Сумерки Мемфиса

Аристодем, сын Пифона из Афин, медленно возвращался к себе домой: один, как, бывало, шел с собраний пифагорейцев в Мемфисе. В сумерках здесь, в Навкратисе, намного легче было вообразить, что гуляешь по улицам родных Афин: белые, открытые дома с колоннадами и фонтанами, светлые хитоны юношей и гиматии почтенных мужей, которые ходили группами и парами, обнимались, смеялись и спорили, как в Элладе. Но Аристодем шел домой без друга. Все, кого он любил, его братья и товарищи, остались в Мемфисе… и не только они. Там осталась та, о которой он грезил ночами. Дни бывший философ посвящал тому, чтобы добиться этой девушки: он, воспользовавшись давними связями мемфисских греков с Навкратисом, занялся торговлей, продажей и перепродажей оливкового масла, которое расходилось в Египте намного лучше, чем в Элладе, и которое эллины ввозили сюда, как серебро и вино. И сын Пифона уже начал преуспевать – совсем скоро он вернется в Мемфис, обнимет старых друзей, отца с матерью и братьев и предложит Филомену, сыну Антипатра из Коринфа, - заносчивому царевичу-изгнаннику, - выкуп за свою невесту и его единственную любимую сестру… Кому еще Филомен мог бы отдать Поликсену? Разве велик его выбор на земле восточных варваров, что бы этот коринфянин ни мнил о себе? Аристодем так задумался, что не уступил дороги какому-то пьяному, который, как и он сам, возвращался в потемках домой один: шедший позади неизвестный грек пошатнулся и схватился рукой за его плечо. Выругавшись, Аристодем повернулся и с силой оттолкнул его… и тут же застыл на месте, вперившись в гуляку. Тот так же смотрел на него, на глазах трезвея. - Теон?.. - Аристодем, сын Пифона? Аристодем?.. – прошептал такой же высокий и светловолосый, как он сам, молодой афинянин. - Как ты здесь оказался? – воскликнул философ, сделавшийся торговцем. Теон, уже совершенно протрезвевший, мрачно усмехнулся: казалось, встреча с дорогим другом его совсем не обрадовала. - Здесь не один только я, Аристодем! Здесь Агафокл-киренеянин, Кадм, сын Деметрия из Фив, Мелеагр, Эврилох, Перикл… Аристодем бледнел, слушая, как Теон перечисляет имена братьев-пифагорейцев. - Вас изгнали из Мемфиса? Всех учеников Пифагора? – воскликнул он, схватив себя за белокурые волосы и тут же отпустив их. - А где сам учитель?.. - Успокойся, друг Аристодем! Изгнали не учеников Пифагора, - Теон обнял его за плечи, дыша на него египетским вином. – Изгнали не философов - и не афинян, и не фиванцев, и не коринфян! Из Мемфиса погнали всех греков без разбору!.. Теон всхлипнул в плечо друга; Аристодем обхватил его, удерживая от падения, а потом сжал его плечи и встряхнул, вынуждая говорить. Сын Пифона смотрел на друга в неверии и отчаянии, сжав зубы. - Как это погнали всех?.. А как же фараон собрался воевать? У него большая часть армии – наемники! Он обезумел? Теон развел руками, смеясь. - Может быть… Но навряд ли. Это какая-то политика, нам неизвестная: думаю, египтяне выкрутятся, им это привычно. И ведь у Амасиса не одни только греки, у него в войске полно азиатов и ливийцев, которые для египтян намного ближе и привычнее в обхождении, чем мы… - А как же мои родители? А Аристон? А Хилон, Калликсен?.. – воскликнул Аристодем, мертвея от мысли о своем отце, матери и братьях. - Аристон и Хилон здесь: я завтра отведу тебя к ним, они сами искали тебя, - поспешно ответил Теон, успокаивающе вскинув ладони. – А твои отец и мать с младшим братом остались в Мемфисе. Моя семья тоже там. Ободрись! Не все уехали или разорились, кое-кому повезло уцелеть. И сам учитель с ними! Аристодем прервал его жестом, полным отчаяния. - А как же Поликсена и ее брат, Филомен? Где они сейчас?.. Теон вскинул красивую белокурую голову; серые глаза его прищурились и заиграли искорками. - О, - со вкусом сказал молодой философ. – Вот это история, которую стоит послушать! Может быть, пойдем к тебе, Аристодем? Друг кивнул, застыв в новом страшном предчувствии; и тогда Теон взял его под руку, и афиняне вместе направились к дому Аристодема, который был уже виден в конце улицы – белый глиняный дом, но построенный по греческому образцу. - Ты знаешь, конечно, что Филомен стал воином фараона, - опять начал Теон, как только они продолжили путь. Аристодем кивнул, напряженно вглядываясь в лицо друга. – Вскоре после того, как ты уехал, сына Антипатра взяли в царскую стражу, в охранители царевны Нитетис. Ты слышал, разумеется, о ней? - Слышал, - Аристодем кивнул. – Так что же? Что же Поликсена? - Вскоре следом за братом забрали во дворец и ее, - Теон печально усмехнулся. – Твою Поликсену приблизила к себе та же божественная Нитетис, эта прекрасная саисская жрица, дочь покойного Априя… Сестра Филомена теперь наперсница египтянки, ближайшая подруга, которая часто посещает дворец по приглашению госпожи. Они так близки, что часто едят за одним столом… и спят в одной спальне, - совсем тихо закончил Теон. Афиняне остановились друг напротив друга на узкой полутемной улице. На лице Теона была смесь торжества и отвращения к египтянам; Аристодем же побелел как мрамор. Только на щеках выступили яркие пятна. - Это правда? Ты уверен? – наконец дохнул он; Аристодем пошатнулся, схватившись за грудь, и друг поддержал его под руку. - Мне стоит продолжать? – серьезно спросил Теон, когда Аристодем отдышался. – Ты еще не достаточно услышал? Аристодем вырвался и топнул ногой. - Продолжай, вороны с тобой!.. Ты мне не ответил – это все правда, что ты сейчас сказал о Поликсене? Влюбленный безумец так смотрел на друга, что тот отступил на несколько шагов; но потом остановился. Он глядел на Аристодема сочувственно и серьезно, оставив зубоскальство. - Это правда, к несчастью, - сказал Теон. – Об этом говорит весь дворец Амасиса, и шепчутся за пределами дворца. Поликсену не раз видели выходящей по утрам из царской купальни или опочивальни госпожи… Аристодем опять вцепился себе в волосы и прикрыл глаза; молодой афинянин весь дрожал мелкой дрожью. - И что же моя невеста делает в спальне царевны? – прошептал он. - Не знаю, Аристодем, - Теон опять позволил себе усмехнуться, но невесело. – Я не прятался под их ложами и не подслушивал под дверями! Афиняне долго смотрели друг другу в глаза. Потом Аристодем кивнул с видом полного понимания и решимости; он расправил сильные плечи. - Все равно! Я дал клятву Афродите, что… - Я еще не договорил, - Теон покачал головой. – Поликсену теперь всюду сопровождают не только наемники, которых прислали ей из дворца, но и атлет Ликандр. Ты помнишь его? Красивые губы белокурого философа искривились теперь в презрении. - Этот здоровенный тупица? - Он не тупица, - серьезно сказал Теон. – Он спартанец. Когда Поликсене прислали стражников, Ликандр один встал на защиту ее дома, подумав, что на имущество Филомена и Поликсены наложен арест… Аристодем сжал кулаки. - Все равно! Я дал клятву богам, что добьюсь ее! - Я вижу, - кивнул Теон. – Только принесет ли тебе радость обладание такой женщиной? Теперь?.. - Ты не понимаешь, - прервал его Аристодем. – Поликсена не просто женщина, она единственная, перед которой я преклонил колени! А ты – единственный, кому я в этом признался! Ты думаешь, я могу такое забыть?.. Теон усмехнулся, прищелкнув пальцами. - Ты ли один, мой ученый друг? Ликандр ходит за ней и охраняет ее дом, не требуя платы, как верный пес, - сказал он. – Полагаю, что наша разумная дева сама ему делает подарки… И полагаю, что он тоже преклонял перед нею колени, хотя лаконец никому этим не хвалился. Аристодем склонил голову и прошептал, как в бреду: - Все равно… Клянусь всеми олимпийцами, что сестра Филомена будет моей, и я заставлю ее забыть все, чем ее одурманили здесь. Женщина никогда не сможет затмить в сердце коринфянки мужчину и сородича, как бы прекрасна и умна та ни была! - Афродита Урания тебе в помощь, - Теон отвернулся, видя, что отговаривать Аристодема бессмысленно. – Только хочу предупредить тебя, друг, что твоя несравненная нимфа уехала со своей госпожой в Саис, в главный египетский город жрецов, где сама Нитетис служила Нейт. Лаконца они тоже взяли с собой. А Филомен отправился с войском на Самос, помогать тирану!* Его отправил сражаться за себя старый фараон! – рассмеялся афинянин. – Когда же Филомен вернется, его наверняка осыплют египетским золотом… - Если он вернется, - сказал Аристодем, сжимая губы. Он взглянул на Теона: казалось, решив что-то окончательно, афинянин закрылся для своего друга. - Идем ко мне, как ты хотел! Ты ведь останешься у меня ночевать? - С радостью, Аристодем, - Теон улыбнулся и приобнял его, но Аристодем не ответил на объятие. Вдвоем афиняне быстро дошли до небольшого, но красивого и уютного дома, который поклонник Поликсены снимал в Навкратисе и скоро надеялся приобрести в собственность. Усадив друга на собственное ложе, Аристодем с помощью своего мальчика-раба принялся накрывать на стол: принес оливок, свежего сыра и хлеба, корзину винограда и фиников и большой кувшин вина из Дельты. - Славно ты устроился! – воскликнул Теон, похлопав замершего перед ними юного прислужника по стройному бедру. – Клянусь Аполлоном, я бы сам давно переехал в Навкратис, не будь в Мемфисе Пифагора! Аристодем мрачно взглянул на него, и Теон, подняв руки и извинившись улыбкой, замолчал. Друзья улеглись рядом и стали ужинать; вначале, хотя прижимались друг к другу тесно, философы были далеки друг от друга мыслями и ничего не говорили, но вскоре дары Диониса сблизили их, как не могли бы слова. Вино сперва развязало им языки, а потом бросило их в объятия друг друга; афиняне припали друг к другу на плечо, перемежая слезы с проклятиями египтянам и всем варварам на свете. А потом они заснули вместе, найдя в этом утешение, как когда-то давно. Утром Теон повел Аристодема на свидание вначале с его собственными братьями, искавшими здесь места и пристанища, а потом со всеми их мемфисскими друзьями-эллинами. Они закатили пирушку, на которую позвали смазливых греческих музыкантов, радовавшихся любому случаю заработать, и египетских танцовщиц. Одну из них Аристодем увлек на свое ложе. Но и в ее объятиях он представлял себе Поликсену: незнакомое, крепкое и загрубелое от работы, но столь желанное тело, темные, но не черные, как у египтянок, глаза, руки, запах – каждый проклятый миг! Протрезвев, Аристодем выгнал свою любовницу, которая зашипела, как мерзкая египетская кошка, и осыпала его проклятиями, половину которых он не понял. И обрадовался этому: египетские проклятия в последнее время вызывали в нем безотчетный страх. Вернувшись с этого убогого симпосиона домой, Аристодем достал из сундука в углу своей спальни завернутую в льняную тряпицу драгоценную серебряную статуэтку небесной Афродиты – Урании. Он помнил слова своего насмешливого друга, но воспринял их не так, как Теон, возможно, желал. Держа в ладонях маленькую богиню любви, Аристодем долго шептал молитву ей. Потом поцеловал Афродиту и не стал убирать ее в сундук – оставил на письменном столе, за которым сверял свои счета. Он не боялся, что мальчишка-раб ее стащит. Образ Афродиты скоро сменил образ живой возлюбленной – ее низкий смуглый лоб под повязкой, низко лежащие и прямые, как у Афины-девы, густые брови. Что-то новое вошло в душу философа в эти мгновения. Прежде он желал обладать Поликсеной – теперь же жаждал добиться ее любви. Чтобы ее темные глаза обращались на него с таким же восторгом, как, должно быть, на эту царевну Нитетис, чтобы она спорила и рассуждала с ним так же горячо… Снова обратив взгляд на богиню, Аристодем шепотом повторил клятву добиться коринфской царевны. * Хотя история афинской демократии начинается несколько позднее, с 500 г. до н.э., взгляды, способствовавшие ее формированию, несомненно, начали складываться ранее. Именно с расцветом политической демократии совпал расцвет античной культуры.