Сумерки Мемфиса

Гермодор закончил свою статую. Старый афинский художник, обучавшийся в Египте, сделал не бога и не полубога - но человека с божественной силой духа и волей к борьбе. Сам Гермодор проявил божественную волю в этой борьбе: с материалом, со своими приступами отчаяния и разочарования, со всеми хозяевами своей судьбы и судьбы плененного спартанца. И сам замысел стал ему ясен - так, чтобы можно было пощупать рукой, - лишь когда Гермодор смог пощупать рукой вытесанное им могучее мраморное тело. И Гермодор знал, что Афины ничего не заплатят ему за эту работу. Он сам очень потратился на нее, - на материал, на помощников, на договоры со всеми знатными господами, - и, вероятно, придется потратиться еще, чтобы ему позволили выставить статую Ликандра наравне с другими, работами остальных художников и собственными прежними: Гермодор много работал на заказ, делая скульптуры для храмов и частных домов, надгробные статуи аристократов. Он никогда не выходил за рамки установлений эллинского искусства, которые не были так нерушимо священны, как египетский канон, во многом негласны - но все же весьма строги. Гермодора много хвалили и высоко ставили среди других мастеров Афин - но лишь пока он не вырывался вперед слишком заметно. Впрочем, он знал, что такова участь всех выдающихся чем-то людей: и, прежде всего, тех, кто несет человечеству слишком новое. Афинянин чувствовал себя так, точно похитил частицу божественного огня: но не был титаном, чтобы понести за это расплату. И художников даже в Афинах все еще ценили немногим больше искусных ремесленников. Хотя Гермодор как никто другой понимал, сколь велико значение эллинского искусства уже сейчас - и каким оно станет в будущем. Однако отвлеченные мысли, сколь угодно благородные, мало могли помочь в жизни: и теперь, отдав все силы новой статуе, скульптор понимал, что окажется почти беспомощен против врагов, если те выступят против него в городском совете, что весьма возможно; и еще менее окажется способен прийти на помощь спартанскому воину, который вдохновил его - и к которому Гермодор питал великое уважение и сочувствие. Понимал ли все это Ликандр, когда они говорили наедине? Скорее всего! В последний раз, когда лаконец позировал Гермодору, тот, отпуская своего натурщика, даже не мог смотреть ему в глаза... Не решит ли тот убить себя, как его друг Агий и еще один спартанец из марафонских пленников, покончивший с собой гораздо раньше, - от унижения, от разочарования в человеке, подарившем ему ложную надежду?.. И Гермодор, стоя перед своей готовой скульптурой, вдруг понял необыкновенно отчетливо - так отчетливо, как в свете утра видел каждую линию совершенного тела своего мраморного воина: он должен прийти спартанцу на помощь даже с риском для собственной жизни. Глядя на занесшего оружие копьеносца, которому розовый свет придал еще больше жизни и убедительной силы, афинянин слушал, как неистово стучит его старое сердце, и улыбался. - Завтра, - прошептал он. Завтра Гермодор отчитается в своей работе властям Марафона - но широкой публике статуя будет представлена в Афинах. Он еще долго стоял, заложив руки за спину, погрузившись в созерцание своей работы, - и художнику казалось, что он, которому уже тяжело ходить на большие расстояния, не то что бить крепкий камень, воспаряет все выше и выше. На другой день Гермодор намеревался известить об окончании работы архонта*, который предоставил в распоряжение афинского художника рабочие помещения и троих сильных помощников. Но тут неожиданно к нему явился человек от лидийца, хозяина Ликандра. - Мой хозяин приглашает тебя для разговора, - сказал присланный раб, который держался с афинским скульптором более высокомерно, чем иные свободные граждане. И мастер понял, что вот он - случай проявить себя и помочь Ликандру. Может быть, последний! - Хорошо, - сказал Гермодор. У него опять сильно застучало сердце и пересохло во рту, но он выпрямился, никак не показывая своей слабости. Скульптор расправил складки гиматия, жалея, что рядом нет раба, который мог бы помочь ему в этом. Впрочем, одежда все равно не сделает его представительней в глазах лидийца. - Я готов. Веди меня, - сказал он посланному. Гермодору показалось, что этот раб, похожий на грека, но с чересчур смуглой кожей, - снова какая-то помесь, - едва заметно усмехнулся, услышав его слова. Потом, не поклонившись, проводник повернулся и направился вперед. Старый мастер с трудом поспевал за ним. За эту короткую дорогу, которую потребовалось преодолеть до дома Мидия, афинянин так запыхался, точно долго бежал. Он воспользовался тем временем, которое привратнику потребовалось, чтобы открыть ему и посланному, чтобы прийти в себя. Гермодор уже догадывался, что Мидий хочет предложить ему - если не потребовать: и отчаянно пытался придумать, как сейчас повести себя с этим влиятельнейшим лидийцем. Придумать быстро не получалось: Гермодор был далеко не так находчив в разрешении житейских трудностей, как талантлив в своей работе. Тут его раздумья были прерваны: подошедший к афинянину другой домашний раб, пышно одетый великан-негр, пригласил его пройти в дом для беседы с господином. Гермодор почти никогда не удостаивался такой чести: только вначале, когда он прибыл в город и договаривался с лидийцем о том, чтобы воспользоваться его собственностью. Возможно, тогда Мидий был действительно впечатлен славой художника; но с тех пор прошло слишком много времени. Они вошли через главный вход, украшенный красными гранитными пилястрами и позолотой, - оттуда, пройдя по короткому коридору, покрытому ковровой дорожкой, можно было попасть в ойкос. Двери этой комнаты охраняли двое часовых, точно во дворце какого-нибудь восточного владыки. Что же, разве это не соответствует истине? Мидий, одетый в какой-то алый балахон, ждал гостя, сидя на низкой мягкой кушетке у огня. В руках у него был золотой кубок. Как и раньше, когда Гермодору случалось бывать в этой комнате, у него запестрело в глазах от обилия дорогих ваз, статуэток, драпировок, подобранных одна к другой, казалось, без всякого порядка и гармонии: казалось, хозяин натащил сюда все, что услаждало его взор, вовсе не думая, как эти предметы будут сочетаться друг с другом и какое впечатление произведут на посетителей. Впрочем, о впечатлении, производимом на посетителей, Мидий из Лидии мог почти не заботиться: он был достаточно богат для этого. Однако лидиец встал навстречу художнику, любезно улыбаясь: подойдя к нему, он положил Гермодору на плечо свою холеную руку с накрашенными, как у женщины, ногтями. - Прошу, располагайся, - сказал Мидий. - Вот тут, в кресле у очага. Или, может быть, ты предпочитаешь ложе? - Кресло, благодарю тебя, - сдержанно ответил афинянин. В последнее время у него начинало ломить тело от лежания во время трапезы - и вообще, он давно уже находил египетский и старый дедовский обычай гораздо удобнее, как и приличнее. Мидий сам усадил его, подведя к креслу под руку. Потом опустился на свою кушетку и хлопнул в ладоши. - Вина лучшему из художников! - приказал лидиец, когда перед ним появился вышколенный слуга. - Не желаешь ли позавтракать со мной? - спросил он Гермодора. - Благодарю, я ел совсем недавно, - сказал скульптор. Мидий рассмеялся. - Как угодно. А я вот только встал. Гермодор был так напряжен и насторожен, что собаки Мидия, наверное, чуяли его запах за целый парасанг*. Конечно, хозяин видел все: но был давно привычен к тому, как его воспринимают незначительные люди, и вел себя как ни в чем не бывало. Когда принесли вино и закуски, Гермодор вдруг засомневался - пить ли. Мидий никогда еще не угощал его, даже при знакомстве. Но потом все же взял кубок. Иссиня-черное вино оказалось превосходным. Подумав, художник закусил его белым хлебцем: чтобы сохранить трезвую голову, если Мидий решил так воздействовать на своего гостя. - Поздравляю тебя, Гермодор, - наконец сказал хозяин, все время наблюдавший за ним: как видно, поняв, что сам художник о причине приглашения не спросит. Из опасения или из благоразумия. - С чем? - спросил Гермодор. Поставив кубок на низкий столик, разделявший их, он поднял голову и взглянул на лидийца со всем спокойствием и достоинством, что мог найти в себе. - С окончанием величайшей работы твоей жизни, - улыбаясь, ответил Мидий. - Ты ведь закончил статую моего атлета еще день назад? Или я ошибаюсь? Гермодор прикрыл глаза и подумал, нет ли у лидийца на службе собственных шпионов. Или Мидий подкупил кого-нибудь из его помощников?.. - Нет, не ошибаешься, господин Мидий, - наконец сказал афинянин. - Статуя готова. Он глубоко вздохнул, потом посмотрел прямо в темные накрашенные глаза азиатского грека. - Ты желал бы увидеть ее? Скоро я отошлю ее в Афины, и уже сегодня уведомлю об этом архонта! Тут же Гермодор пожалел об этих необдуманных словах; но было уже поздно. Лидиец снова улыбнулся. - Нет, сейчас я не имею желания видеть ее... я вполне доверяю словам тех, кто смыслит в искусстве больше моего и уверял меня, что эта работа превосходна. Что подобной ей еще не было создано человеком. И я желаю купить у тебя статую моего спартанца! У Гермодора оборвалось сердце, а во рту опять стало сухо. Он быстро сделал глоток вина. - Не слишком ли поспешное решение? - спросил скульптор. - Ты хочешь приобрести статую, которая, возможно не окупит и половины средств, затраченных на нее! И еще не видев ее собственными глазами! Он уже не сомневался, что люди Мидия шпионили за ним. Возможно, лидиец лгал, говоря, что не видел статуи: и даже вероятнее всего, лгал. Найти способ взглянуть на неоконченную работу человеку с его средствами и связями было совсем нетрудно! Мидий склонился к гостю со своего ложа. - Я не собираюсь объяснять тебе причины, дорогой Гермодор. Я хочу купить у тебя статую, чтобы пополнить свое собрание драгоценностей, - вот все, что тебе следует знать. Я предлагаю тебе семь талантов за нее! Гермодор быстро пригладил волосы, ставшие влажными под ремешком, перехватывавшим лоб. Он был и испуган, и польщен: никогда еще ему не предлагали такую огромную сумму за работу. - Нет, - сказал он твердо. Глаза Мидия блеснули. - Нет? - повторил он. - Нет, - повторил Гермодор. - Эта статуя должна принадлежать Афинам. Всем Афинам. Всем эллинам!.. Он сам не заметил, как возвысил голос. Выражение лица внимательно слушавшего лидийца не изменилось. - Теперь ты решаешь слишком поспешно, - сказал хозяин. - Подумай, сколько я предлагаю тебе! Ты можешь не только рассчитаться со всеми долгами, которых наверняка успел наделать, усердно служа Аполлону, - тут Мидий рассмеялся, - но и безбедно жить еще долгое время! Подумай, сколько еще таких работ ты мог бы создать! Гермодор некоторое время молчал, собираясь с духом. Потом сухо сказал: - Как видно, ты и в самом деле недостаточно понимаешь в искусстве. Каждая такая статуя неповторима... их нельзя лепить, как горшки! И мне осталось уже немного лет, ты сам можешь видеть это, - внезапно голос скульптора упал, и сам он сник в кресле. - Я больше не создам ничего подобного. На щеках Мидия выступил румянец. Губы его дрогнули, но больше он никак не выдал, что оскорблен. - Восемь талантов. Это мое последнее слово. - Нет, господин, - ответил Гермодор без колебаний. Вдруг ему пришло в голову, что на эти деньги он мог бы выкупить Ликандра... но афинянин почувствовал так же сильно, что не может воспользоваться предложением Мидия. Так же, как не может бросить лаконца в беде. Неожиданно на художника накатил неуправляемый гнев, заставивший забыть о всяком страхе. - Я знаю, откуда берется богатство у подобных тебе! - крикнул он хозяину, сжав подлокотники кресла. - Скоро Персия подкупит всю Элладу, и с чем мы останемся? Мы порабощаем одних своих благородных свободных граждан и развращаем других... ты слышал, что на смену Камбису пришел Дарий? Он не осядет в Египте на годы, как прежний царь, и его войска сметут нас подобно лавине! Выстоять против этой лавины могут только такие каменные герои, как мой!.. Мидий глядел на гостя все с таким же выражением. - Очень красноречиво, художник, - наконец произнес он. - Возможно, твое красноречие тебе скоро пригодится. Уж не грозит ли Мидий отдать его под суд, бросив какое-нибудь обвинение?.. А может, устроить так, чтобы самого Гермодора продали в рабство за долги?.. Гермодор встал. - Благодарю тебя за гостеприимство, - сказал он. - Но мне пора. Лидиец, все так же вальяжно сидевший на кушетке, сделал разрешающий жест. - Я тебя не держу, мастер. И могу сказать, что я тобой восхищен. Ты держался с истинно спартанской стойкостью! И тут Гермодор вспомнил, о чем хотел говорить с хозяином; но теперь... - А что же будет с Ликандром? Что с ним сейчас? - спросил скульптор. Мидий пожал плечами. - Это более не должно тебя тревожить. Старый афинянин сжал кулаки; кровь бросилась ему в голову. - Погоди же, негодяй, я этого так не оставлю! - крикнул он. Гермодор сам изумился, откуда в нем взялась такая отвага. - Ах, вот как заговорил, - пробормотал лидиец. И за его спокойствием гость вдруг услышал страшную, ядовитую злобу. Хозяин хлопнул в ладоши. - Стража!.. Гермодор не успел опомниться, как оказался в сильных руках, которые могли бы переломать ему кости почти без труда. - Выбросите его вон! - приказал Мидий. Художника вытащили в сад и, держа за руку и за шиворот, проволокли до самой калитки; задыхающегося старика выбросили на улицу таким ударом, что он упал и едва не лишился чувств. Когда Гермодор поднялся на ноги, утирая кровь, которая бежала из разбитого носа, калитка уже захлопнулась. * Высшее должностное лицо в греческих полисах. * Парасанг - греческая единица измерения расстояния, составляющая около 6 километров и состоящая из 30 стадий.