Сумерки Мемфиса

Три тысячи убитых было с ионийской стороны, при самом грубом подсчете, - из них свыше двух тысяч оказалось персов и вавилонян, остальные египтяне и греки. Мануш понимал жестокую необходимость сократить количество ртов и уменьшить численность своей армии, - и, однако, глядя азиату в лицо, Поликсена ощущала, что никогда не выплатит этот кровавый долг... Мелос пришел раньше - с беспорядками в городе удалось справиться быстрее, чем подвести итоги сражения. И теперь он внимал главнокомандующему, сидя в зале с фонтаном рядом с госпожой. Мануш расхаживал перед ними по полу в черную и белую клетку, заложив руки за спину, - и двое эллинов слушали его как провинившиеся ученики. - Почти четыре тысячи воинов Парсы потеряно убитыми за два дня! За два дня! И теперь, - военачальник повернулся и ожег яростным взглядом Мелоса, - выясняется, что и в тылу нас ждет измена? Отныне за каждого из ионийцев, кто убьет перса, неважно... воина, женщину, ребенка... я прикажу сдирать кожу с десяти его товарищей!.. Мелос встал, пошатнувшись: сегодня он сам был ранен. - В таком случае, господин, лучше тебе сразу отдать приказ вырезать все местное население и объявить Милет городом персов, - сказал он, бледный и спокойный. - Правда, не ручаюсь, что это сдержит нападающих. Как и вождей восстания в других полисах. Мужчины несколько мгновений впивались друг в друга убийственными взглядами. Поликсене стало страшно... так страшно, как не было даже в тот день, когда Делий позвал ее на берег, чтобы укротить персов Тизаспа. Царица сжала в кулаке свой посох; а потом вдруг хватила им об пол, так что оба противника чуть не подпрыгнули. - Ты еще ничего не сказал нам о потерях, понесенных врагом, - громко сказала Поликсена. Мануш уставился на царицу, точно не понимал, что она здесь делает: как видно, в этом отношении мужчины были неисправимы. Но потом он совладал с собой и ответил: - Греки хоронят своих убитых, кого успели захватить. Остальных мы не позволили... Мы насчитали тысячу... Поликсена попыталась отогнать возникшее перед глазами видение - песчаный берег, сплошь покрытый мертвыми телами; измученные могильщики складывают их рядами, пытаясь почтить и отличить своих павших; а потом бросают это безнадежное занятие, потому что убитым нет числа. Песок разрывают, чтобы сбросить воинов в общую могилу, - и становится видно, что он еще на целый локоть в глубину пропитался кровью... Разжиревшие стервятники уже не хотят клевать... - Много спартанцев? - спросила Поликсена. Ей казалось, что это говорит не она, а кто-то другой, поразительно спокойный. - Мы подобрали восемьдесят два трупа, они дальше всех врубились в наши ряды и оказались завалены телами наших воинов, - немедленно ответил Мануш. - Но мы видели, как греки хоронят других спартанцев. Их легко отличить. Поликсена закрыла глаза и увидела красные плащи на красном песке. Потом увидела своего сына - Никострат спал в резной кедровой кровати, укрытый тонким бисерным покрывалом: он спал бы сейчас сном смерти, если бы не она. Открыв глаза, Поликсена взглянула на Мануша и зятя, которые ждали ее слов; царица улыбнулась. Она ощущала все ту же отчужденность от происходящего, точно спасительный холод, предохраняющий мертвое тело от гниения. - Думаю, спартиатов на самом деле пало более сотни. И этому нам следует радоваться. Тебе известно, кто такие Равные, Мануш? - Да, - откликнулся военачальник. По его тону царица поняла, что перс знает это даже слишком хорошо. Поликсена кивнула. - Они сильнейшие среди всех лакедемонян и во всем греческом войске: сильнейшие своим умением, а главное, духом... Я уверена, что спартиатов в этот поход Лакедемон послал немного - они слишком ценны для своего города. В обороне и на своей земле этим Равным нет равных... Поликсена рассмеялась невольной остроте. Смех ее прозвучал ужаснее, чем если бы она ударилась в слезы. Мужчины внимали ей, не смея пошевельнуться. - Но, к счастью, здесь чужая земля, и черпать свое мужество лакедемонянам негде, кроме как в собственной груди... Поликсена сделала паузу, взглянув Манушу в глаза. - Скоро голод и истощение сил вынудят греков уйти. Если только им не откроют ворота. Мануш молча кивнул. А Мелос сказал: - Мы сделали все, чтобы этого не случилось. И Поликсена поняла, что ее доброму, верному Мелосу пришлось сегодня казнить своих бывших сторонников, подавляя бунт. Можно было представить, какую ненависть царица и ее приближенные теперь возбуждали во многих сердцах. Но таково свойство всякой сильной власти. Теперь все зависит от того, чья ненависть и решимость окажутся сильнее - и чья численность больше... Поликсена содрогнулась. Она встала, опираясь на посох, и в первые мгновения даже не ощутила боли - как, говорят, сперва не ощущает ее смертельно раненный. А потом боль вернулась с удвоенной силой, и Поликсене потребовалась вся воля, чтобы не выдать себя. - Думаю, сегодня все нуждаются в отдыхе, и наш враг тоже, - спокойно произнесла она. - А Мелос еще не видел царевича. Благодарю... вас обоих. Мелос уже был рядом и поддержал ее. Мануш, внимательно оглядев обоих эллинов, поклонился и быстрым шагом покинул зал. - Ты можешь сейчас идти? - спросил иониец, ощутив, как царица навалилась на него. Не отвечая, Поликсена двинулась вперед. Мелос и в самом деле еще не видел Никострата, и поговорить они могли только теперь - завтра, возможно, будет поздно. Никострат уже не спал - он сидел в постели, со свежей повязкой на голове, одетый в хитон: видимо, он отказался лежать. Однако набрался разума достаточно, чтобы теперь не пытаться геройствовать. Услышав приближающиеся шаги и стук палки, спартанец повернул голову к своим гостям, и слабая улыбка тронула его губы. - Я начинаю узнавать тебя по этому стуку, - сказал он царице. - Мой сын ходит с такой же подпоркой, представляете? Поликсена опустилась на стул, и только тогда смогла улыбнуться в ответ. - Я уже и сама привыкла к ней. Несколько мгновений все трое молчали; и враждебности в этом молчании не было. Они попросту не могли себе позволить подобного. Никострат первым нарушил тишину. - Сильно болит, мать? - Болит, - ответила Поликсена. И было ясно, что речь не только о недавней ране. Никострат коснулся ее локтя... это заменило все сочувственные слова. А потом впервые посмотрел в лицо Мелосу. Иониец улыбнулся, открыто и счастливо рассматривая друга. - Я так рад видеть тебя живым! - И я рад, - сказал спартанец. Он с некоторым опозданием ответил на улыбку. В конце концов, в том, что он попался в плен, его вины действительно не было. Двое родичей обнялись. Потом Мелос присел на кровать к Никострату. - Греки отступили, - сказал он после некоторого колебания. Иониец пока не решался вдаваться в подробности. Поликсена замерла, ожидая ответа сына... Никострат долго молчал, не поднимая глаз. - Я должен был бы умереть со стыда, снова попав в этот дворец. Умирать со стыда каждый миг, - наконец произнес он с усилием. - А я как будто одеревенел изнутри и ничего не чувствую... Поликсена, не удержавшись, схватила сына за плечо и встряхнула. - В этом мире слишком много причин умирать, кроме стыда и уязвленной гордости! - воскликнула она. - Твоя смерть найдет тебя, не бойся! Неужели ты в самом деле хотел бы, чтобы это было зря?.. Никострат медленно покачал головой. Он вдруг встал и двинулся к открытому окну; но, сделав несколько шагов, опустился на пол от слабости. Молодой воин схватился за лоб. - Голова кружится... Мелос, подоспев, помог другу подняться и вернуться в кровать. Никострат некоторое время отдыхал, сидя без движения. - Ты нужен нам, - сказал Мелос. Никострат кивнул, не поворачиваясь к нему. - Это... наверное, разумно, - глухо сказал он. - Но я сейчас не могу... простите... Поликсена слегка толкнула Мелоса посохом, и зять понял намек. Он встал, помогая царице подняться тоже. - Нам пора. Мы... будем сообщать тебе новости, - сказал он побратиму. Поликсена поцеловала безмолвного сына в лоб, и они с Мелосом покинули спальню. - Хорошо, что Никострат пока не в силах драться, - сказала царица вполголоса, когда они достаточно удалились. Мелос кивнул и усмехнулся. - Это точно. А если придется драться, уже не из чего будет выбирать. *** Потери греков были существенно больше, чем предполагали персы и ионийцы, и составили три тысячи за два дня. Вечером этого дня на берегу было сложено пять погребальных костров - сколько они могли себе позволить. На одном из костров, сложенном спартанцами, сгорел Эвримах, муж Адметы, погибший как герой: он забрал с собой две дюжины врагов... Диомед стоял в толпе товарищей, слушая треск горящих сучьев, понурив светловолосую голову. Со всех сторон доносились стоны тяжелораненых, которые были особенно отчетливо слышны в сумерках: казалось, сама земля, напоенная кровью, жалуется многими голосами. Диомед тоже был ранен, но молодой фиванец пострадал более в давке, чем в бою: ему и многим другим даже не дали ввязаться в драку. Основной удар приняли на себя лакедемоняне: Диомед сглотнул слезы, думая о друге, которого потерял в этом сражении. Юноша слышал, как имя Никострата повторяли в рядах греков, когда они добивали оставшихся на поле брани врагов и убирали мертвых, - и теперь еще слышал, с каким презрением имя сына Поликсены произносят выжившие спартанцы... - Поверить не могу, что он предатель, - тихо проговорил Диомед. - Предатель? Кого ты называешь предателями, мальчик? - вдруг прозвучал голос позади него. Фиванец, вздрогнув, обернулся: он не думал, что его услышат и поймут. - Таких тут нет, - серьезно и сочувственно сказал афинский наварх, герой вчерашней битвы. Диомед мотнул головой; ему пришлось сморгнуть слезы, чтобы разглядеть своего собеседника. - Я не понимаю, господин... Калликсен похлопал его по плечу. - Скоро поймешь. И не отчаивайся заранее. Он ушел, не давая Диомеду ответить, и заговорил со своими афинянами. Растерянный Диомед проводил флотоводца взглядом. Он не понял слов Калликсена - но мысль, что такой славный воин и почетный афинский гражданин на его стороне, приободрила юношу. Диомед понял, что, как бы ни честили сына царицы другие, он сам никогда не будет думать о Никострате плохо; и будет верить, что им суждено еще встретиться. *** Когда дворец объяла ночь, Поликсена снова велела позвать к себе Мануша. Ей самой не спалось - рана и возбуждение этого дня не давали уснуть, и в горячечном воображении рождались отчаянные планы. Мануш пришел к царице на террасу. Она была одна: перс поклонился и молча сел, ожидая ее слов. Поликсена не повернулась к военачальнику - она напряженно смотрела на город; но Мануш чувствовал, что она сознает его присутствие и уже приняла некое судьбоносное решение. Наконец государыня посмотрела на него - и быстро и сухо проговорила: - Вы должны ударить по грекам завтра - первыми, Мануш, и без всякой жалости... Застать их врасплох, не дать построиться! Думаю, вы в силах это сделать! Мануш улыбнулся; он поклонился, не вставая с места. - Я восхищен твоей мудростью, владычица, - сказал перс: он никогда не льстил ей, но теперь нисколько не кривил душой. - Да, мы в силах это сделать. И завтра я сам поведу войско. Поликсена кивнула. - Тогда не буду тебя задерживать. Да пребудет с тобою милость Ахура-Мазды. - И с тобою, царица, - сказал воевода. Он встал, еще раз поклонился ей - и вышел пятясь. Делий, который дожидался снаружи, не сразу решился нарушить уединение госпожи: но в конце концов отодвинул занавесь и напомнил Поликсене, что ей нужно лечь спать, чтобы набраться сил перед завтрашним днем. Когда они шли обратно по направлению к ее покоям, - только вдвоем, - Поликсена молчала. И вдруг приостановилась и спросила: - Ты любишь меня, Делий? У юноши занялось дыхание. Неужели она не видела, не чувствовала, какой голод терзает его днем и ночью?.. - Люблю, моя царица. И всегда буду любить, - тихо откликнулся слуга, радуясь, что темнота скрывает его лицо. Рука госпожи крепче сжала его локоть. - Всегда - это слишком долго, - сказала Поликсена. Он посмотрел на нее - ее лицо, ее огромные загадочные глаза и алый рот были совсем близко. Не в силах бороться с собой, молодой вольноотпущенник склонился к ней, и их губы встретились. Эта первая близость, жар и сладость ее уст чуть не лишили влюбленного разума. Но Поликсена быстро отстранилась и, не глядя на него, велела: - Идем. Делий услышал дрожь в ее голосе и понял, что царица тоже не осталась равнодушна. Но он не смел выдать своего ликования. Он довел царицу до дверей опочивальни и, поклонившись, оставил на попечение служанок. Некоторое время влюбленный еще прислушивался к тому, что делается за дверями; но потом ему показалось это стыдно и почти кощунственно. Делий ушел, шепотом благословляя Аполлона Делосского*, в честь которого был назван. * Согласно греческим мифам, на острове Делос произошло рождение Аполлона и Артемиды.