Сумерки Мемфиса

Письмо в храм Нейт ушло через пять суток. А еще через двадцать дней большой грузовой корабль, отправившийся в Египет за пшеницей и льняными тканями, увез на родину мумию Менха, египетского военачальника Поликсены. Он погиб в битве за Приену, и царица отправила его останки в Обитель мертвых в Милете, по-прежнему служившую своему назначению. Египетские парасхиты, жрецы-бальзамировщики, уже много лет жили здесь и никогда не оставались без работы. Правда, в Ионии эти служители не считались столь нечистыми, как у себя на родине, и Дом мертвых не распространял столь ужасного запаха: потому что только немногочисленные богатые египтяне, поселившиеся в Малой Азии, и египетские греки, поклонявшиеся Осирису, заказывали такие похороны. Явившись взглянуть на саркофаг Менха, Поликсена долго стояла в глухом помещении с окнами-щелями, обоняя смешанный резкий запах мертвечины и кедрового масла, и вспоминала, как таким же образом провожала тело своей повелительницы и возлюбленной подруги Нитетис. "Как давно это было... как давно она была!" Несмотря на отвращение, которое эллинке внушало это место, желание вновь оказаться под солнцем Та-Кемет стало почти нестерпимым... Скоро, однако, опять появились более насущные заботы. Не успели поблекнуть события во дворце, как милетцев достигли вести из Лидии. В столице этого некогда богатейшего царства, Сардах, произошло восстание: кто-то из греков поджег один из домов, и сгорели весь нижний город, застроенный хижинами из тростника, и великий храм Кибелы. Лидийские персы насмерть схватились с греками, и пролилось много крови. В Лидии правил брат царя Дария - сатрап Артаферн*; однако не его правление привело к бунту. Милетские шпионы, засланные в Сарды, рассказали, что возмущение было вызвано нашествием орды азиатских дикарей с запада. Эти персы якобы желали поступить на службу к царю - но еще прежде того, двигаясь к столице, грабили, убивали и насиловали: не составляло труда понять, что это за войско. Персы Надира не сгинули на востоке, и оставили по себе в Лидии такую же ужасную память, как в Ионии, - это переполнило чашу терпения лидийцев. Восстание, начавшееся в столице, теперь грозило охватить всю Лидию и всю Малую Азию. В Ионию хлынул поток беженцев с востока, но здесь эти несчастные могли из огня попасть в полымя... Очутившийся в ловушке Артаферн отправил правительнице Ионии послание с просьбой о помощи. Царственный перс слал ей подарки и восхвалял ее в таких выражениях, каких не употребляли даже ее любовники; и Поликсена невольно была польщена, несмотря на весь ужас их общего положения. Однако не в ее власти было решать - дать войско соседу или не дать: Мануш, которому царица показала письмо, ответил Артаферну отказом, и Поликсена вынуждена была признать, что на сей раз воевода прав. Нельзя было оставлять Милет незащищенным - а гарнизоны в других городах были так слабы, что оставалось только радоваться робости или привычной покорности ионийских греков. Но Поликсена вдруг ощутила сильное желание самой отправиться в Сарды и договориться с Артаферном о взаимной помощи и уступках. Артаферн явно имел значительно больше власти над собственной армией, чем она - над своей. Что, если их союз позволит обоим царствам продержаться - и сделать невозможное, сохранив существующий порядок?.. Случалось, человек проигрывал лишь потому, что останавливался в шаге от победы! Этого Мануш царице воспретить не мог; и она уже начала сборы, как вдруг на пути Поликсены встал ее собственный сын. В первый раз Никострат противился ей так открыто! Когда молодой спартанец возник на пороге царской опочивальни, где суетились ее служанки, укладывая вещи, Поликсена поняла, что на свободу ей придется прорываться с боем. Подходя к Никострату, чтобы приветствовать его, коринфянка уже знала, зачем он пришел. - Ты не можешь сейчас покинуть Милет, мать... а тем паче ехать в Сарды! Это худшее, что ты могла придумать! Поликсена отступила, сложив руки на груди: несколько мгновений она рассматривала сына с ледяным спокойствием. - Правильно ли я тебя поняла? Ты осмеливаешься мне приказывать?.. Спартанец покраснел; однако не двинулся с места и не отвел глаз. - Можешь понимать это как угодно, царица, но я не допущу, чтобы тебя убили или захватили в рабство там, в Лидии! Ты не знаешь... пусть ты видела намного больше любой обычной женщины, но ты не представляешь, что тебя может ждать среди этих азиатов! Поликсена потеряла дар речи, глядя на несгибаемого воина, которого она воспитала и который имел полное право гордиться своими боевыми заслугами. Вдруг она ощутила сильнейшую враждебность к Никострату; и в голову царице пришла горячечная мысль, что ей достаточно лишь пары слов, чтобы бросить сына в тюрьму или даже казнить. Согласно персидскому закону, который довлел над прочими установлениями, все живое под солнцем Ионии считалось собственностью властительницы. И эта мысль отрезвила ее. Поликсена опять взглянула на сына; она прижала ладони к пылающим щекам. - Уйди прочь, - низким дрожащим голосом потребовала царица. Никострат понял, что победил; и, весьма возможно, догадался также и о ее внутренней борьбе... Поклонившись, спартанец ушел. Поликсена с криком бессильной ярости запустила в стену бесценной алебастровой вазой. Увидев, как осыпаются осколки и как испуганные служанки ползают на коленях, собирая их, она поняла, что злится на себя еще больше, чем на сына. Это действительно было опрометчивое решение - ехать к Артаферну; и кончилась бы такая поездка плохо. Неужели Никострат стал разумнее ее, со всем ее многолетним опытом?.. Нет - просто она из последних сил пытается спасти то, что ею построено за долгие годы, ею и ее дорогим покойным братом; Никострат же в этом великом строительстве не участвовал и понять свою мать не способен... Однако Поликсена отказалась от путешествия; и даже без особенных сожалений. Она больше не ощущала в себе прежней непреклонной воли, и усталость наваливалась все сильнее. Казалось, что от нее почти ничего уже не зависит, - впрочем, как и от других, кто с нею связан. Ананке - Ананке опять явила свой златоизваянный лик. Значительную часть своих забот Поликсена переложила на Мелоса - это после истории с Делием произошло словно бы само собой; и зять, побуждаемый желанием проявить себя и смутным чувством вины, с готовностью подставил ей плечо. Теперь царица нередко уединялась в своей спальне, бесцельно бродя по комнате, где витало столько воспоминаний, и трогая то одну, то другую вещь; она могла замереть на месте, рассматривая какую-нибудь статуэтку или узорное покрывало, и вовсе позабыть о времени. Урна с прахом Делия стояла в углу - это был красивый бронзовый сосуд с изображением амазономахии: греческих воинов, побивающих дев-воительниц, пришедших на выручку троянцам. Оглядывая комнату, Поликсена смотрела на этот предмет с такой же печальной рассеянностью, как и на все вокруг. Однажды, вернувшись в свои покои после ужина, который царица давала для своих вельмож, она присела перед урной и стала водить пальцами по фигурам мужей и дев, застывших в вечном противоборстве. Эллинка вспоминала всех, чью смерть она пережила, - всех, кого она любила или просто знала, кем повелевала и кому сама подчинялась... это были люди столь разных вер и обычаев, которые, казалось, никогда не могли бы сойтись. Вдруг Поликсена громко засмеялась, пораженная очень странной мыслью. Если те, которые умерли, живы... должно быть, она одна объединяет их, давая им всем место в своем сердце. А не станет ее, и этот бесплотный хоровод распадется! "Что за вздор!.." Поликсена очнулась, увидев перед собою только погребальный сосуд, наполненный золой, - единственную правду ее настоящего. Царица стиснула зубы; с коротким рыданием припала лбом к холодным чеканным узорам. "Прости меня, Делий, мой прекрасный Адонис! Ты хотел отнять у меня жизнь, которую прежде сам возвратил мне, - и ты был еще так молод!" Она распрямилась и встала, ощутив, как боль вонзилась в левую ногу выше колена. Прихрамывая, Поликсена направилась к постели и села, сложив руки. Вокруг нее сгущались сумерки, нужно было ложиться спать, чтобы завтра подняться пораньше, как обычно... а Поликсена не могла себя заставить сдвинуться с места. И служанки не смели ее тревожить, не решаясь даже зажечь лампы. Вдруг над нею раздался молодой мужской голос: - Предаешься воспоминаниям, мать? Поликсена вздрогнула и подняла голову, опершись на край кровати. Перед ней был Никострат - его простой хитон белел в сумерках, а серые глаза светились, как у всех, кто силен духом. Поликсена вновь ощутила приступ враждебности, с которым не могла совладать. - Я не слышала, как ты вошел! - Не сердись. Я тревожился за тебя. Это была правда; и от этого ее враждебное чувство к сыну странным образом усилилось. Поликсена опустила глаза. Она почувствовала, как Никострат сел рядом; ощутила напряжение и жар его мускулистого тела. Этот спартанец готов был к любому подвигу. Она отвернулась, чтобы не встречаться с ним взглядом, и стиснула руки на коленях. - Тебе есть что сказать мне? - Я получил письмо из Фив. От Диомеда, - произнес он. Поликсене понадобилось несколько мгновений, чтобы вспомнить, кто такой Диомед: и это осознание взбодрило ее, как удар хлыста. - Греки идут?.. Она стремительно встала, и Никострат тоже поднялся. - Да, мама. Осталось уже недолго. Поликсена взглянула ему в лицо; и увидела, что взор его мечтательно устремлен в пространство. Как хорошо она знала это выражение воинов, готовых пролить реки крови ради мгновенных блистательных свершений и быстротечной славы! - Когда мы победим, у тебя останется много времени для воспоминаний. И будет что вспомнить, - рассмеялся Никострат. Поликсена холодно улыбнулась. - Я рада. Она отвернулась, и перед нею опять встал Мануш, высокий и горделивый, в златотканых одеждах, - она вспомнила черные мрачные глаза персидского военачальника, готового исполнить свой долг до конца. "Какое это теперь имеет значение, царица?.. Мы должны придумать, как нам победить врага!" Поликсена стиснула зубы; и ощутила, как сын обнял ее. Никострат крепко прижал ее к груди. - Я люблю тебя, мама. Она знала это; и готова была простить ему очень многое. Но не все. Поликсена мягко высвободилась. - Пора спать, Никострат. Он кивнул и хотел уйти; но тут царица спохватилась. - Погоди! Ты должен сейчас же дать мне это письмо, и мы его обсудим! Никострат тоже спохватился и улыбнулся. - Я ведь принес его с собой! Он обрадовался, что опять обрел в матери союзницу. Поликсена приказала зажечь светильники и подать медового вина; и мать с сыном долго разбирали и обсуждали послание от Диомеда. Молодой фиванец сообщал куда больше сведений о планах и силах греков, чем наместница могла бы узнать от шпионов. Друг Никострата писал, что, по всей видимости, когда это письмо попадет в руки царевича, союзный эллинский флот уже покинет Пирей. Оказалось, что спартанцы все-таки прислали несколько отрядов на подмогу фиванцам и афинянам, хотя оставались в стороне до последнего. Среди спартанских начальников, которые возглавили воинов Лакедемона, двое братьев Адметы - вдовы Эвримаха... Должно быть, эта госпожа, дочь старейшины, сильно повлияла на своих соплеменников. Когда бурное обсуждение закончилось, Поликсена и Никострат еще некоторое время молча сидели рядом, глядя на светильник у царского ложа, отгороженный ониксовым экраном. Потом Поликсена произнесла: - Завтра я сообщу об этом Манушу. Никострат напрягся; она услышала, как часто вздымается его грудь... а потом сын ответил: - Делай что должно, царица. Он встал и ушел, не простившись с матерью. Однако письмо Диомеда спартанец оставил ей. Поликсена быстро приготовилась ко сну. Улегшись в разобранную надушенную постель, она приказала еще некоторое время не тушить огня и дважды перечитала послание из Фив, шевеля губами. Потом разорвала длинный папирус на кусочки и сожгла. Поликсена опустилась на кровать, вдыхая едкий дым, точно от жертвоприношения. Она улыбалась: это была улыбка облегчения и готовности. Скоро все кончится. Для нее и ее семьи - без сомнения. Да будут благословенны боги! Ианта потушила светильник, когда госпожа уже крепко спала. * Реальное историческое лицо, как и египтянин Уджагорресент. Ионийское восстание действительно началось в Сардах, хотя и по иным причинам, нежели в этой вымышленной истории; однако в Ионии в тот период действительно обострился конфликт между персами, их греческими ставленниками и местным населением.