Сумерки Мемфиса

Это началось раньше, чем пришли греки. Поликсене казалось, что повторяются события девятилетней давности, - только теперь все много хуже: как будто то, первое, изгнание из Ионии было лишь дурным сном, который только теперь сбылся... Подстрекаемые лидийцами, против персов восстали жители Клазомен и Фокеи. Гарнизоны были разрушены, солдаты Мануша перебиты; и мятежники двинулись на юг, к Милету. Поликсена созвала срочный военный совет - и сановники, собравшиеся за столом, долго сидели в тягостном молчании. Все понимали, что теперь отправлять войско против бунтовщиков - все равно что дуть навстречу урагану... Хотя в обычное время ионийцев объединяли только общие священные праздники и торговля, теперь все изменилось: на борьбу с Азией поднимется один полис за другим. Наконец Мануш встал и взял слово. Воевода коротко рассказал, как намерен держать оборону: защитники будут кипятить смолу в больших котлах, чтобы лить на головы осаждающим, соберут запасы камней и стрел, договорятся о том, как зажигать сигнальные огни. Со стороны моря, ожидая подхода греков, город будет прикрывать царский флот. Перса выслушали в полном молчании, которое было больше, чем почтительным, - гробовым. Когда верховный военачальник снова сел, члены совета зашептались, и на всех лицах читалось одно и то же... Поликсена, сидевшая, как всегда, во главе стола, перевела взгляд на Никострата и Мелоса. Обоим царевичам, конечно, полагалось присутствовать на военном совете; и, прежде всего, ее сыну, как недавно назначенному командующему силами греков в Милете. Никострат, облаченный по такому случаю в пурпурный плащ поверх белого хитона, занимал место одного из казненных советников. - Что ты скажешь нам, сын? - спросила царица. Никострат несколько мгновений молчал, глядя на нее... потом перевел взгляд на Мануша, и на его скулах заиграли желваки. Вдруг лицо спартанца покрыла пепельная бледность, и он встал, пошатнув скамью: так, что соседи чуть не упали со своих мест. Двое ионийцев - пробулов, членов городского собрания, - разразились возмущенными криками, но Никострат ни на кого не обратил внимания. Он направился к выходу, с развевающимся за широкими плечами пурпурным плащом, стуча своими тяжелыми сандалиями: все смотрели вслед ему... Мелос, вскочивший с места следом за родичем, остался где стоял. Когда хлопнули двери, иониец несколько мгновений впивался умоляющим взглядом в Поликсену, как будто она могла все уладить; а потом, перепрыгнув через скамью, бросился за Никостратом, уже не думая о том, какое впечатление это произведет на присутствующих. Хотя все и так было понятно. И Поликсена, хотя выходка сына наполнила ее стыдом и страхом, теперь ощутила почти облегчение - спартанец оказался неспособен лгать в лицо персу, договариваясь с ним о совместных боевых действиях. Сильнее всего Никострат жаждал насадить Мануша на свой меч; и воевода, несомненно, отвечал царскому сыну взаимностью. Справившись со своими чувствами, Поликсена взглянула на Мануша. Когда Никострат бежал из зала, азиат лишь проводил царевича взглядом, но с места не встал и в лице не изменился. Уж ему и подавно не требовалось никаких объяснений. Поликсена опять ощутила благодарность к этому старому царедворцу и своему ближайшему сподвижнику: его выдержка и ей помогла сохранить самообладание. Наместница встала с кресла, приковывая все взоры к себе. Ей больше не требовалась подпорка, но на заседание совета она принесла с собою свой черный посох, увенчанный набалдашником в виде бараньей головы. Поликсена стукнула им об пол, обведя взглядом притихших придворных. - Благодарю вас всех. Совет распущен, - негромко сказала она. Мужчины опять зашумели, встревоженно переговариваясь; потом начали подниматься со скамей, шелестя своими гиматиями и долгополыми кафтанами. Они вышли, стараясь не смотреть друг на друга и на Поликсену. Тогда коринфянка поглядела на Мануша: он поднялся на ноги вместе с другими, но остался с нею. Поликсена была уверена, что он останется. - Мануш, - в горле у нее встал ком, и она протянула к воеводе руку... но так и не дотронулась до его кольчужного кафтана, с рукавами, вышитыми серебряными лебедиными крыльями. - Я хочу сказать тебе... я всегда высоко ценила твою службу и горда была иметь тебя другом. Перс поклонился. - Я тоже признателен тебе, царица. Он посмотрел ей в глаза - словно затем, чтобы удостовериться, что она ничего больше не хочет сказать ему наедине; и, похоже, был немного разочарован ее молчанием. Однако что-то в лице могущественного азиата навело Поликсену на мысль, что она слишком рано хоронит его. Мануш, видимо, не терял надежды выбраться из этой передряги... хотя на предательство он не пойдет. Мануш покинул ее. Поликсена, немного постояв и прислушиваясь к гулкой тишине, двинулась к выходу - ей хотелось разыскать Мелоса, потому что с сыном было бы говорить слишком трудно. Но когда стражники распахнули перед нею двери, Поликсена ощутила полузабытую мучительную боль в левой ноге: ей потребовалось большое усилие, чтобы не выдать этого. Дальше она шагала ровно, с прямой спиной, но время от времени приостанавливалась, наваливаясь на посох и переводя дух. Она слышала от воинов, что иногда старые раны открываются, особенно такие тяжелые... Только бы не слечь и не оказаться беспомощной перед лицом врагов!.. Оказалось, что Мелос ждал ее в ее покоях. Увидев походку и лицо царицы, он без слов поднялся и помог ей дойти до кресла. - Где мой сын? - спросила Поликсена, когда Мелос тоже сел. - В дворцовых казармах, говорит с солдатами, - ответил зять, который вполне разделял ее страх и неловкость. - Он ничего не сделает, не бойся. Мне кажется, дорогая госпожа, - иониец вдруг наклонился к ней, - ему теперь трудно было бы обнажить меч против Мануша, так же, как и мне: этого-то Никострат и не может вынести... Ничего удивительного, подумала Поликсена с тяжелым сердцем. Они больше года разделяли труды и тяготы, садились за один стол, научились уважать друг друга... а теперь, по прихоти судьбы, должны опять сделаться смертельными врагами. "Как вовремя идут греки", - вдруг пришло ей в голову. Эллинские союзники из-за моря сделают за Никострата... и за них всех то, чего они не в силах совершить сами! Поликсена немного подумала, склонив голову. - Иди к моему сыну, - наконец приказала она ионийцу. - Вы сейчас должны быть вместе. И особенно недопустимо, чтобы Никострат один говорил с солдатами! Мелос кивнул и, быстро поднявшись, убежал. Снова оказавшись одна, Поликсена встала и попробовала походить - сначала с палкой, а потом без нее. Боль проходила, но медленно, и скованность еще оставалась. Эти последствия ранения, по-видимому, не вылечить до конца никакими снадобьями или гимнастикой. Сколько у них осталось времени? Неделя... еще меньше? И кто придет под стены Милета первым - мятежники или греки с запада? Это может решить все! Поликсена постояла немного, глядя в окно, - а потом, постукивая жезлом, направилась в покои Фрины. Она, конечно, старалась всегда уделять внимание детям и внукам; однако давно заметила за собой, что испытывает настоящее желание увидеть свою дочь только в мгновения слабости. Фрина встретила мать ласково - ей тоже нравилось видеть царицу в мгновения слабости. Однако афинянку сильно взволновало поведение брата на совете, о котором Поликсена рассказала ей. И, разумеется, Фрина теперь жила в постоянной большой тревоге, которую научилась держать в себе. Но о близкой военной угрозе Фрина с царицей не заговорила: она сразу спросила ее о другом. - Скажи мне, мама... если нас не убьют... то, когда мы покинем эту землю, куда мы теперь побежим? На какой-нибудь из островов? Сидящая Поликсена задумалась. - Может быть, - медленно сказала она. Ей, как и дочери, привыкшей всегда полагаться на старших, было приятно порою помечтать о том, что когда-нибудь все останется позади. - Если ты говоришь о себе, то Мелос вряд ли захочет поселиться вдали от родины, и тебе придется последовать за мужем... только вы должны подыскать такое место, где нашего семейства не знают. Хотя вам остаться неузнанными будет легче, чем мне самой. Фрина слабо улыбнулась. - Я буду рада, если у нас получится. А что же ты, мама? А Никострат?.. Поликсена оперлась лбом на руку, в которой держала посох; она так ничего и не ответила. *** Когда Диомед с другими воинами садился на корабль в Пирее, жена провожала его, держа на руках крошечного светловолосого сынишку, названного Хризогоном в честь деда. К удивлению фиванца, Антиной тоже пришел его проводить. Когда Диомед обнял и поцеловал на прощанье заплаканную Гликерию и малыша, младший брат подошел к нему. - О них... я позабочусь, если что, - Антиной, непривычно серьезный, кивнул Диомеду на женщину с ребенком. - А ты все-таки побереги себя. Диомед улыбнулся. - Хорошо, брат. Он посмотрел на двоих могучих спартиатов, которым седина в темных волосах только прибавляла значительности, - пентеконтеров, начальников пентекостий*. Это были Полидевк и Дорисс - братья Адметы, о которых он писал Никострату: их отличал столь же беспощадный и цепкий взгляд серых глаз, как и у сестры, с которой Диомед недавно имел честь познакомиться. Хотя эти двое мужей не были главными начальниками в союзном войске, в фаланге различия уравнивались: и Диомед не сомневался, что спартанцы опять пойдут впереди... Воины начали подниматься на корабли, и молодой фиванец спохватился. Он опять обернулся к родным. - Мне пора! Диомед торопливо похлопал по плечу Антиноя, пожал маленькую мягкую руку жены. И, найдя в толпе своего оруженосца, который нес его вещи, протолкался к своим товарищам. Когда триера отчалила, Диомед еще раз помахал рукой Гликерии, которая высоко подняла сына - чтобы муж мог напоследок полюбоваться им. Ну а потом фиванец забыл обо всех, кто ждал воинов на берегу: его мысли всецело заняло другое. Нужно будет непременно свести знакомство с братьями Адметы и поговорить с ними о Никострате. Если они первыми пойдут в атаку и сломят сопротивление азиатов, судьба всего города окажется в руках спартанцев. Диомед ни за что не хотел бы, чтобы Никострат или кто-то еще из царской семьи погиб или был взят в плен: этого они не заслужили! К несчастью, спартанцы плывут на другом корабле и времени для дипломатии останется очень мало... а вести переговоры с такими воинами он не мастак. Диомед вздохнул и препоручил их общую судьбу богам. Уроки прошлого года не прошли для персов даром: теперь южную гавань защищали корабли, выстроившиеся цепью. Эллины пропустили вперед афинян, как искуснейших флотоводцев: и Диомед оказался позади, когда первые из афинских навархов вступили в бой с врагом. Скоро вода закипела, смешиваясь с кровью, и воздух наполнился воплями и скрежетом от соударения доспехов, копий и щитов. Сражение было яростным, но недолгим: в конце концов, греки прорвались, но потеряли четыре своих корабля и почти восемьсот воинов... Персы и ионийцы вырвались из оцепления и ушли на север и на юг. Диомед, еще дрожа всем телом от возбуждения, не мог поверить, что пережил эту схватку: подобно многим молодым воинам, видевшим, как смерть косит их товарищей. Но о своем намерении он не забыл. И когда гоплиты выбрались из покрасневшей от крови воды на пустынный берег, Диомед первым делом высмотрел, где разбивают лагерь спартанцы. Двое братьев-военачальников оказались живы и целы: они о чем-то говорили между собой... Собрав все свое мужество, фиванец направился к ним. И вдруг заметил, что они обсуждают: Полидевк, старший, показывал Дориссу на одиноко высившуюся посреди берега серую гранитную стелу с высеченными на ней именами. "Да это же памятник спартанцам, которые погибли здесь в прошлом году!" - осенило Диомеда. Однако братья-спартиаты его уже заметили и замолчали, пристально глядя на молодого человека. - Хайрете, - сказал он, стараясь держаться прямо. Полидевк кивнул, но не произнес ни слова. - Я пришел просить вас... просить за моего друга, - продолжил Диомед, ободренный тем, что его не прогнали сразу. - Благородные мужи... - Ты ранен? - вдруг перебил его спартиат. Диомед споткнулся на слове. Проследив за взглядом командира пентекостии, он увидел, что по его правому плечу из-под панциря струится кровь и капает с наруча; плечо немного жгло и, разогнув руку, фиванец почувствовал, что конечность начала неметь. Должно быть, зацепило в бою; он и не заметил! Спартанец шагнул ближе. - Раздевайся. Я осмотрю тебя, - приказал он. - Но, господин... Это пустяки, - заикнулся было Диомед. - Я хотел сказать... Однако его уже не слушали: Полидевк начал расстегивать ремни его панциря, железными пальцами прощупывая окровавленное плечо. Диомед молча стиснул зубы. Конечно, эти суровые бойцы привычны следить, чтобы ни один из товарищей не вышел из строя не вовремя. Может, потом ему удастся поговорить с ними о Никострате! Пока командиры не начали всех строить, чтобы идти в атаку, - тогда будет поздно. Если, конечно, осада Милета не затянется: хотя Диомед чувствовал, что нет. Когда Диомеду промыли рану и сделали перевязку, фиванец попросил брата Адметы за Никострата. Он коротко рассказал о достоинствах своего друга... и прибавил, что, скорее всего, это сын царицы установил тут памятник погибшим лакедемонянам. Это был верный ход. Могучий пентеконтер кивнул - обещая, по крайней мере, все услышанное принять во внимание. Диомед вернулся к своим, немного утешенный. Осада продлилась четыре дня: ни персы, ни греки не предпринимали решительных шагов. А на пятый день греки пошли на штурм. Они сломили защиту южных ворот и стен - и ворвались в город: на улицах начался жестокий бой. Не успело солнце опуститься за кровли домов, как греки овладели Милетом. Спартиаты, с окровавленными, истыканными стрелами гоплонами, устрашающим сомкнутым строем впереди всех двинулись ко дворцу. * Пентекостия - воинское подразделение в Спарте, состоявшее из двух эномотий.