разломил печать. Из вощеной кожи выскользнул папирус, обвитый золотым шнуром. Размотав его, Никострат развернул свиток и впился в него глазами. Руку Мелоса он узнал сразу: друг так часто писал за него послания Поликсене... "Радуйся, Никострат, - так начиналось письмо. - Радуйся, если сейчас читаешь этот папирус, филэ, он столько претерпел по пути к тебе! Начну с главного. Дарион уже почти четыре месяца как мертв, если ты сам об этом не слышал: вероятно, эти новости для фиванцев не первостепенные. Племянника твоей матери убили египтяне, которых он набрал в Египте и заставил пойти войной на Милет и на нашу царицу; и поделом. Однако это вызвало волнения в Египте, которые были подавлены самыми зверскими способами. Персы мягко стелют, но, схватив добычу зубами, уже не выпустят. Хотя египтяне сохранили то, что нам сохранить никак не позволят, - потому что для египтян тирания естественна. Впрочем, это все тебе известно не хуже моего. Я пытался предварить известие, которое тебе будет тяжело перенести... хотя с твоей прозорливостью ты это, наверное, угадывал. Твоя мать приблизила к себе одного из своих персидских военачальников - Гобарта, сына Масистра. Я не стану расписывать подробности из уважения к ней и к тебе, но ты и так все понял..." Никострат прикрыл глаза: рука, державшая свиток, дрожала, на лбу, под темными волнистыми волосами, выступили капли пота. Да, он все понял и предчувствовал подобное... и, уж конечно, в подробностях связи матери с персом не нуждался. Сделав над собой большое усилие, лаконец продолжил читать. "Мне, однако, кажется, брат, что этот Гобарт и вправду полюбил ее. Ты знаешь, что Поликсена умеет поразить собой мужчину. И вступил он с царицей в связь не столько желая подчинить ее своей власти, сколько желая защитить этим от посягательств других персов. Иногда я даже радуюсь, что ее возлюбленным стал именно он, потому что военачальник унаследовал немало похвальных качеств своего отца Масистра, которого мы оба помним". Никострат тихо усмехнулся. Да, он помнил также и то, как Мелос восхвалял самого Масистра. Теперь им осталось только находить поводы для радости в случившемся... хотя, к стыду своему, царевич понял, что до некоторой степени разделяет облегчение Мелоса. Все-таки его мать оказалась под защитой, и не худшей... "Но не думай, будто царица сама ни на что не способна. Ты слишком хорошо ее знаешь. С помощью своих персов, а также наших ионийцев, она установила в Ионии мир и вернула процветание: упорядочила сбор налогов и торговлю, восстановила городские хозяйства, укрепила каналы, устроила раздачи зерна и масла. Члены городского буле выступают в царском совете и представляют интересы народа. Ты знаешь, что теперь Поликсена даже чеканит свою серебряную монету, по праву сатрапа? Наш флот насчитывает восемьдесят кораблей - его пополнили египетские суда, корабли с Хиоса, Самоса и Керкиры, а также царица построила двадцать собственных. Она сама наблюдала за строительством, руководила им и училась командовать на море - заверяю тебя, что у твоей матери неплохо получается. Так же, как и все, за что бы она ни бралась. Наша армия составляет тринадцать тысяч воинов, из которых восемь тысяч азиаты, полторы - египтяне, а остальные ионийцы. Я - полемарх греков, трудами царицы и своими. Мои воины каждый день усердно упражняются, отдельно от варварских, как будто мы по обоюдному согласию готовимся к войне друг с другом. А ведь так и есть, филэ. Мы ждем только вас, - спартанцев, афинян, фиванцев, - чтобы опять, сшибившись корабль с кораблем, грудь с грудью, залить кровью эту цветущую землю и обратить в прах все, о чем я сейчас с такой гордостью тебе рассказываю... Но ты, конечно, видишь за этими словами несчастья многих и многих, кого военная помощь Эллады избавит от персидского гнета. Прежде всего, это касается простых людей, которые задавлены налогами и поборами, - этому очень поспособствовало укрепление единоначалия. Дарий ненасытен: и не столько он, сколько все те сановники и князья, на которых он опирается и которые требуют с подвластных земель все больше. Нет света без тени, как говорят сами персы, - и чем ярче и жарче пламя, тем чернее тени, которые оно отбрасывает. Понимай это как хочешь, любимый брат. Здоровы ли твоя жена и сын? У тебя теперь есть не только племянница, но и племянник, его имя Главк: мальчик у нас родился в конце весны. Фрине он достался нелегко, бедняжке. Она ведь крепкая женщина, в мать, - а рожает уже второй раз так трудно; наверное, оттого, что слишком впечатлительна и слишком боится за наше будущее! Возможно, нам еще предстоит отразить атаку со стороны людей Дариона, если у них найдется предводитель: а такой человек есть, это тот самый Тизасп, который сманил Поликсену и всех ионийцев вместе с нею бежать из Коринфа. Он оказался предателем и перешел к Дариону. Люди такого сорта привычны занимать ту сторону, которая им удобна. К тому же, в лагере Дарионовых персов остались оба маленьких сына Дариона, так что у Тизаспа немало возможностей для маневров. Кстати говоря, тело Дариона так и не было найдено, - ничто не помешает его сподвижникам объявить, что он все еще жив! Я мог бы рассказать тебе много больше: но папирус кончается и понуждает к лаконичности. И главного никогда не выскажешь, ты знаешь это сам... Как мне не хватает здесь тебя! Напиши мне, как ты устроился в Фивах, договорился ли с Калликсеном - и о чем? Каковы настроения в Элладе и собираются ли эллины воевать? Строят ли афиняне флот? Ты, наверное, понял, что после развенчания мечты об единой Ионии я больше всего хотел бы приурочить восстание ионийцев к вашему приходу. Только так мы могли бы скинуть азиатов. Больше всего я хотел бы биться с тобою плечом к плечу, чтобы ничто не сделало нас врагами - а такое ведь может случиться! Я так хотел бы, чтобы ты помог мне спасти свою мать, которую я люблю и чту, как сын и подданный; и страдаю за нее. Глядя на госпожу Поликсену, я не раз вспоминал Елену и Клитемнестру, которых Афродита сделала многомужними, из мести их отцу Тиндарею, пренебрегшему богиней в своем преклонении.* Уж не прогневалась ли на коринфянку владычица ее города? Недавно наша царица велела украсить зал приемов статуями эллинских богов. Я не знаю, сколько в ней осталось дедовской веры... но мне кажется, что наши ревнивые, подчас равнодушные и злонравные олимпийцы давно устранились от людских дел и свар. Если вообще когда-либо имели отношение к тому, что у нас происходит. Не удивляюсь, что Поликсена теперь с равным усердием возносит мольбы египетской Нейт и персидскому Ахура-Мазде: эти боги, согласно их почитателям, неусыпно пекутся о них и не смущаются людским неразумием, ибо много выше человеческих недостатков. Никострат, вероятнее всего, это письмо будет первым и последним, которое ты получишь в нынешнем году. На носу зима и сезон морских бурь, когда мы опять будем отрезаны друг от друга. За это время и у нас, и у вас может произойти очень многое. В ожидании твоего ответа умолкаю. Прижимаю тебя к груди и целую, хотя ты у нас не охотник до нежностей; но эту слабость уж мне прости. Будь здоров и мужайся, царевич". Никострат опустил папирус на колени и склонил голову; он долго сидел так, не замечая ничего вокруг. Никострат спохватился, лишь когда свиток едва не выскользнул меж его колен; спартанец встал, глубоко вздохнув и сжав письмо в кулаке, так что оно хрустнуло. Он понял, что плакал, и рассеянно утер глаза. Он был полностью захвачен тем, что сообщил ему Мелос; и особенно мучительно было сознавать, как в насмешку, что ему почти нечем ответно ободрить друга. Калликсен опять пропал, и в Афинах о флотоводце было не слыхать - судя по вестям, достигавшим Беотии; военных сборов никто не начинал. Как будто у греческих племен вошло в привычку разбредаться именно тогда, когда они больше всего друг в друге нуждались. То, что делали Мелос и мать Никострата, казалось в сравнении с этим таким значительным! Никострат почти позавидовал Мелосу, который был вынужден напрягать все силы в борьбе с врагом... Но времени терять было нельзя: под боком у Никострата врагов тоже было предостаточно. Царевич перечитал письмо, так же, как делала мать, запоминая все подробности; а потом хотел уничтожить... однако ему вдруг стало страшно, не потребует ли Эхион новых доказательств того, что Никострат важен для ионийцев и персов и о нем не забыли. Было похоже, что Калликсен все-таки забыл о сыне Поликсены, или ему опять стало не до него. Усмотрев в проживании Никострата в своем доме какую-то невыгоду для себя, фиванец тут же выставит его вон или выдаст властям... До сих пор хозяин представлял Никострата знакомым как своего дальнего родственника; и это было правдой. Но кто мог знать, что Эхион рассказывал им с глазу на глаз? Никострат быстро взглянул на валявшийся под ногами пакет, в который было завернуто письмо: ему вдруг стало жаль, что он раскрошил красную царскую печать, свидетельство власти матери... но Эхион видел эту печать собственными глазами. Лаконец подобрал кусок кожи и, держа в другой руке письмо, вышел из спальни. Эхион был уже тут как тут. Он даже не постеснялся подглядывать. - Ну, что тебе пишут из Ионии, благородный царевич?.. Никострат посмотрел в темные подозрительные глаза: на лице Эхиона отпечатались следы бесстыдных кутежей с мальчиками и гетерами самого низкого пошиба, которые он устраивал даже при нем. - Мой побратим Мелос написал мне, что в Ионии все идет хорошо. Порядок восстановлен, ионийцы опять ублаготворены и исправно платят дань царю царей. Никострат испытал наслаждение, видя, как на лице Эхиона отразилось мимолетное замешательство. Он растерялся, не зная, на чьей стороне этот спартанец, которого Эхион не считал способным ни на какие увертки. - Что ж... это прекрасно, - наконец сказал Эхион. Он неуверенно протянул руку. - Могу ли я взглянуть на письмо? - Нет, - Никострат качнул головой, не отводя глаз. - Взгляни еще раз на это, если хочешь удостовериться, кто мне писал. Он поднял к лицу Эхиона раскрошенную печать. - А сейчас извини, я должен составить ответ. Он прошел мимо остолбеневшего фиванца; Никострат не сомневался, что, очнувшись, Эхион начал изрыгать проклятия, но их царевич уже не услышал. Он нашел жену в перистиле, где она сидела на плоском камне у фонтана с Питфеем на коленях и забавляла ребенка, пересыпая цветную гальку под струями воды. Эльпида, в розовом хитоне и белом пеплосе, быстро подняла голову; и Никострат изумился ее красоте и красоте этого движения, как будто видел жену в первый раз. - Что он написал тебе? - тревожно спросила гетера. Никострат взял у нее мальчика и присел рядом. Он подал Эльпиде письмо. - Прочти сейчас, только быстро. Я его сожгу. Жена пробежала глазами письмо, сосредоточенно шевеля губами... потом улыбнулась. - Это лучше, чем то, что я воображала. - Лучше? - приглушенно воскликнул Никострат. Он покраснел. - И то, что моя мать... Эльпида рассмеялась. - Ах, милый, воин часто обманывает себя, думая, что он властвует... Такая женщина, как твоя мать, способна поглотить мужчину всего. Никострат содрогнулся, вдруг увидев в синих глазах своей прекрасной Эльпиды ненасытимую бездну, вечный ужас мужчин. Он тряхнул головой, и призрак рассеялся. - Но ведь мать уже немолода, - медленно сказал Никострат. - Ведь в конце концов... - В конце концов придете вы, - вздохнула Эльпида. - И это случится гораздо раньше, чем Гобарт устанет от царицы. Хотя он уже теперь защищает не ее, а себя. Кроме того... любовь для мужчин не то же, что телесная страсть, и для любви у вас другие глаза. Никострат не мог судить, так ли это: однако сам он не знал и не хотел знать никакой другой женщины, кроме Эльпиды. Он быстро встал и, посадив сына на колени Эльпиде, взял у нее письмо. - Пойду сочиню ответ. - Никострат, - в голосе супруги прозвучали новые нотки. Лаконец замер, глядя ей в лицо, и Эльпида откинула назад приколотое к прическе белое покрывало, подавшись к нему. - Не зли Эхиона. Прошу тебя. Я понимаю, как этот фиванец выводит тебя из терпения... - Нет, - Никострат с улыбкой качнул головой. - Это я сбиваю его с толку. И пока мне это удается, нам ничего не грозит. Пожав руку Эльпиде, царевич быстро ушел со двора в спальню и там первым делом сжег на жаровне послание Мелоса, отрывая от него кусок за куском. Было больно смотреть, как они горят. Потом, моргая от дыма и утирая глаза, Никострат сел за стол и задумался. Наконец он улыбнулся. Калликсен бездействовал; но, возможно, Никострату это только представлялось, так же, как Эльпиде. Кажется, у него теперь есть кого послать в Афины, хотя сам он поехать не может. Даже один человек способен решить исход войны: мелочей в ней не бывает. Никострат взял навощенную табличку - он всегда вначале писал на воске, чтобы не портить драгоценного папируса и не оставлять черновиков. Почесав тростниковым пером в голове, он начал придумывать ответ. * После гибели Париса Елена стала женой его брата Деифоба. Сестра Елены Клитемнестра печально известна тем, что после отплытия своего мужа Агамемнона в Трою стала любовницей его двоюродного брата Эгисфа - с ним вместе Клитемнестра правила в Микенах семь лет и с помощью Эгисфа убила Агамемнона, когда тот вернулся; была убита своим сыном Орестом.