Сумерки Мемфиса

Поликсена совершенно перестала надеяться на возвращение мужа. Ей все еще казалось, что он жив... и странное дело: чем больше проходило времени, тем более усиливалось это чувство. Но надежда на воссоединение с Ликандром слабела. - Мне кажется, что мой муж стал чем-то не для меня одной... что он совершил что-то для всех греков! - сказала она однажды великой царице, когда гостила во дворце со своим сыном. Поликсена, оставленная всеми влиятельными мужчинами, которые о ней заботились, и Нитетис, которой царь царей тоже теперь уделял мало внимания, опять проводили вместе много времени. - Мой муж больше не мой, Нитетис! - сказала Поликсена. - И если он, каким-то путем, вернется ко мне, я разделю его славу: и, может быть, это окажется дурная слава. Поликсена утирала слезы. Она оставалась здоровой и крепкой, и здоровым и крепким подрастал их с Ликандром сын - но у нее болело сердце от чувств, которые не находили выхода. - Что бы это значило, госпожа? Как ты думаешь?.. Нитетис прижала эллинку к себе. Они были вдвоем в спальне великой царицы - которая, как все женские покои в саисском дворце, сейчас принадлежала Нитетис безраздельно. - Во всем, что происходит, воля богов, не забывай, - сказала царица. - Вас учат думать так, но не учат чувствовать и действовать с этим осознанием. Эллины слишком часто ведут себя так, будто они сами себе хозяева! - изумленно рассмеялась египтянка. Поликсена посмотрела ей в лицо с таким же изумлением. - А так не может быть? - Конечно, нет, - ответила жрица матери богов. - Ваша греческая свобода, которой вы так дорожите, - не более, чем дарованная вам возможность испытать себя и исполнить ваше предназначение! Если вы в руке богов или единого бога... никакой свободы быть не может. - Это должно быть так, - тихо сказала ученица Пифагора. - И это не может быть так! Она обняла руками колени и положила на них голову, отказываясь биться над этим противоречием. Сам Пифагор бы его не разрешил. - Как ты думаешь, где мой муж? Нитетис покачала головой. - Если он вправду жив... то, скорее всего, в плену. Поликсена закусила губу, понимая, что царица смягчила смысл своего ответа. "В плену" могло означать только рабство. Если Ликандр не лишил себя жизни от позора... нет, боги не могут быть так жестоки! Она вдруг вскочила на ноги и прошлась по комнате, пиная раскиданные по ковру пурпурные подушки и сжимая кулаки. - Я теперь поверила в бога персов, единого и величайшего! - воскликнула эллинка. Дочь Априя подалась к подруге. - Почему?.. - Потому что только величайший бог может допускать такое, - дрожащим голосом сказала Поликсена. - Только тот, для кого наши жизни и судьбы пустяк, может уничтожать нас тысячами и столь многих обрекать на муки... Великая царица, сжав руки, встала на ноги и посмотрела на эллинку, кусая губы, - потом быстро отвернулась. - Думаю, мой божественный супруг согласился бы с тобой... Вот так верят персы, и потому основание их царства столь прочно! Обе помолчали. Потом Нитетис спросила: - Ты будешь ждать его и дальше? Поликсена тяжело вздохнула. - Я буду ждать знака... если для вашего единого и величайшего бога я слишком ничтожна, пусть мне пошлет знак какой-нибудь из тех, кому мой народ приносит в жертву быков и овец, и кому эти жертвы достаточны. Египтянка едва заметно улыбнулась: ей было и порой забавно, и горько, и отрадно слышать такие рассуждения. Их с Поликсеной разговоры так напоминали ей беседы с жрецом Уджагорресентом. Она подошла к своей наперснице и обняла ее за плечи. - Если тебе нужен мой совет, - ласково и убедительно сказала царица, - думаю, тебе стоит снова выйти замуж. Ты уже достаточно носила траур и по мертвому, и по живому. Поликсена слабо кивнула: не то соглашаясь с госпожой, не то показывая, что приняла во внимание ее слова. Нитетис и этого было достаточно. - Совсем скоро, - вдруг произнесла коринфская царевна, - мой сын начнет понимать, что такое "отец", и спросит меня, где его отец! А я не знаю, что сказать ему! Нитетис помолчала. - Как поступаете вы, когда ждете от богов знака? Иди в храм Нейт, и молись... и слушай свое сердце! - Нейт чужая нам! - воскликнула Поликсена. Уже давно ей не хотелось так возмущаться против египетских обычаев, которым она подчинялась не первый и не второй год. Царица едва ли не разгневалась, услышав такой ответ. - И это говоришь ты, когда так долго живешь под защитой матери богов, и когда твое сердце на ее ладони? Смотри, как бы она не покарала тебя за одни твои мысли! Поликсена промолчала. Ей порою казалось, что все это безумие... или что только нерассуждающее человеческое стадо может жить так: признавая и своих, и чужих богов, и многих богов предков, и единого истинного. Вот к чему привело столкновение стольких народов! И только недомыслие, трусость и леность людей спасают всех от общей войны и от общего безумия! А умнейшие из людей, как Пифагор, как ее брат, как Аристодем... в конце концов приходят к мысли о едином боге, источнике всего добра и зла, - об Ахура-Мазде персов... Но эти же умнейшие люди не могут не спрашивать себя: если бог един, кто же тогда отвечает на человеческие молитвы, обращенные к богам предков? Кто примет жертву, которую она, Поликсена, принесет Нейт, Афродите или Афине?.. - Я пойду в храм Нейт и попрошу, чтобы богиня наставила меня, - со вздохом сказала эллинка. - И я возьму с собой Никострата! Царица кивнула. Взяв ее лицо в ладони, Нитетис нежно поцеловала подругу. А потом ушла: чтобы ее эллинка смогла в одиночестве решить то, что и так было предначертано. *** Маленький спартанец внимательно смотрел, как его мать простирается ниц перед равнодушным бронзовым идолом чужого народа. Когда Поликсена встала и посмотрела на богиню в короне Севера, она вдруг вздрогнула от испуга: эллинке представилось, что лицо владычицы Саиса на миг переменило выражение. Но нет, это только дрогнуло пламя, горевшее в чашах перед жертвенником. И когда в главном храме Нейт стали возжигать пламя, будто во славу Ахура-Мазды? Поликсена совсем не помнила, когда это случилось. Или так было всегда? - Идем домой, малыш, - эллинка со вздохом привлекла к себе Никострата. Он уже твердо шагал собственными ножками, и мать много гуляла с ним. Правда, брать ребенка на улицу она решалась нечасто: хотя в Саисе давно не было никаких волнений. Однако сад Поликсены был достаточно велик, чтобы даже такой резвый мальчик в нем не соскучился. Выйдя во храмовый двор, Поликсена кивнула знакомым жрецам. Она успела привязаться к этим строгим и учтивым людям, соблюдающим чистоту тела и души, - во имя чего бы то ни было! Вдруг решившись, эллинка подошла к одному из жрецов - Ани. Бритоголовый египтянин в узком длинном белом платье-калазирисе и плиссированном белом синдоне*, обернутом вокруг бедер, улыбнулся ей, стоя со сложенными на животе руками. Но он не заговаривал первым. - Отец, - Поликсена уже давно обращалась к служителям Нейт так же, как египтяне. - Я сейчас ходила в храм, чтобы получить знак для решения моей судьбы... я в великом затруднении, и не знаю, как поступить. - Принесла ли ты что-нибудь великой богине? - спросил Ани. - Нет... Я забыла об этом! Спохватившись, Поликсена потянула с шеи дорогое трехрядное ожерелье из разноцветного стеклянного бисера. - Я сейчас вернусь! - Нет, не возвращайся. Жрец заступил ей путь и поднял руку: это был совсем не грозный человек, но от всей его фигуры веяло значительностью, какая приобреталась только посредством долгого священного служения. - Разве нуждается матерь богов, владычица всех вещей, в человеческих подношениях? - произнес египтянин. - Несомненно, Нейт уже явила тебе знак или скоро явит: и ты должна верно истолковать его. Поликсена поклонилась и пошла прочь, смешавшись и растерявшись. Она знала, как богаты храмы Нейт: и с приходом персов их богатства не сократились, как и приток подношений верующих. Разве это все не принадлежит богине? Что означал ответ Ани - была ли то уловка опытного священнослужителя? Или египтянин подразумевал, что владения богини предназначались всем людям, которым она покровительствовала? Когда мать с сыном вернулись домой, управитель доложил, что госпожу ожидает гость. Гость!.. Это мог быть... конечно, за то время, что эллинка прожила в Саисе под крылом Нитетис, у Поликсены появились знакомые среди египтян: и, разумеется, немало знатных мужчин и женщин пытались снискать расположение любимицы царицы. Но не все были корыстны; и были среди них те, кого Поликсена могла бы назвать друзьями. Но она чувствовала, что вот он - знак матери богов. Поликсена передоверила сына вышедшей навстречу няньке и поспешила в дом. Еще поднимаясь по лестнице, она поняла, кто пришел к ней. Войдя в свою комнату, хозяйка увидела Аристодема. Афинянин встал ей навстречу и поклонился. Он очень изменился с того дня, как они расстались: и даже не внешне, а словно бы изнутри, точно передумал и перечувствовал многое, неведомое ей. - Я привез тебе вести от твоего брата, госпожа, - сказал он. Поликсена опустила глаза. Сердце бурно колотилось: она сознавала, что наедине с этим влюбленным, как в тот день, когда услышала его признание. Она знала, зачем он приехал. - Мой брат здоров? - спросила коринфянка. - Да, - сказал Аристодем. Он сделал шаг к ней, но Поликсена остановила его, вскинув руку. - Я знаю, зачем ты приехал!.. Они замерли друг напротив друга. Аристодем смотрел на чужую жену со страстью и мольбой в голубых глазах: но это выражение было смягчено долгим опытом обращения с женщинами и с людьми вообще. Теперь афинянин понимал, как выглядит со стороны. - И ты скажешь мне то же, что и в прошлый раз? - спросил он. Поликсена отвернулась. - Сядь, - попросила она. Оба сели. Их колени, скрытые складками одежд, почти соприкоснулись. - Я сейчас была в храме Нейт, и жрец... божественный отец велел мне ждать знака, касающегося будущего, - сказала хозяйка. Она повернулась к поклоннику. - И вот я вижу тебя! Значит ли это, что я должна принять твое предложение немедленно... или отвергнуть навсегда?.. Я могла бы сейчас позвать стражу! Поликсена сжала кулаки; потом глубоко вздохнула, пытаясь совладать со своими чувствами. Во взгляде афинянина мелькнуло изумление, когда она упомянула богиню; он протянул к возлюбленной руку, но опять не решился коснуться ее. - Поликсена, - сказал он. - Боги ниспосылают нам знаки, но действовать на земле могут только люди! Что бы боги могли без нас? Разве ты видела когда-нибудь что-нибудь... - Что бы нарушало естественный ход вещей? - прервала пифагорейца Поликсена. - Нет, не видела! И это означает только то, что боги не могут ничего - или же определяют все!.. Каждый наш шаг!.. Она вдруг закрыла лицо руками и опустила плечи. - Как я устала... как устала от сомнений во всех и во всем! - пожаловалась коринфянка. - Мне кажется, что я теперь так слаба! - Напротив, ты до сих пор проявляла большую силу и стойкость, - возразил Аристодем. Он ничуть не кривил душой, говоря это. А потом прибавил проникновенно: - Мне тоже очень нелегко одному. Мы могли бы поддерживать друг друга! Поликсена посмотрела на него. Она долго молчала, а потом произнесла: - Скажи мне, афинянин... если я отрекусь от моего дорогого мужа и приму твое предложение, как ты поступишь дальше? Кто повенчает нас, и где мы будем жить?.. - Если ты примешь мое предложение, мы решим это вместе! - воскликнул Аристодем. Поликсена быстро встала на ноги; Аристодем поднялся одновременно с ней, и в следующее мгновение она ощутила его руки на своих обнаженных локтях. Ее гиматий упал. Влюбленный с жадностью и нежностью огладил ее смуглые сильные руки, от плеч до запястий; Поликсена ощутила, как мужские прикосновения посылают по всему ее телу дрожь желания, какого она не помнила давно. Как с Ликандром. Но совсем по-другому! Она могла бы оттолкнуть этого мужчину... нет, уже не могла. Он был гораздо сильнее, и противиться и ему, и своему влечению к нему Поликсена больше была неспособна. Аристодем склонился к ее губам и прильнул поцелуем. Ощущение гладкой кожи, после поцелуев мужа, в первый миг поразило ее; потом она потеряла себя в упругом и страстном слиянии уст. Когда оба стали задыхаться, Аристодем скользнул ниже и, потянув возлюбленную вниз, так что оба упали на колени, стал целовать ее шею и плечи. Он уже спустил ее хитон, лаская губами ее грудь, когда Поликсена опомнилась. Она с силой оттолкнула афинянина и, вскочив и отшатнувшись от него, скрестила руки на обнаженной груди. Потом стала натягивать платье обратно. Переколов серебряные фибулы на плечах, тяжело дыша, коринфянка подняла глаза. Аристодем тоже встал и отступил от нее: в глазах поклонника она увидела ту же страсть и боль желания, но теперь он владел собой. Поликсена выставила руку. - Уходи! Он тут же шагнул к ней; но замер, натолкнувшись на ее руку. - Уходить? Ты прогоняешь меня... или согласна взять меня в мужья?.. Только любящий, а не одержимый страстью мужчина мог почувствовать эту разницу. И афинянин почувствовал. - Я согласна, - сказала Поликсена. - Но сейчас уходи, или я позову стражу! - воскликнула она. Аристодем несколько мгновений смотрел на нее так, точно вот-вот потеряет сознание от переполняющих его чувств: он очень побледнел. А потом низко поклонился и быстро вышел из комнаты. Поликсена медленно села и, взявшись за одну из деревянных колонн, поддерживавших потолок, уткнулась в нее горячим лбом. Ей хотелось сейчас спрятаться от всего мира, даже от себя самой. * Кусок ткани, который египтяне оборачивали вокруг бедер поверх традиционного длинного платья-калазириса. В поздний период калазирис перестал быть только женским предметом одежды, и мужской и женский костюмы сблизились.