Сумерки Мемфиса

Мануш напал на греческий лагерь еще раньше, чем предлагала царица, - на исходе ночи. Ему самому было достаточно нескольких часов сна для восстановления сил; и перса воодушевляло предчувствие победы. Кроме того, военачальник знал, что в предрассветный час дозорным труднее всего бороться со сном и они утрачивают бдительность... Первой, как и вчера, должна была атаковать конница - но теперь у греков не было преимущества сплоченного строя; и стремительные всадники, налетевшие на полусонных, измотанных боем людей, способны были повергнуть их в ужас. По приказу изобретательного Мануша всадники, одетые в темные одежды и доспехи, еще зачернили себе сажей лица и замазали пятна на мордах и боках своих коней. Смазанные маслом засовы южных ворот открылись почти бесшумно. Передние всадники выехали из ворот и начали строиться, почти не обратив на себя внимания неприятеля. И лишь когда Мануш, занявший место во главе войска, взял в руку факел, чтобы все его люди видели его, часовые подняли тревогу и громкими криками стали будить остальных. Спартанцы, как и вчера, вскочили первыми, и их маленькое войско было приведено в боевую готовность почти мгновенно. Но силы оказались слишком неравны. Персы налетели черным ураганом, издавая ужасающие боевые кличи; спартанцы не могли рассредоточиться, чтобы прикрыть всех, кто замешкался, и многие оказались заколоты спящими или едва вскочив на ноги. Потом греки сумели организовать оборону - спартанцы, немногие оставшиеся в живых Равные и благородные мужи, выстроились в фалангу вдоль берега, и персы опять наткнулись на непреодолимый заслон из щитов. Под прикрытием спартанцев уцелевшие греческие союзники начали спешно грузиться на корабли. Мануш некоторое время смотрел на это со смесью бессильной ярости и торжества - а когда первые пять кораблей отошли от берега, с воплем бросился на спартанцев, и персидские конники и пехотинцы, забывшие вчерашний страх перед этими непревзойденными бойцами, крича, устремились за своим предводителем. Им удалось прорвать фалангу в центре - Мануш навсегда запомнил этот миг: когда один из спартиатов лишился копья, вонзив его во врага рядом, персидский военачальник поднял свою лошадь на дыбы и обрушил удар копыт прямо на гоплон... Мануш смял спартиата, протоптавшись по его корчащемуся телу; и, взмахнув факелом, с торжествующим рыком устремился вперед. Ему удалось недалеко продвинуться - Мануш был встречен в копья следующими рядами, и ощутил, как споткнулся под ним раненый конь. Тут воеводе пришел бы конец; однако всадники, следовавшие за ним, расчистили пространство для отступления, и он попятился, давая место другим. Мануш спешился, едва успев спрыгнуть на землю: конь его повалился на бок, хрипя и истекая кровью, на морде выступила кровавая пена. Мануш огляделся: он хотел крикнуть, чтобы ему дали другого коня, но все всадники далеко опередили его, и сзади напирала пехота. Ему осталось только отойти и наблюдать за сражением - хотя исход его уже был ясен. Тем временем совсем рассвело: Мануш взглянул из-под руки на восток. Солнечные лучи брызнули из-за красных черепичных крыш Милета, и озарили греческий лагерь и берег с ужасными следами вчерашнего побоища. Обернувшись, Мануш увидел, что спартанцы все еще стоят стеной, - Равных осталось совсем немного, но ни один из воинов в алых плащах не покинул собратьев, чтобы сесть в лодку или броситься к кораблю вплавь. И спартанские мужи, на которых еще не было плащей, тоже встали насмерть за спинами у полноправных воинов. Прочие уходили - персидский военачальник увидел, к своему изумлению, что большая часть греческих кораблей уже ушла: четыре из пяти десятков, бросая спартанцев на погибель, потому что гребцов не хватало. Или спартанцы сами решили так, что было вернее. Догонять?.. Нет, не успеть... И лишь когда в гавани осталось всего пять кораблей, спартанцы начали отступать. Воины Мануша загоняли их в воду и приканчивали там; однако вооружение греков было легче, и они гораздо лучше плавали в своих доспехах. Оставалось только дать им уйти. Хотя лаконцев, судя по всему, уцелело несколько сотен, никого из Равных в живых не осталось. Кони преследователей, устремившиеся навстречу прибою, втаптывали в ил последние алые плащи. "То, что говорят о них, - сущая правда", - подумал Мануш. Три корабля со спартанцами ушли, а две своих биремы греки бросили - они покачивались на якоре, совершенно пустые, как будто их привели к этим берегам злые духи. Подавив дрожь, Мануш отвернулся и обозрел поле битвы. По побуревшему от крови песку повсюду во множестве были раскиданы отрубленные конечности, головы, кучи потрохов и нечистот, не убранные вчера. Валялось много свежих мертвецов, конских туш; были среди них и живые, которые громко стонали. Мануш поморщился: почти все эти раненые были персы. Смрад от них поднимался до небес... "Нужно убрать это как можно скорее", - подумал военачальник. К неподвижно стоявшему Манушу подъехали несколько всадников с вымазанными сажей лицами. - Господин, что делать? - почтительно спросил один. Мануш, который, несмотря на бесспорную победу, отчего-то ощущал себя униженным и разбитым, злобно взглянул на подчиненного снизу вверх. - Дай мне свою лошадь, - потребовал главнокомандующий. Воин немедленно спешился, и Мануш вскочил на его коня. Привычно окинув берег взглядом сверху, он приободрился. - Все здесь убрать до полудня, - приказал военачальник. - Трупы закопать, все захваченное в лагере переписать и предоставить мне опись к вечеру... Мануш смолк, брезгливо глядя на убогие палатки, кучи тряпья, горшков и костей, оставшиеся на месте греческого лагеря. Незавидная добыча. И хоть бы один стоящий пленник, кроме сына царицы!.. Взгляд перса то и дело возвращался к мертвым воинам в алых плащах. Может, стоило бы позволить Поликсене и ее ионийцам похоронить их с почестями?.. Но нет, таких свидетельств доблести сородичей для местных греков лучше не оставлять. - Всех свалить в общую могилу, место не помечать, - отрывисто приказал Мануш; после чего, ударив коня пятками, без оглядки поскакал в сторону города. Предстояло много дел. Еще неизвестно было - совсем ушли греки или же намеревались вскорости вернуться. Они пожертвовали многими воинами, но спасли корабли - Мануш на их месте сделал бы точно так же. Часть греческого флота ушла еще в первый день, после морского сражения, - вероятно, у них был сговор с жителями островов, и они готовили себе путь к отступлению... Однако, подъезжая ко дворцу, Мануш повеселел. Он победил, Парса снова растоптала своих врагов!.. И только глупцы сокрушаются о грядущих бедах! Стражники у ворот сада низко поклонились ему, и Мануш возликовал в своем сердце. Когда воины открыли ворота, Мануш, желая поделиться радостью этого дня, бросил им деньги, достав пригоршню серебра из своего кожаного пояса; стражники, едва не сталкиваясь лбами, кинулись подбирать монеты, громко восхваляя главнокомандующего и его доблесть и щедрость. Мануш, улыбаясь сам себе, проехал. Деньги Поликсены не обесценились и еще долго будут в ходу, слава персидскому оружию... Как он и думал, Поликсена ждала его, сидя в зале с фонтаном, и Мелос был с нею. Когда Мануш вступил в зал, гречанка быстро встала, побелев от этого усилия. Мелос хотел усадить ее обратно, но она только отмахнулась. - Что?.. - крикнула Поликсена. Мануш поклонился. - Победа, государыня, - сказал он, улыбаясь с полнейшим торжеством. Он больше не мог и не желал сдерживаться. - Мы прогнали греков прочь. Женщина слабо вскрикнула, схватившись за плечо зятя, - а потом опустилась обратно на кушетку и заплакала навзрыд, закрыв лицо руками. Ее стойкость не выдержала. Мануш несколько мгновений позволил себе наслаждаться этим зрелищем, а потом бесшумно отступил назад в коридор, позволив царице изливать свою скорбь без свидетелей. Шагая по направлению к своим покоям, в которых он жил во дворце, перс закинул руку за спину и яростно почесался. Ему сейчас больше всего хотелось принять ванну, а потом посетить своих наложниц... Вечером царица устроит пир в честь победы; а может и созвать совет, если ей позволит здоровье. Хотя скорее поступит наоборот. Снова от души порадовавшись такой правительнице и самому себе, Мануш наконец отбросил мысли о долге, чтобы предаться заслуженному отдыху и удовольствиям. Поликсена в самом деле приказала созвать вечером совет, чтобы подробно обсудить положение. Но ей требовалось привести себя в порядок, прежде чем выступать перед государственными мужами, - она этой ночью почти не спала. Ее слезы иссякли быстро - чтобы оплакивать потери, нужны были лишние силы. Выпив маковой настойки, царица крепко проспала до середины дня; после чего приказала подать себе умываться и принести лучший наряд. Она наденет пурпурный плащ, расшитый золотыми дариками, - тот самый, в котором ее ранили. К несчастью, ей все еще нельзя было принимать ванну; но следовало хотя бы вымыть голову и обтереть все тело лавандовой водой. Ей освежили лицо питательной маской, заплели влажные волосы в сложную прическу из многих кос, уложив их на затылке короной и оставив несколько перевитых золотыми цепочками прядей ниспадать на спину и правое плечо; потом густо накрасили веки, брови и губы. Она с трудом вытерпела все это, сидя неподвижно. Поверх золотого хитона - многорядное египетское ожерелье, потом драгоценный пояс, перстни, браслеты... Потом царица посмотрелась в зеркало. Она выглядела как ожившая зловещая статуя, напомнив себе Нитетис и Камбиса, персидского владыку, ставшего идолищем Та-Кемет... Она немного поела, тщательно пережевывая гранатовые зерна, хлеб и чечевицу, почти не ощущая вкуса; потом приказала подать себе роскошный плащ, тяжелый, как доспехи. Когда она в день покушения шла говорить с греками, этот плащ волочился за нею по полу и по земле. Что бы сказал сейчас Никострат, если бы увидел свою мать! Мелос явился, чтобы сопровождать госпожу, и взял ее под руку. - Только до дверей зала, - тихо сказала ему Поликсена. - Дальше я пойду одна. Когда они вошли, зал совета уже был полон: важные персы и греки сидели на своих местах. Услышав поступь царицы, все поднялись и склонились перед нею. Скользнув глазами по склоненной голове Мануша, коринфянка улыбнулась. Потом величественно проследовала к столу и опустилась в кресло во главе его, расправив плащ, растекшийся по мраморному полу бесчисленными сверкающими складками. Только теперь советники получили возможность сесть. Некоторое время Поликсена обводила мужчин взглядом. - Я поздравляю всех вас с трудной победой, плодами которой мы должны сполна насладиться... Потом царица крепче сжала свой жезл и, глубоко вздохнув, остановила взор на Мануше. - И, прежде всего, я желаю выслушать доклад главнокомандующего, который должен подвести итоги этой войны. Что ты скажешь нам, лучший из военачальников? Мануш поднялся, блистая красотой и величием, - он навел к вечеру лоск почти столь же тщательно, как и сама царица. Поклонившись всем, перс повернулся к Поликсене и начал докладывать. Он не сказал ей ничего неожиданного - ничего, кроме того, что царица уже домыслила сама. Но только в устах Мануша события этих сражений словно обрели реальность. Поликсена вдруг подумала, что сама она так ни разу и не побывала на берегу и не увидела ни одного из тысяч воинов, убитых во славу Персиды и ее собственную... - Прекрасно. Я очень довольна, - улыбнувшись, произнесла она, когда Мануш замолчал. Воевода все еще стоял, не сводя с нее глаз. - Скажи нам теперь, Мануш, - скоро ли следует ожидать возвращения греков? Придут ли они снова в этом году?.. Военачальник задумался - а потом резко качнул головой. - Такая вероятность есть, но она невелика, государыня. Грекам нужно слишком много сил, чтобы опять начать действовать сообща. Они и так уже десять лет раздумывали, прежде чем собраться вместе, - не удержавшись, съязвил он, и весь совет громко засмеялся. - Действительно, - холодно сказала Поликсена. Она стукнула посохом об пол, призывая собрание к тишине. - А теперь давайте обсудим сложившееся положение... Когда совет был распущен, уже стемнело. После ухода мужей Поликсена еще некоторое время оставалась сидеть во главе стола, в обществе одного Мелоса. Она не хотела, чтобы другие заметили, как трудно ей сохранять такую неподвижную позу, - и еще меньше хотела ковылять к дверям у всех на глазах. Левую ногу от паха до колена терзали демоны, а ниже она почти отнялась. - А завтра я должна быть на пиру, - простонала царица, посмотрев на Мелоса. - Не должна. Я приду вместо тебя, - тут же ответил он. - Все равно явятся немногие и продлится этот праздник недолго. Большинство... те, кто должен торжествовать... тоже ранены или больны. - Или не желают радоваться, - с усмешкой согласилась Поликсена. - Вот так созидаются великие царства, мой дорогой. Но мы сделали слишком много, чтобы отступить. Мелос довел ее до спальни - и там, раздевшись и выпив маковой настойки, царица сразу же уснула. Мелос приказал служанкам не беспокоить ее весь следующий день. А ему, прежде чем лечь спать, надлежало увидеться с Никостратом. Навестив друга, Мелос рассказал ему все, что узнал о поражении греков, не щадя его чувств. Никострат выслушал ионийца не перебивая, сидя опустив голову. Он напоминал изваяние своего отца. Закончив рассказ, Мелос помолчал, сочувственно глядя на спартанца, - а потом произнес: - Как ты понимаешь, теперь нашей государыне требуется наследник. Я сам метил на это место, но у тебя на него гораздо больше прав. И если твоя мать однажды пожелает, чтобы ты ей наследовал... ты должен будешь принять власть. Никострат медленно поднял голову - но не сказал ни слова, пристально глядя в глаза родичу. Мелос сурово кивнул. - Да, даже если тебе этого совсем не хочется. Поликсене этого тоже не хотелось. Никострат опять промолчал. Лицо молодого воина ничего не выражало. А потом он медленно проговорил: - У меня в Фивах осталась жена с ребенком, и она опять беременна. Если они не дождутся меня, Эльпиду с детьми обещала взять к себе Адмета - жена моего спартанского эномотарха и вторая жена отца, ты помнишь ее... Мелос кивнул. Никострат склонился к нему со своей кровати. - Представь себе, что ждет мою семью, когда греки вернутся!.. Мелос быстро поднялся. - Ты прав, нужно как можно скорее перевезти их сюда или хотя бы поближе к нам, на один из островов... Устроит ли тебя, если Эльпиду привезут на Хиос? Никострат только усмехнулся. - Главное, не тяни с этим. Мелос улыбнулся. Он дружески сжал плечо Никострата и покинул его спальню. Вот теперь можно было радоваться - хотя и с осторожностью. Они сегодня победили: они все победили.