Сумерки Мемфиса

Критобул страшно удивился бы, узнав, что за пираты потопили его корабли и погубили большую часть людей. Предводителем морских разбойников был знаменитый афинский флотоводец - родной город отблагодарил Калликсена за спасение флота так, как он и не чаял. Вскоре после того, как афиняне вернулись домой и временный союз городов распался, Калликсена призвали к ответу перед гелиэей - судом присяжных: за измену родине и пособничество иноземным тиранам. Наварх знал, сколько у него ненавистников; но не думал, что за время его отсутствия в Афинах число их настолько умножилось. Флотоводца судили собранием гелиастов в тысячу человек - в амфитеатре ареопага, за городской чертой. Помимо присяжных, людей явилось множество: скамьи едва вмещали зрителей, желавших посмотреть на падение бывшего народного любимца и прославленного деятеля Афин. Войдя в амфитеатр в сопровождении стражи, Калликсен спустился на площадку, где на возвышении стоял стол для архонта - председателя суда, глашатая и писца; слева было место для обвиняемого. Сев на скамью, Калликсен поднял глаза и в верхних рядах зрителей увидел обоих братьев. Хилон торжествующе улыбнулся ему. Младший Пифонид не сомневался, что братья напрямую содействовали его обвинению. Несмотря на это, когда заседание суда началось, флотоводец остался спокоен. Он звучно и без малейших колебаний отвечал на самые каверзные вопросы обвинителей; сознание внутренней правоты, сквозившее в каждом слове и жесте этого сильного человека, смущало даже самых наглых. У Калликсена было и немало сторонников, желавших горячо поддержать его; не раз афиняне переходили на крик, так что стражам приходилось унимать их, а кое-кого и вывести. Однако, когда перешли к голосованию и присяжные бросили камешки в урну, черных оказалось на сто двадцать больше. Флотоводца приговорили к изгнанию. Ему грозила смертная казнь, однако вмешательством друзей его участь была смягчена. Калликсен выслушал приговор с горькой усмешкой, но без удивления. Друзья приговоренного, без всяких просьб, присматривали за его старухой матерью: Каллироя пришла на судилище, невзирая на мучительные боли в спине и суставах и присутствие стольких влиятельных мужчин, - она ждала решения суда на холме ареопага, непреклонная, как сами мойры. Когда Калликсен появился - один, без охраны, но уже изгой, - Каллироя припала к его груди. Она плакала - беззвучно, чтобы не унизить себя и сына. Флотоводец погладил ее седую голову. - Ну, что ты? - ласково спросил он. - Я думала, что тебя казнят, - пробормотала она. - Лучшего из моих сыновей! Каллироя оторвалась от сына и погрозила кулаком двоим старшим. - Да-да, лучшего! Аристон и Хилон, появившиеся следом, по-прежнему держались вместе и были смущены неодобрением, читавшимся на лицах многих. Когда же афиняне увидели мать Калликсена и услышали ее слова, общее возмущение против братьев Пифонидов еще усилилось. Все знали, что эти двое оговаривали младшего, а кое-кого из присяжных и подкупили. - Клянусь, не видать вам больше в жизни счастья, коли так поступили с братом! - в запальчивости воскликнула Каллироя. - И не будет вам моего благословения! - Тише, мать, тише, - моряк приобнял ее за плечи. - Нам больше нечего здесь делать. В сопровождении группы безмолвных друзей они вернулись в старый дом Каллирои. Друзья спешно начали помогать флотоводцу готовиться к отъезду - согласно приговору гелиэи, ему следовало покинуть Афины в течение суток, под страхом смерти. Каллироя с рабыней молча приготовили ужин на всех; женщины накрыли стол в общей комнате. Моряк не взялся за ложку, не отломил себе ни куска лепешки, пока мать не заняла свое место, - и остальные мужчины тоже ждали этого. Наконец Каллироя села на лавку напротив сына и подняла на него яркие, блестящие голубые глаза. И тогда молодой хозяин сказал: - Ты теперь поедешь со мной, мать, - правда? Старая женщина молча кивнула. Она, уроженка Коса, никогда не любила Афин и давно не ладила со старшими сыновьями; а теперь, после такой ссоры, ей нечего было рассчитывать на их поддержку. Каллироя думала, что они сразу сядут на корабль в Пирее; однако сын ее удивил, как всегда умел удивлять. Он заявил, что, прежде чем покинуть Элладу, хочет побывать в Спарте и выказать уважение лакедемонянам, пожертвовавшим своими лучшими мужами в ионийской войне. - Ты можешь подождать меня в Пирее, мама, если тебе тяжела такая дорога. Каллироя улыбнулась. - Куда пойдет мой сын, туда и я. И я тоже хочу повидать другие земли... не так много мне осталось! Тогда Калликсен бережно посадил ее на телегу, и в сопровождении нескольких верных товарищей они отправились на запад, в Лаконию. Остальных флотоводец послал в Пирей, готовить к отплытию свои четыре корабля. В Спарте гостей встретили удивленно и хмуро - впрочем, лакедемоняне почти всегда так встречали чужих. После того поражения спартанцы еще больше обособились от других полисов. Однако Калликсена узнали и сразу же проводили, куда он попросил, - в дом ныне вдовствующей Адметы. Спартанка вышла к нему... заметно постаревшая, но не сломленная. Такие женщины, как она, с годами только закалялись, если не погибали. Адмета без улыбки кивнула флотоводцу. - Зачем, пожаловал, афинянин? Хотя позволь, я сама угадаю. Адмета перевела взгляд на Каллирою, все еще сидевшую в повозке, и серые глаза лакедемонянки знакомо сощурились. - Твой славный город за все заслуги перед отечеством приговорил тебя к изгнанию. Я права? Калликсен невесело засмеялся. - Ты мудра, как пифия, госпожа. Ты позволишь нам войти? Адмета молча кивнула и, подойдя к его старой матери, протянула ей руку. Сильная лакедемонянка сняла Каллирою с телеги и осторожно поставила ее. Потом опять повернулась к наварху. - Мне кажется, нам есть, что сказать друг другу. Когда они все вместе уселись в общей комнате, Адмета приказала подать вина с водой и внимательно выслушала рассказ гостя. Она ни разу не перебила. Выговорившись, Калликсен замолчал и поник головой: казалось, только теперь он ощутил всю тяжесть постигшего его несчастья... - Мне жаль тебя, - глядя на флотоводца, сказала Адмета, обычно скупая на сочувственные слова. Калликсен рассмеялся. - Будь я помоложе, госпожа Адмета, я мог бы и в самом деле стать врагом родины - после того, как она так отплатила мне... Я мог бы помочь лакедемонянам в борьбе против Афин! Спартанка печально улыбнулась. - Будь я помоложе, афинянин, я бы поддержала тебя в этом! Но мне опостылели наши бесконечные розни. Адмета взялась рукой за шею, своевольным движением головы откинула назад свою черную с проседью гриву. Взгляд ее серых глаз был устремлен вдаль. - По вине твоей персидской тиранки я потеряла старшего сына и мужа. Но теперь я даже на нее не держу зла. Когда же боги наконец упьются нашей кровью?.. - Когда переменится человеческая натура, госпожа, - не раньше, - откликнулся моряк. Они сидели рядом, как старые друзья, - хотя, в сущности, были знакомы мало. А теперь казалось, что всю жизнь. Потом Адмета встала со скамьи и прошлась по комнате, о чем-то задумавшись. Лакедемонянка повернулась к Калликсену, который тоже встал, из уважения к хозяйке. - Теперь тебе нужно уехать... и ты направишься в Ионию, где осталась твоя семья. Флотоводец кивнул. - Да, госпожа. - Может быть, тебе помочь с припасами? Одолжить денег? Я теперь довольно богатая вдова, - Адмета холодно улыбнулась. Но Калликсен видел, что она искренне к нему расположена. Он поклонился спартанке. - Благодарю тебя - мне ничего не нужно. Я хотел только проститься с моим прошлым... и выразить почтение вашим героям. - Я даже праха мужа не смогла собрать, - безжизненно откликнулась Адмета. - Но Эвримах знал, на что идет. Все они знали. Лакедемонянка проводила Калликсена взглянуть на скромный кенотаф* на перекрестке дорог, у дубовой рощи, - такие памятники ставились мертвым, которых родственники не смогли похоронить. Калликсен опустился на колени перед неказистым серым камнем и долго стоял так: он вспоминал храбрецов, которые своей грудью заслонили от врага остальных, позволив эллинскому войску уйти... Когда они с Адметой вернулись обратно, Калликсен осторожно спросил: - А что теперь говорят ваши эфоры? Ваша герусия? Думают ли о новом военном союзе против персов? Он покусал губы. - Ведь ты, конечно, это знаешь! Адмета повернулась к гостю и с усмешкой посмотрела на него. - Знаю. И лучше бы мне не знать... ваш демократический суд слишком скор на расправу, однако медлительность наших властительных старцев еще хуже. Они не желают больше никакого союза с Аттикой. Нужно, чтобы сам Дарий пришел сюда, только это их встряхнет! Калликсену больше нечего было сказать. Под кровом Адметы афиняне провели ночь, а потом собрались в дорогу. Адмета все же приказала уложить им с собой горячие лепешки, фиги и свежий сыр в виноградных листьях, и Калликсен с благодарностью взял провизию. Когда они ехали в Пирей, Каллироя, которая все время помалкивала, тихонько сказала сыну: - А ведь ты на самом деле всегда помогал этой царице. И сейчас ты на ее стороне. Калликсен посмотрел на мать со своего коня. - Иногда, чтобы остаться отечеству другом, нужно сделаться ему врагом... Но большинство этого не понимает. Каллироя опустила голову. - Я понимаю, сынок. Погрузившись на корабль, они отчалили. Калликсен еще не знал, чем станет промышлять, - но направился сперва на Хиос, где ждали его жена с дочерьми. Филлида была счастлива вновь обнять мужа - изгнанника или нет, она готова была принять его любым. Филлида радушно приняла и Каллирою. Втайне жена афинского наварха даже радовалась, что ее супруг разорвал отношения со своим городом, который слишком много требовал от него, но мало давал. - Теперь мы будем чаще видеть тебя! - Надеюсь, - сказал Калликсен. Ему нужно было кормить семью - и афинянин не мог расстаться с морем, которое всю жизнь кормило его и питало его сильнейшие устремления. Калликсен решил наняться на службу к правителю одного из островов Эгейского моря, помогая ему против других, - греческие острова враждовали между собой точно так же, как и полисы, и, торгуя с соседями, не гнушались грабить их и топить их корабли. Персидское владычество не положило этому конец - наоборот, только усложнило отношения. Товарищи единогласно поддержали Калликсена. А Филлида, спокойно принявшая мысль, что муж стал изгнанником, всерьез разволновалась, когда он решил сделаться морским разбойником. - Я занимался этим и раньше... все правительства делают это, - заметил Калликсен. - Но лицемеры вроде моих братьев стараются не запачкать своих одежд. А по мне, уж лучше стать честным разбойником, чем подлым политиком. Филлида сжала руки. - Нет, ты не можешь говорить всерьез! Калликсен рассмеялся. - Успокойся. Я постараюсь найти себе занятие не хуже прежнего... и служить по совести. Он поступил на службу к тирану цветущего города Линда на острове Родос, правители которого давно торговали и соперничали с Самосом и Критом. Родос был связан также с Косом, родиной Каллирои. До наступления осени Калликсен успел еще раз побывать дома на Хиосе. И тогда Филлида спросила мужа: - Ты больше не появишься в Милете? А если царице снова будет грозить война, как поступишь? Калликсен не ответил жене. Хотя флотоводец чувствовал, что неразрывно связан с Ионией, - теперь, лишившись родины, он не мог сказать, ни в чем состоит его долг, ни к чему призывает сердце. - Там будет видно, - сказал он. *** После того, как Делий высказал царице свои опасения насчет Геланики, она поделилась ими с Мелосом. И, оценив опасность, зять Поликсены решительно сказал: - Тебе нужно избавиться от сына этой женщины и его брата. Поликсена осталась невозмутимой. - Убить, ты хочешь сказать? - уточнила она. Мелос мотнул головой. - Убить - нет... хотя ради спасения моей земли и моего народа, возникни настоящая надобность, я бы пошел и на это, - мрачно признался иониец. - Но ты могла бы отослать мальчишек подальше и представить все так, как будто они убиты. Самосских персов это может здорово смутить. Поликсена подумала, насколько Мелос переменился с тех пор, как они вернулись в Милет... и после войны. - Это недурная мысль. Возможно, я так и поступлю, - сказала царица - и улыбнулась. - Пусть Геланика думает, что я убила ее сына. Пусть теперь боится меня так же, как ненавидит. * Кенотаф - символическая могила, надгробный памятник в месте, которое не содержит останков покойного.