Сумерки Мемфиса

- Скажи своему посланнику, чтобы пока не уезжал, - произнес Диомед, поболтав ногами в ручье. Юное лицо его сохраняло выражение сосредоточенности. - Или вот что... Он взглянул на Никострата, с которым вместе они сидели на траве под оливой, в одной из городских рощиц. - Пусть возьмет твое письмо и уедет для вида... Нам ведь завтра быть на службе, так? Царевич кивнул. - Я не смогу держать папирус при себе - а опять жечь подозрительно, и так чадит... Но не знаю, могу ли задерживать посланника и как долго будет ждать его корабль. Никострат стиснул руки. - Я сожалею, что сейчас не взял письма с собой, Эльпида не сможет помешать Эхиону, пожелай тот прочесть! Диомед подумал. - Вот и прекрасно, если пожелает, - наконец сказал он решительно. - Пусть женщина попытается защитить письмо и не сможет, а ваш хозяин вырвет его силой... Это его успокоит! Твой Эхион должен думать, что о тебе пекутся там, в Ионии, что ты важная птица... Он вырвал травинку и закусил ее. - Ты же сам сказал, что не написал ничего существенного. Никострат, немного помедлив, улыбнулся. - Это умно. Но Эльпиде я все расскажу, она сумеет разыграть Эхиона... Мне просить посланника, чтобы подождал твоего возвращения из Афин? Диомед кивнул. - Иначе никак. Он встал и прошлепал босыми ногами по воде. Потом остановился, по щиколотку в ручье, и посмотрел на друга, который стерег его сандалии. - На службе я отпрошусь и скажу, что мне нужно в Афины по делам отца. Он сейчас в усадьбе, я как старший сын остался за старшего, - с гордостью объяснил молодой фиванец. - И матери скажу то же самое, думаю, она справится, пока меня не будет... Матушка всегда рада помочь, хотя не входит в дела мужчин. - Рада помочь тебе против отца? - заметил Никострат. Но лаконец не стал развивать скользкую тему. Они и так уже засиделись: в роще посвежело и деревья отбрасывали длинные тени. Никострат встал. - Ты найдешь дом Каллирои? В Афинах всякий скажет тебе... - Конечно, - Диомед кивнул, и темные глаза его загорелись жаждой приключений. Рассказы о войнах все еще звучали для него Гомеровыми преданиями. Фиванец улыбнулся; он вышел из воды и, присев, обулся. Потом выпрямился, золотоволосый, осиянный закатным солнцем. - Я бы пошел с тобой и в Ионию... Нет, я пойду с тобой! И мои братья тоже! Никострат кивнул, но промолчал. Как долго еще будет откладываться общегреческая война, на которую так надеется и которой так страшится Мелос? "Хотел бы биться с тобою плечом к плечу... чтобы ничто не сделало нас врагами", - писал иониец, наконец обретший свое царство. Договорившись о новой встрече, друзья распрощались и пошли каждый своей дорогой. Никострат шагал, торопясь домой: он опасался за Эльпиду всякий раз, когда оставлял ее одну в доме покровителя, и блестящая догадка Диомеда звенела у него в голове... Хорошо безженному фиванцу было умничать! Заслышав в коридоре шаги мужа, Эльпида выбежала навстречу. - Никострат! Эхион пытался... то есть он вошел в нашу спальню со своим рабом, и... - задыхаясь, проговорила жена. Никострат стиснул ее руки в своих, прерывая речь. - Я знаю! Письмо? - понизив голос, лаконец кивнул в сторону стола, видневшегося через приоткрытую дверь. Эльпида кивнула. - Он оставил его тебе, но был так зол... Я пыталась остановить его... Никострат благодарно поцеловал жену. - Ты сделала как нельзя лучше! Я отправлю это послание, не бойся. В его серых глазах Эльпида прочла намек, утишивший ее тревогу. Она знала, что Никострат ходил встречаться с фиванцем, и догадывалась, зачем. Когда на другой день приехал вестник, Никострат отдал ему письмо; и сумел поговорить наедине, убедив подождать более содержательного ответа. Иониец остался весьма недоволен, сказав, что корабль не может ждать бесконечно; но согласился вернуться через две декады. Диомед отправился в Афины с письмом для Калликсена. Хотя флотоводец никогда не видел почерка Никострата, оно могло придать вес словам юноши. А Никострат на другой день, стоя в карауле у храма Аполлона Исменийского, думал - не осенние ли шторма помешали Калликсену подать о себе весть. Ведь ему нечем было жить в Афинах, старшие братья забрали все отцовское наследство; а то имущество, что моряк добыл торговлей и, может быть, пиратством во враждебных краях, он растратил на нужды города... Еще неизвестно, дали ли ему пустить эти деньги на усиление флота! Проводив Никострата в Фивы и обещав ему помощь, Калликсен вынужден был снова отправиться в плавание и, может быть, сгинул... Неверна судьба моряка... Диомед, вернувшийся через двенадцать дней, подтвердил догадку друга. Он, однако, немало обнадежил спартанца. - Афиняне строят флот, - рассказал юноша. - Тридцать новых кораблей на верфи в Пирее*, я видел своими глазами, а за зиму построят еще... И поговаривают о войне, я сам слышал... Хотят освобождать Ионию! Никострат победно улыбнулся; но тут же улыбка исчезла. - А что Калликсен? Диомед взял друга за руку. - Он отправился в плавание к ионийским островам, и его нет уже третий месяц... Я был у его матери, и она сказала мне! Я сожалею... И тут Никострат заметил что-то странное в том, как фиванец держится: он стоял слишком прямо и иногда на лице его мелькало выражение боли. Рука Диомеда была лихорадочно горячей. - Ну-ка повернись, - сказал спартанец. Диомед моргнул и покраснел, будто его застали врасплох; но потом повернулся к товарищу спиной. Осторожно запустив руку фиванцу за шиворот, Никострат нащупал под грубым плащом и хитоном свежие рубцы от розог. Диомед непроизвольно дернулся, а Никострат сжал губы. - Это отец тебя?.. - Да, - отозвался юноша, не оборачиваясь. - Допытывался, где я пропадал и в чем солгал... Угрожал, что лишит меня наследства! - И что? - воскликнул Никострат. Диомед повернулся; он сумел улыбнуться. - Ничего, я отоврался... Сказал, что ездил в Коринф повеселиться с друзьями... Денег я мало спустил, так что меня простили. Никострата замутило от сознания собственной вины: хотя он понимал, что другого выхода не было. Его следовало бы немилосердно выпороть на пару с другом, как делали в Спарте; но сын ионийской царицы всю жизнь жил, не подчиняясь никакому греческому закону, кроме своих собственных несчастливых обстоятельств. - Прости, - только и сказал он. - Ничего, - ответил Диомед. Фиванец посмотрел Никострату в лицо. - Ты знаешь, если твой дядя не вернется... Если слухи о войне правдивы, мы с тобой все равно сможем уйти и присоединиться ко всем, чтобы сражаться в Ионии: тогда тебя никто не спросит о твоем имени и родстве! Наверное, это будет весной! "Да, - мрачно подумал Никострат. - И никто не поставит меня впереди, никто не даст мне воинов, чтобы я защитил мать, - и кто из наших придет к ней на помощь без Калликсена? Возможно, я сойду на ионийский берег, только чтобы узнать о ее гибели!" Они с Диомедом посмотрели друг другу в глаза, а потом обнялись. Никострат прижал фиванца к себе своими мощными руками, стараясь не задеть его ран. - Я буду рад сражаться рядом с тобой. Я горжусь, что узнал тебя. - И я, царевич, - откликнулся Диомед. Второе свое письмо Никострат хотел отдать на сохранение Диомеду, и фиванец настаивал на этом; но в конце концов оба порешили спрятать его, не подвергая друг друга риску. Никострат сложил папирус в горшок, а горшок зарыл в сухую землю за домом Эхиона. С ионийским вестовым он встретился близ храма Аполлона, как было условлено. Вручив письмо, царевич мысленно простился с Мелосом до весны: всю эту зиму, если Калликсен не объявится, Никострату предстоит провести в Фивах. Но теперь это ожидание дастся ему легче. Только бы Диомед больше не пострадал за него, ведь этот фиванский благородный юноша может потерять много больше самого Никострата. У него два младших брата, которые жаждут наследства, а с отцом он, похоже, не в ладах... И Диомед должен быть среди тех, кто вернется с этой войны. *** Мелос показал письмо Никострата царице: такого он утаить не мог. Они оба были на палубе собственного корабля Поликсены, покрытого позолотой и с пурпурным парусом. Поликсена выходила в море до тех пор, пока еще была возможность. Недавно Гобарт покинул Ионию - он отправился к своей семье в Парсу; и это было для коринфянки одновременно облегчением и весьма болезненным переживанием. Узнав, что перс отплывает, бросая ее одну на целую зиму, Поликсена пришла в ярость и, вызвав любовника к себе, накричала на него; Гобарт, забыв обо всех, кто мог их слышать, кричал в ответ, что не позволит женщине заковать себя в цепи и властвовать собой... а потом опустился на колени и целовал ей руки, прижимаясь к ним лицом. Азиат клялся, что непременно вернется, а пока оставляет царицу на попечение своего брата, который за всем присмотрит... Вскочив с колен, Гобарт ушел, не дав Поликсене что-либо ответить. Он отплыл, не простившись с нею, и Поликсена понимала, что им руководило. Конечно, военачальник Дария должен был повидать свою покинутую семью и семью Мануша, чтобы распорядиться их делами; но кроме этого, хотел освободиться от женщины, забравшей над ним немалую власть. В первый раз за его жизнь... Эллинка знала, что для мужчин такие любовные потрясения даже сильнее, чем для женщин, - а особенно для восточных, привыкших к женскому повиновению. И вот теперь они с Мелосом оказались предоставлены сами себе, и Поликсена не сомневалась, что в отсутствие Гобарта слежка за нею ослабла. Однако письмо от сына царицы Мелос решился достать только во время морской прогулки. Как и отважился признаться госпоже в том, что возобновил сношения с Элладой. Поликсена, сохранив самообладание, удалилась в царскую каюту и прочла письмо Никострата. Некоторое время она сидела, приходя в себя от узнанного; потом приказала Меланто, которая находилась при хозяйке, позвать Мелоса. Когда иониец вошел в каюту и сел, Поликсена велела прислужнице оставить их вдвоем. Поликсена и ее зять долго молчали, разделяя радость друг друга и борясь с общей тревогой. Наконец наместница произнесла: - Итак, в нашем распоряжении будет целая зима, и мы должны успеть подготовиться. Нас в это время не побеспокоят и другие враги... - Другие враги? - невесело переспросил Мелос. Потом кивнул. - Да, верно. Это время у нас есть. Поликсена обратила на него взгляд больших темных глаз, оттененных малахитовой пудрой. В своем зеленом с серебром наряде, в серебряном венце из переплетенных змей на высоко зачесанных волосах, она казалась сразу морской богиней и жрицей. - Как у тебя обстоят дела с подготовкой? Мелос понял ее. - Я склонил на нашу сторону многих, - произнес иониец. Он, однако, выглядел неуверенным. - Но я не могу знать, как эти люди поведут себя, когда настанет час... Видишь ли, наши сторонники рассредоточены по разным городам, я не могу встречаться с вождями здесь, как и покидать Милет надолго. Слишком многое зависит не от нас! - Как и всегда, - ответила Поликсена. Она вздохнула. - Что ж, хорошо... Она сложила на столике руки, украшенные широкими серебряными запястьями с изображением играющих лошадей: когда руки соединялись, кони, любимцы Посейдона, сталкивались лбами. - Я думаю, что может значить исчезновение Калликсена, - неожиданно произнесла коринфянка. - Возможно, афинянин обманул всех, считая и свою мать, и скрывается с какой-то целью... - Может быть, он выступит на нашей стороне, когда никто не будет ждать! - вдохновенно воскликнул Мелос. Поликсена слегка улыбнулась; она качнула головой, расхолаживая ионийца. Поднявшись, Поликсена спрятала письмо сына за широкий серебряный пояс-панцирь, надетый поверх платья; этот пояс, поднимавшийся острым углом кверху, скрывал нож. Царица вышла на палубу. - Править к берегу! - крикнула она кормчему. Учащенно забили барабаны, задавая ритм, и корабль начал разворачиваться; Поликсена заметила, что ветер крепчает, и услышала приказ матросам спустить парус. Она нахмурилась, глядя на высокие волны, грозившие обрушиться на палубу. Скоро ее флот вынужден будет прекратить учения. Поликсена нередко принимала в них участие, но в таких случаях никогда не выходила на царском корабле, который был слишком заметен - и отличался нарядностью, но не крепостью или маневренностью. Однако сегодня они без большого труда дойдут до берега на веслах; и даже если Поликсена упадет за борт, то выплывет. Помимо занятий в бассейне, она специально училась плавать в море с отягощением. * Главный морской порт древних и современных Афин.