Сумерки Мемфиса

Египтяне достигли большого мастерства в ваянии - это признавали даже в Элладе, и эллинские скульпторы многому научились у мастеров Та-Кемет. Даже афинские художники вынуждены были признать, что еще когда греки изображали своих богов, обтесывая подвернувшиеся под руку каменные или деревянные столбы, египтяне добились высокой точности повторения человеческих черт в различных сплавах металлов, в хрупком алебастре, самых мягких и самых неподатливых породах камней. Египетские же колоссы до сих пор приводили в изумление всех иноземцев - та же искусность, но в размерах, требующих огромных и столь же согласованных человеческих усилий и точнейших математических расчетов. - Вот урок, который мы должны помнить, но не должны повторять, - сказал старый скульптор по имени Гермодор двоим своим ученикам, когда они отчитались ему в своей работе и отдыхали в мастерской, ощущая и удовлетворение, и уныние оттого, что достигли еще очень малого. В такие мгновения учитель всегда находил, чем занять их ум и воображение, как побудить дальше упорно двигаться к вершине, казавшейся столь далекой. - Почему нам не следует повторять египтян, учитель? - спросил один из юношей, глядя на свои руки, на которых засыхала глина. - Разве это не чудо ваяния, как ты сам говорил, - суметь создать такие великие статуи? Гермодор засмеялся. - Чудо, Горгий, ты прав! И ты прав, что эти статуи - великие для египтян и показались бы такими другим восточным народам! Он хлопнул в ладоши и потер руки, тоже перемазанные в глине. - Но нам - нет. Величие египетского народа заключалось в возвеличении его царей до такой степени, чтобы простые люди рядом с ними ощущали свою малость и бренность... ничтожность своей земной жизни, и возлагали все надежды на вечность. А вечность им представлялась не столько даже в своих забальзамированных телах, которые воскреснут в царстве Осириса, сколько зримо воплощалась в этих богах на троне, как и в их храмах, прижизненных и заупокойных. Старый афинский мастер долго жил в Та-Кемет и знал, о чем говорил. Но тут внимательный Горгий заметил странность в словах учителя и спросил: - Ты сказал - величие египтян заключалось в этом раньше, учитель? А что же теперь? - Теперь таких статуй, как и таких потрясающих умы храмов, в Та-Кемет больше не создают, - улыбнувшись, сказал Гермодор. - А это значит, что прошло время этого народа! Да разве вы сами не можете судить о Египте по тому, что сейчас происходит? Оба юноши кивнули. Все знали, что Камбис до сих пор сидел на троне в Саисе. А когда царь царей умрет или покинет эту страну, на ее престол заступит новый перс. - Кроме того, в египетской скульптуре повторяется один и тот же канон, - продолжил скульптор, который начал в волнении прохаживаться по мастерской, потирая узловатые руки. - Это не только и не столько от неумения следовать натуре, хотя отчасти причина и в этом. Египтяне стремились к повторению образцов, казавшихся им совершенными, во всем... потому и пронесли свой жизненный уклад через тысячи лет. Но повторение без поиска приводит к тому, что художник в конце концов замыкается сам в себе и творец в нем умирает. - У наших статуй тоже тела и лица похожи, - отважился заметить тот же Горгий. - Мужчины между собой, женщины между собой! И позы, в которых изображают мужчин и женщин! Гермодор даже похлопал своему ученику. - Совершенно верно! И причина этого повторения во многом такова же, что и у египтян. Если бы вы видели вавилонские скульптуры, - усмехнулся художник, - вы бы заметили, что и азиаты очень долго шли тем же путем, может быть, сами того не ведая, как и мы. Произвол богов поистине удивителен и несомненен! - Но ведь ты говорил, учитель, что египтяне считают... то есть считали своих царей богами, и даже позы, в которых их изображали, издревле имели сокровенный смысл, - впервые подал тут голос второй ученик, Никий. - Например, выставленная вперед нога... - Означает шаг в вечность, - кивнул старый афинский мастер. - Прекрасно, Никий, ты хорошо меня слушал. Но мы с вами не жрецы Черной Земли, и не стремимся к постижению их таинств. Мы стремимся постичь общие законы искусства, - тут Гермодор понизил голос, точно сам священнодействовал. Старый афинянин посмотрел на одного ученика, потом на второго. - Мы должны понять, как именно искусство развивается, как отражается в нем ум и душа человека - и как искусство воздействует на ум и душу. Ибо все, что действует на другие вещи, испытывает на себе обратное воздействие. И нам следует понять, - Гермодор поднял палец, - какой путь предназначен богами нашему эллинскому искусству. Ибо это путь особенный, и именно сейчас найти его очень важно! Юноши притихли, ощущая себя так, точно в этой маленькой мастерской, - пропахшей глиной и стружкой, с тускло блестящими горками мраморной крошки тут и там, - с ними троими, учителем и учениками, именно сейчас совершается нечто великое. Потом Гермодор сделал обоим ученикам знак. - Идите за мной, дети, я кое-что вам покажу. Переглянувшись, юноши последовали за скульптором в соседнюю комнату. В ней не было следов прерванной работы, поиска и творения, всегда сопряженного с разрушением, но были готовые скульптуры - в человеческий рост и маленькие, в палец, сидячие, бюстовые и барельефы, на столах и на постаментах. Некоторые, особо ценные, были накрыты полотном. Гермодор зашел в угол и, нагнувшись, бережно снял покров с невысокой статуи. Почему она невысока, стало ясно сразу же, - эта ярко раскрашенная деревянная фигура изображала сидящего египетского писца: за работой, с дощечкой на скрещенных ногах и с тростинкой для письма в правой руке. - Видите, красный цвет, канонический для мужских изображений, - палец художника указал на фигуру, но не дотронулся. - Но я сразу выделил эту статую из других, как один из лучших образцов, какие мог найти у египтян! Назовите сами, чем она особенная! Никий, ты! Теперь скульптор обращался ко второму ученику, менее бойкому, но не менее внимательному, чем его товарищ; но Никий в этот раз не нашелся с ответом. Ответил снова Горгий. Обежав глазами деревянную фигуру, он пристально рассматривал широкое лицо с миндалевидными черными глазами. Голова статуи была покрыта париком, а приземистое, плотное тело одето в одну белую юбку-схенти. - Лицо живее, чем у других, - не равнодушное, а сосредоточенное, - сказал юноша. - И черты, как у живого человека... канон в нем виден, но можно сказать, что присуще этому египтянину и только ему. Гермодор кивнул. - Верно! Еще? Горгий нагнулся и притронулся к палочке для писания в руке деревянной фигуры. - Еще... он занят делом. Юноши ухмыльнулись, забавно было говорить так о статуе, - но старый мастер остался совершенно серьезен. - Именно так. Это одна из немногих попыток египтян изобразить человека в движении, что есть труднейшая задача для художника. Художник должен научиться передавать как внешнее движение, - Гермодор опять поднял палец, - так и внутреннее, движение души! Только тогда его работа оживет, в ней вспыхнет божественный дух! Гермодор перевел дыхание. - Египетский мастер попытался сделать и то, и другое! И почти добился успеха! Но передавать могучее усилие героев, усилие титанов, преображающих мир, должно научиться нам. Мы, эллины, - будущее мира. Юноши долго молчали, и восхищенные, и даже придавленные словами афинского мастера. Они еще не чувствовали в себе силу для таких свершений. Потом Горгий робко спросил - коснувшись колена наставника, будто сидел у ног божества: - Как же нам научиться передавать это движение? Гермодор добродушно рассмеялся. Он положил руку на жесткие кольца черных волос юноши. - Если бы я это знал и мог объяснить, мой мальчик, я бы учил вас вместе с Аполлоном и девятью музами. Он помолчал. - Вдохновение, божественная искра, которую художник передает творению, есть самое непостижимое. И попытаться овладеть этой тайной - кощунственно, это посягновение на то, что принадлежит богам... Можно творить, не зная законов искусства: вам теперь известно, что тысячелетиями люди создавали статуи и росписи, работая только наитием в том, что не касалось математических расчетов, способов смешения красок и обработки камня и металла. Но ремесленника от мастера отделяет пропасть, невыразимая человеческими словами... Однако великие художники будущего, которых должна дать миру Эллада, будут руководствоваться наитием, твердо зная законы своего мастерства! Тут хрупкий светловолосый Никий хмыкнул. - Дать художников всему миру, учитель? И варварам тоже? Он бы не решился на такую дерзость, если бы не был задет до глубины души. Горгий промолчал, но явно был согласен с товарищем. Глаза Гермодора сердито загорелись. - Как думаешь ты, - он резко кивнул Никию на статую писца, - не считают ли нас варварами эти мастера? И в какую клетку ты запрешь божественное пламя, чтобы оно не досталось недостойным? Молодые эллины молчали, опустив глаза. Никию нечего было сейчас возразить учителю; но юный афинянин обещал себе, что найдет доводы потом. Только бы вернуться в Афины и рассказать друзьям и отцу, члену ареопага*, чему учит их с Горгием мастер! Неожиданно Гермодор сказал: - Я хочу показать вам еще одну работу. И вы должны обещать, что не будете говорить о ней никому, пока она не будет закончена... Это моя собственная работа. Чувствуя немое изумление и волнение юношей, скульптор улыбнулся. - Вы помните, конечно, что не в моих правилах показывать кому-нибудь свои неоконченные статуи. Но сейчас я нарушу свое правило ради вас двоих. Чтобы сегодняшний урок принес свои плоды! Он стал серьезным и даже мрачным, как жрец. - Обещаете ли вы молчать, дети? Юноши горячо кивнули. Горгий и Никий невольно взялись за руки, хотя не были близкими друзьями, только соучениками. Гермодор подошел к накрытой статуе, которая еще раньше обратила на себя внимание учеников своей высотой, - с рослого мужчину, - и непривычными очертаниями, угадывавшимися под простыней. Виденные юными художниками до сих пор греческие коры, священные статуи девушек, изображения богинь, героев и атлетов все были статичны, подобно египетским. А эта статуя... Гермодор сорвал простыню, и свет, падавший в узкое окно мастерской, заиграл золотом на полированном мраморе. Горгий и Никий дружно ахнули; Горгий обхватил Никия за плечи, а тот даже не обратил внимания, хотя не любил, когда к нему прикасались. - Это... это, - начал Горгий и осекся. Он убрал ладонь с плеча товарища и подошел ближе, протянув руку к невиданному чуду. - Смотрите и запоминайте, - сурово сказал старый художник. Казалось, он вовсе не считает эту работу своей заслугой - или, вернее, лишь отчасти своей заслугой. - Совершенного покоя не бывает! Бывает лишь переход от одного движения к другому, от одного усилия к другому, - произнес Гермодор, почти благоговейно касаясь могучего плеча нагого воина, присевшего, выставив копье, - как перед смертельным броском. Фигура пока еще меньше, чем наполовину, выступила из камня, но уже виден был грозный наклон головы, напряжение всего тела: готовность к прыжку из жизни в смерть. Смерть во имя свободы, если не победа вот этим, последним броском копья! Из мрамора появились только голова, верхняя часть тела и склоненные колени воина, державшего копье у ноги, но обоим юношам стало пронзительно ясно, что более совершенной скульптуры они никогда не видели. Гермодор опять накинул на голову мраморного атлета простыню. Он оперся о стол, на котором стояли несколько статуэток эбенового дерева, и голос его вдруг зазвучал надсадно и хрипло, как после огромного напряжения. - Мне кажется с тех пор, как я приступил к работе, что это сам Аполлон или Афина-воительница направляют мою руку и душу... И кощунством мне кажется говорить об этой статуе, пока она не будет готова. - Но, учитель, - Горгий наконец обрел голос. - Разве ты работаешь в этой комнате? Ведь здесь даже не повернуться! И инструментов поблизости не было видно. А уж этому воину с телом и духом Геракла, который позировал Гермодору, и вовсе не нашлось бы тут места! - Где я работаю - это тайна, известная только ему, - Гермодор показал на копьеносца, - и моим помощникам, которые умеют держать язык за зубами. Надеюсь, и вы это сумеете. Юноши кивнули. - Ступайте. На сегодня урок окончен, - художник, казалось, не в силах был долее заниматься посторонними вещами, мысленно уже углубившись в свою великую последнюю работу. Горгий и Никий вышли, стараясь не шуметь. Когда они миновали просторное рабочее помещение и, выйдя через полуотворенную дверь, оказались во дворе мастерской, то остановились, посмотрев друг на друга. Юные художники читали в глазах друг друга одну и ту же мысль. Горгий сделал знак Никию сесть на скамью под оливой. И когда ученики Гермодора сели, Горгий сказал товарищу: - Так вот о чем уже месяц говорят на агоре! Я знал, что учитель готовит к выставке что-то необыкновенное, но и подумать не мог... - Говорят, что Гермодор ваяет эту статую с раба, - Никий понизил голос до шепота и оглянулся на дверь, оставшуюся приоткрытой. Горгий помолчал. Качнул ногой, по щиколотку переплетенной ремешками нарядной сандалии. - Не может быть, - наконец сказал он. - Раб не может... Нет, это, должно быть, и вправду свободный спартанец. Только как Гермодор убедил его позировать! Никий хмыкнул. - Ну, разве учитель скажет! Только скоро все равно люди узнают. Художники вообще не умеют прятаться, а такие, как Гермодор, и подавно! Знал бы он, что... Горгий пожал плечами. - Наверное, догадывается, что все уже чешут языками. Но думает, что это грех перед богами. Никий сжал губы. - А ведь и правда грех. Разве ты когда-нибудь видел такое искусство? Нельзя, чтобы учителю кто-нибудь помешал! Надо молчать! Горгий кивнул. Еще немного посидев рядом в задумчивости, юные скульпторы встали и пошли прочь. Выйдя со двора на улицу, юноши расстались: пережитое в мастерской чувство только ненадолго объединило их, хотя оба были сыновьями благородных и состоятельных афинян и давно обучались у Гермодора вместе с другими юношами. Он даже взял с собой Горгия и Никия в Марафон, как особо одаренных учеников, и, как наиболее одаренных, посвятил их в свою тайну. Но художник может идти вместе с друзьями лишь до определенной ступени. Наступает время, определенное богами, когда творец остается одинок. Так думал Горгий, возвращаясь домой от учителя. * Совет старейшин в Афинах, члены которого избирались пожизненно, до конца античного периода остававшийся авторитетнейшим властным и судебным органом. Рабовладельческая демократия умерила полномочия ареопага, но он во многом сохранил свое влияние.