Сумерки Мемфиса

Оставшиеся до отплытия пять дней прошли спокойно… и промелькнули почти незаметно: эллины собирались в путь и были озабочены дележом царской благостыни. Сородичи, товарищи и любовники, которых было среди уцелевших греков несколько пар, тревожились о том, как персам вздумается рассадить их по кораблям, и кто будет этими кораблями править: Филомен все еще прозревал в поступке Камбиса глубоко скрытое лукавство, направленное во вред греческим полисам. Он даже предполагал, чем руководствовался царь царей, отпуская своих пленников по домам… Одежды, сухих фруктов, сушеного мяса и лепешек, которые прислала раненым великая царица, оказалось ничтожно мало на всех; из-за золота же между еще не окрепшими солдатами даже вспыхнуло несколько ссор, которые Филомен уладил, пользуясь почти благоговейным уважением и любовью, что питали к нему его воины. Хотя все они изначально сражались не за свою землю, а за египетское золото. Военачальник почтительно передал Нитетис через жрецов, что еды и одежды на всех не хватает. О золоте, конечно, коринфянин не просил. Царица прислала еще дважды по столько еды и льняных тканей разной плотности, из которых воинам предлагалось самим делать себе повязки на раны и набедренники. Разумеется, греческих хитонов в Саисе не шили, хотя древний город был славен ткачеством. Но люди были очень благодарны и за это, и все греки возносили хвалы щедрой и смелой госпоже Обеих Земель. Филомену удалось выяснить, что Пифагор, которого пленили в Мемфисе вместе с немногими учениками, теперь живет в саисском дворце, и Камбис не только позволил ему беспрепятственно продолжить свои ученые изыскания, но и несколько раз говорил с философом наедине. Пифагор сейчас занялся астрологией, в которой были особенно сведущи персидские маги, рассчитывая человеческие судьбы по звездам и по часам. Филомен почему-то ощутил тоску и почти отвращение, услышав о новом увлечении божественного учителя. Конечно, военачальник знал, что астрологией самосский мудрец занимался с юности, проходя обычную для их времени школу; но эта высокая восточная наука никогда не вызывала у Филомена доверия и напоминала молодому эллину мошенничество или просто заблуждения книжников, которые сбивают с толку людей совсем невежественных. Пифагор, конечно, был выдающийся мыслитель, Филомен был обязан ему почти всем своим образованием: но даже великие умы совершают ошибки. Филоменов черный жеребец, раненый легко, оправился скорее хозяина – и в тот день, когда эллинам пришла пора уплывать, военачальнику фараона привели обратно его скифского скакуна. Филомен был так же рад видеть старого друга, как сокрушался о потере боевых товарищей и своего филэ. Впрочем, чувствовал коринфянин, между ним и Тимеем давно уже не было той любви, которая заставляет жертвовать всем прочим. Они переросли свое юношеское чувство, которое выгорело в гораздо более сильном пожаре. Остающийся заложником и гостем персов Филомен, как и хотели от него товарищи, сел на коня во главе своего пешего греческого отряда, как будто опять готовился вести их в бой – в последний бой. Оглядев со спины Фотиноса узкие улицы, в правильном порядке засаженные сикоморами и пальмами и застроенные одинаковыми изжелта-белыми глухими домами, Филомен гадал, знает ли об отъезде эллинов сестра, и вышла ли она посмотреть на это хотя бы издали, найти глазами брата. Он не нашел среди попадавшихся навстречу людей Поликсены, до самых городских ворот, где эллинов остановили египетские стражники. Пленников следовало еще раз проверить, а Филомену нельзя было ехать с ними далее! Он чуть не позабыл об этом! Коринфянин взглянул на множество конных отлично вооруженных персов, которые сопровождали его пеших и почти безоружных товарищей, и вдруг заложника охватил ужас. Откуда Филомену знать, что азиаты не перебьют его воинов, стоит только тем отъехать от Саиса?.. Начальник персидского отряда, которого Филомен прямо спросил об этом, страшно разъярился. Он долго кричал на пленника, ударяя себя рукой в грудь, а потом указывая в сторону дворца. Филомен уже неплохо понимал и объяснялся по-персидски, но азиат говорил слишком быстро и напористо; только когда перс несколько раз поклонился в сторону дворца, эллин понял, что этот человек называет своего царя подобием бога на земле и считает несмываемым преступлением любое нарушение его приказа. Быть может, и так, мрачно подумал эллин: но откуда ему знать, каков в действительности был приказ Камбиса?.. Сын Антипатра заставил персидского начальника подтвердить перед лицом всех эллинов, что он приведет его воинов к кораблям. Азиат, к изумлению Филомена, не отказался и поклялся в этом, прибавив с негодованием, что ложь в его стране считается одной из самых больших гнусностей перед лицом единого бога. Филомен немало изумился такому ответу. Впрочем, разве лжец когда-нибудь назовет себя лжецом? Но ему оставалось только положиться на слово Камбиса. Он спешился, чтобы в последний раз обнять Тимея и остальных, кто желал проститься со своим вождем. Многие хотели обнять Филомена, кроме Тимея; и воины не сдерживали слез. Последним Филомен крепко обнял любимого друга, расцеловал его и пожелал здоровья и радости в родной Элиде. - Поезжай искать счастья еще куда хочешь, - прибавил Филомен, улыбаясь. – Но только не сюда! Тимей засмеялся, хотя на сердце у него тоже лежал камень. - Как скажешь, царевич, - ответил светловолосый сын Элиды. Конечно, Тимей понимал, что, скорее всего, его в Египет уже не пустят – если позволят сейчас покинуть эту страну. И оба друга сознавали, что сейчас в Египте, жившем обособленно от всего мира, решается судьба всего мира. Они еще раз обнялись и поцеловались; потом Филомен отвернулся, чтобы не расчувствоваться чрезмерно перед лицом врага. Персы, заметив настроение пленников, в нетерпении прикрикнули на них. Пора было продолжить путь. Филомен вскочил на Фотиноса и, выпрямившись, помахал тем из воинов, кто еще раз обернулся, желая запечатлеть в памяти образ любимого вождя; потом замер, подняв руку и улыбаясь. И только когда последний грек скрылся за воротами, Филомен круто поворотил коня и поскакал прочь, назад к храму Нейт: его сопровождало еще двое персов, которые не отставали от него, ловя каждое движение, но сын Антипатра не видел их. Слезы бежали по его лицу, а грудь разрывалась от боли, будто пораженная невидимым дротиком. *** Поликсена, прислушиваясь к себе, позвала Ликандра не на следующую ночь, а на следующую после той. Будь он ее мужем, она не могла бы ему отказать в его желании; но почему-то чувствовала так, что даже будь Ликандр ее мужем, он уступил бы подобной просьбе. Не потому ли она пожелала, почти полюбила его? Хозяйка присматривалась к лицам, встав на другое утро, - присматривалась ко всем, когда отпустила Та-Имхотеп, которая уничтожила все следы страсти. Остальные эллины и слуги дома вели себя после этой первой ночи, как ни в чем не бывало. Вернее сказать, они даже чрезмерно старались вести себя, как ни в чем не бывало… разумеется, ее домочадцы все узнали, как и бывает в таких любовных делах. Ликандр пришел к госпоже в полдень, смущенный, счастливый. Он ожидал себе приговора. И Поликсена назначила своему любовнику новое свидание, после чего лаконец скрылся с ее глаз, чтобы посвятить себя упражнениям в одиночестве и с товарищами с удвоенным рвением. Говорить им все еще было мало о чем, хотя Поликсена знала, что Ликандр любит ее больше всех людей и всех богов. Не потому ли лаконцы так чтят своих женщин, что мало видят их, живя в военных общежитиях и занимаясь только военным делом – и умирают в расцвете лет, а каждое свидание любовников, мужей и жен может стать для них последним? Поликсена почти ни с кем не виделась в то время, которое осталось ей до следующей встречи с любовником. Она приводила в порядок свои папирусы и просто сидела в своей комнате, думая о Ликандре, о царице и о брате. Иногда она спрашивала себя, не хочется ли ей зачать от спартанца дитя. Почему бы и нет? Филомен, если они снова увидятся, отнесется к этому иначе, чем отнесся бы прежде, - Поликсена знала это! Потом она думала о Нитетис, и ей вдруг представлялось, что царица станет ревновать. А стоило задуматься о положении Нитетис, как Поликсена ощущала себя настоящей изменницей. Как слепы они все – как Гомер, и узнать бы, кто их поводырь!.. Нитетис ничего не сообщила о себе в эти дни, и Поликсена могла заключить из молчания великой царицы все что угодно. Но когда к ней пришел Ликандр, все прочие мысли словно вымыло из ее головы морской волной. Он был так рад ее любви! Неужели же она не обязана подарить хоть немного любви этому воину – которого ждет аоротанатос, безвременная смерть, как говорят в его родимой Спарте? В этот раз они совсем не говорили во время объятий. Поликсене вначале стало страшно не откликнуться на страсть любовника, но потом чувство захлестнуло ее гораздо сильнее, чем в первый раз. Они дважды доводили друг друга до блаженства, и Поликсена чувствовала, что спартанец мог бы брать ее еще и еще, не ощущая усталости. Но когда последний вал схлынул, он остался лежать с ней на берегу, не требуя ничего сверх того, что возлюбленная желала дать ему. Обнимая ее, любовник вдруг попросил подругу что-нибудь ему рассказать о себе – он хотел знать ее всю, как неизведанную страну, которую только что покорил. Поликсену неприятно укололо это собственничество, но потом она стала рассказывать, и ей очень понравилось, что ее слушают с таким неослабным вниманием. Она начала с самого детства, о котором Ликандр почти ничего не знал, и сама не заметила, как добралась до своего настоящего и своей работы с царицей. Поликсена не замечала, что долго и вдохновенно рассказывает любовнику о персах; пока не ощутила, как пальцы Ликандра сильнее сжали ее руку, которую он все это время держал в своей. Поликсена вздрогнула и замолчала. Посмотрев на любовника, она увидела, что тот приподнялся на локте и слушает ее еще более жадно, чем раньше. - Что ты? – спросила девушка, которую насторожило его выражение. – Тебе не нравится, как я рассказываю? Гоплит покачал головой и улыбнулся: в его серых глазах зажглись огоньки, которых она не видела прежде. - Очень нравится, - ответил Ликандр и, притянув ее к себе уверенным движением мужа, поцеловал. – Спи, ты устала. Поликсена устроилась рядом с ним и, когда спартанец уже заснул, прижимая ее к себе, подумала, что так и не сказала ему уйти. Как она могла бы теперь? "Брат, где ты? Помоги мне это распутать!" - мысленно воззвала Поликсена к своему главному заступнику. Но брат сам был таким же пленником. Утром, однако, Ликандр проснулся раньше подруги и ушел незамеченным, оставив ее на ложе. Та-Имхотеп, которая пришла служить ей, как обычно, держалась как всегда бесстрастно. Но когда после омовения служанка красила ей лицо, госпожа спросила прямо: - Ты сообщала о чем-нибудь царице или своей сестре? Рука с кисточкой замерла над ее бровью. Поликсена ожидала, что египтянка спросит – о чем; и готовилась разгневаться, хотя сердиться приходилось прежде всего на себя. Но ей не пришлось этого делать. - Я ничего никому не говорила, госпожа. Хорошие слуги держат рты закрытыми, когда выходят из дома, - ответила Та-Имхотеп. Они посмотрели друг другу в глаза. С тех пор, как Саис поуспокоился, египтянка уже не раз посещала городской рынок, хотя ее госпожа приставляла к ней воина для охраны; и в другое время хозяйка не следила за ней. Поликсена усмехнулась и, кивнув, разрешила рабыне продолжать. Может быть, Та-Имхотеп даже немного любила ее; если ушебти способны любить своих владельцев или орудия – руки, держащие их. Что за страна! Через два дня она получила письмо из дворца – как всегда, полное любви и подробностей царских дел и собственных дел Поликсены, которые были неотрывны от царских. Нитетис сообщала ей, что эллины отплыли благополучно, Камбис поклялся в этом, стоя лицом к огню. Она также приписала, что Филомена переселили из храма во дворец, поскольку государь желает беседовать с ним и, видимо, не раз… Но это подождет – а перед тем Поликсена может увидеться с братом: Нитетис, если позволят обстоятельства, пошлет военачальника домой к сестре уже завтра! У Поликсены неистово заколотилось сердце; бросив папирус, она упала на колени и возблагодарила всех богов. На другой день утром, когда Поликсена только села завтракать, запыхавшаяся и разрумянившаяся, против обыкновения, Та-Имхотеп прибежала к госпоже с сообщением, что приехал гость. Поликсена бросилась с террасы в дом и, пробежав комнаты и слетев вниз по лестнице, выскочила на порог. Она чуть не столкнулась с незнакомым воином в греческом панцире, широком белом плаще и шлеме с белым гребнем, который схватил ее за плечи, обдав запахом кожи, конского пота и мужчины. Еще от него пахло мускусом, совсем новый аромат. - Филомен!.. Плача, Поликсена припала к его плечу; брат прижал ее к себе и долго не отпускал. Но она вдруг почувствовала, что обнимается с незнакомцем, хотя и с самым любимым и долгожданным. Брат и сестра отстранились друг от друга. Военачальник снял шлем и взял его подмышку; он встряхнул длинными черными волосами. Поликсена подумала, что Филомен стал еще красивее с тех пор, как они расстались. Неужели пролитая кровь так красит мужчину? - Ну, что ты мне скажешь, любимая сестра? – спросил он. Филомен улыбался, но Поликсена вдруг почувствовала, какого приема он ждет от нее. Она сложила руки на груди и отступила от него. - Я бы назвала тебя великим героем, брат, - воскликнула девушка, - но ты осел!.. Что бы сказал учитель? Что он говорил тебе?.. Военачальник вскинул руку, заставляя сестру замолчать. - Мне сейчас кажется, что учитель ошибался почти во всем, - сказал Филомен. Поликсена стала серьезной, как во время их бесед в Мемфисе, когда город Птаха еще не был сожжен. - Пойдем в дом, - сказала она.