Сумерки Мемфиса

Гермодор пошел прочь, прихрамывая и потирая спину. К счастью, на улицах было довольно безлюдно, и никто не мог наблюдать его в таком виде; и скульптор направился было домой, вернее сказать - в тот домик, который снимал здесь и где жили двое его помощников-марафонцев и собственный личный раб. Но почти сразу остановился. Нужно хотя бы умыться и переодеться, иначе слухи о нападении на афинского художника еще до полудня разнесутся по всему Марафону! И чем это обернется? Гермодор быстро, забыв о боли в теле, вернулся в мастерскую, где его и застал посланный Мидия. Он умылся, расчесал волосы и переколол гиматий так, чтобы кровь на одежде была как можно незаметнее. Потом немного посидел на скамье во дворе, собираясь с мыслями. Ему следовало бы думать о спасении Ликандра и собственном спасении; но мысли упорно возвращались к статуе. Весьма вероятно, что лидиец предпримет попытку похитить ее - пока об окончании работы еще не известно властям; и даже когда станет известно! Не приставят ведь к ней охрану; и едва ли послушают Гермодора, если он подаст жалобу на Мидия... скульптор мог бы попытаться стребовать с лидийца денежную пеню за избиение и нанесение оскорблений, но требовать ее будет себе дороже. Гермодор чужой здесь и совсем не знатен; и никаких свидетелей случившегося нет. А месть такого человека, как этот лидиец, может быть ужасна - и отомстить он может не Гермодору! Гермодор мог бы сам остаться стеречь свою статую... но этого не получится: и не только потому, что его ждет еще много дел, которые нужно выполнить самому, но и потому, что он один все равно никак не помешает грабителям. Наконец приняв наилучшее, как ему казалось, решение, афинянин быстро направился домой. Там художник переоделся в чистое платье: тщательно осмотрев себя, он не обнаружил на своем теле следов насилия, кроме синяка на руке, отпечатка грубых пальцев стражника. Гермодор окончательно отмел мысль попытаться обвинить Мидия. Он решил действовать так, как и намеревался до встречи с лидийцем. Выпив вина, Гермодор велел своему рабу выстирать испачканную кровью одежду, ничего не объясняя: хотя его слуга был очень встревожен. Потом скульптор направил в мастерскую одного из помощников: прямо сказав, что боится за сохранность своей статуи. Затем афинянин самолично направился к одному из архонтов - тому, под чьим покровительством состоял. Тот встретил его весьма приветливо и уважительно. Узнав, что Гермодор закончил скульптуру спартанца, архонт очень обрадовался и тут же пожелал ее увидеть. Пока они с архонтом и его стражей шли назад к мастерской, Гермодору несколько раз представилось, что статуя украдена, а его помощник мертв или искалечен; но когда они пришли, стоявший на страже марафонец сказал, что все было спокойно. Статуя оказалась на месте, совершенно нетронутая: и вызвала у члена совета Марафона неумеренный, по мнению Гермодора, восторг. Почтенный архонт, который был еще старше самого Гермодора, ходил вокруг статуи, издавая неопределенные звуки восхищения, закатывал глаза, дотрагивался до мраморного воина с разных сторон и тут же отдергивал руку: точно опасаясь, что лаконец ответит на оскорбление. А под конец марафонец обнял Гермодора и в порыве чувств заявил, что тот избранник богов и сам достоин быть вознесен до полубога. Архонт пригласил скульптора к себе на ужин, когда Гермодор наконец охладил его пыл. Поблагодарив заслуженного марафонца со всею учтивостью, афинский мастер сказал, - не называя имен, - что всерьез опасается за сохранность статуи; и попросил, чтобы к ней приставили охрану, пока скульптура остается в Марафоне. Архонт тут же признал, что это в высшей степени разумно: и велел троим своим стражникам остаться при статуе, сказав, что через два часа пришлет смену. Гермодору стало значительно спокойнее. Все же стража, выставленная архонтом, - это сила, с которой Мидий побоится иметь дело, даже несмотря на превосходство в собственной наемной силе. За ужином в доме архонта Гермодору все же пришлось возлечь на ложе; но он уже не замечал неудобств, всецело поглощенный другим. Он даже обидел хозяев невниманием к их лестным словам; но, когда он решился заговорить о своем, навести разговор на Ликандра афинянину удалось без труда. И тут же художник понял, какую ужасную ошибку совершил. Ведь Мидий выдавал Ликандра за свободного человека, пусть и неполноправного: и даже не клеймил его! Как же тогда просить архонта о содействии? Но отступать было некуда. Собравшись со всем мужеством, Гермодор изложил члену совета все свои подозрения. Хозяин выслушал старого мастера внимательно и очень встревоженно... потом сказал, что все это очень удивительно, хотя к словам такого человека, как Гермодор, он обязан отнестись с доверием. Архонт обещал расследовать это дело. Гермодор поблагодарил своего покровителя. Но глядя на него, художник вдруг ощутил глубокое уныние. Он не видел никакого желания хозяина заниматься этим делом. Несомненно, архонт восхищался Гермодором и его творением; возможно, даже искренне хотел бы помочь ему... но пойдет ли марафонец на это? Откуда берут деньги на городские нужды власти Марафона?.. Конечно, Мидий из Лидии не был полноправным гражданином и не мог участвовать в управлении городом наравне с марафонцами; но, оставаясь в тени, он мог щедро снабжать архонтов персидским золотом... Правда, в щедрости Мидия Гермодор мог усомниться, глядя вокруг себя, пока шел по улицам, - Марафон выглядел весьма бедным селением. А может, это означало только то, что большая часть пожертвований лидийца оседала в сундуках городских начальников! Гермодор чувствовал, что еще немного - и он совсем потеряет веру в людей. А ведь для этого не было на самом деле никаких оснований, кроме его собственных домыслов! Тут хозяин спросил его, отчего он вдруг стал печален, и Гермодор, почти не лукавя, сказал, что по-прежнему тревожится за статую и за судьбу, ожидающую ее в Афинах. Архонт выразил уверенность, что боги, давшие Гермодору так много, не оставят его своим покровительством и дальше. Гермодор печально усмехнулся, но спорить не стал. Перед тем, как проститься, афинянин остановился еще раз напомнить о своем натурщике - и хозяин повторил обещание выяснить все обстоятельства, касающиеся спартанца. Что ж, возможно, архонт действительно пошлет людей в дом лидийца с приказом расспросить его обитателей; однако едва ли расспросы будут слишком дотошными. К тому же, весьма вероятно, Мидий уже успел избавиться от Ликандра или спрятать его... Однако хотя бы частично защититься от происков лидийца художнику удалось. Стража, выставленная городскими властями, отпугнула его. И о Ликандре архонт не забыл: когда член совета опять вызвал его к себе, афинянин почти готов был пожалеть об этой просьбе. Услышанное им было ужасно. Архонт, встретив художника на пороге дома, сочувственно сказал, что провел дознание, и в доме Мидия ему, не скрываясь, поведали о судьбе лаконского атлета. Тот действительно был вольноотпущенником, и жил на средства своего покровителя; но, будучи свободным человеком, пусть и неполноправным, как и сам Мидий, имел право участвовать в играх. Они проводились не только как общегородские состязания в силе и ловкости, но и для удовольствия отдельных богатых граждан, в их домах, что не возбранялось. И во время последнего состязания Ликандр повредил голову - так, что скоропостижно скончался. Хозяин очень ценил этого отличного атлета и очень сожалел о нем. - Когда это случилось? - спросил Гермодор. Он отказывался верить собственным ушам. - Пять дней назад, - ответил архонт. Гермодор почувствовал, как к сердцу опять подкатывает гнев. Но на глазах выступили слезы бессилия. Теперь даже он не мог бы уличить лидийца во лжи - скульптор в последний раз виделся и работал с Ликандром восемь дней назад, и заканчивал статую без него, выглаживая линии и отшлифовывая свой замысел... Но Гермодор понимал, что сам архонт с ним правдив, и это хотя бы немного успокаивало. На прощанье член совета еще раз обнял знаменитого гостя города: он выразил сожаление, что тот не марафонец. Конечно, полис очень желал бы оставить дивную статую себе - хотя бы затем, чтобы опередить Афины! Но, несмотря ни на что, Гермодору дали хорошее сопровождение и лошадей. Он сам отправился со своей статуей, хотя архонт заверял его, что с нею ничего не может случиться. Копьеносца, упакованного в солому и уложенного в длинный деревянный ящик, влекла упряжка быков; Гермодор, который ехал в повозке впереди вместе со своим рабом, то и дело оборачивался и смотрел в хвост отряда. Ему казалось, что так он убережет статую от похищения, - хотя разумом художник понимал, что это глупо. Однако по пути ничего не случилось, и никто не напал на марафонцев на единственной дороге, которая вела на Афины. Статую представили двоим архонтам Афин; и те тоже пришли в восхищение и осыпали мастера похвалами. Но еще неизвестно было, что скажут остальные семеро членов ареопага. Решение о выставке было отложено - а покуда мраморного копьеносца убрали с чужих глаз. Его установили под навесом на заднем дворе у одного из архонтов - отца Никия, который уже был наслышан о работе от своего юного сына. Никий все-таки проговорился отцу: но теперь не видел в этом никакой беды, только предмет для лишней гордости. Вся семья афинского архонта была очень горда и возбуждена такой честью: им первым довелось видеть и укрывать у себя творение, которое, без сомнений, вознесет Афины выше всех других полисов, и оспорить первенство в этом достижении уже не сможет никто из греков! Этим вечером в доме отца Никия устроили симпосион в честь такого великого события, с обильными возлияниями Афине и Аполлону, которые позволили всем дожить до подобного дня. Гермодор был бы счастлив - счастлив, достигнув вершины, о которой и не мечтал; если бы не мысли о Ликандре. Казалось, они подобно гарпиям кружат над пиршественным столом, похищая еду и вино.* Даже если Гермодор выяснит судьбу спартанца, сознание своей виновности и соучастия в его пленении будет угнетать художника до последнего дня. В эту же ночь Гермодор забыл о человеке, которым пожертвовал во имя искусства и славы Афин: статую украли, прямо со двора у архонта. Может быть, стражники тоже выпили на радостях, или слишком понадеялись на защиту дочери Зевса. Но как и кто украл статую Ликандра, и с какой целью, осталось неизвестным. Но и Ликандр не погиб и не был продан снова. Его отпустили - отпустили домой в Спарту, вместе с двоими товарищами, оставшимися в живых. Этих спартанцев Мидий выкупил у их хозяев. Никто не понимал, почему лидиец сделал это: в причины подобных поступков он никого не посвящал. *** На прощанье привратник, лидиец Азор, питавший к Ликандру привязанность, неожиданно сказал ему: - На твоем месте я был бы благодарен хозяину. Он сделал для тебя все, что мог. Ликандр улыбнулся и обещал: - Я не забуду его доброту. Лаконец знал, что не забудет ничего. Он все еще вспоминал, как его разлучили с ливийским юношей, который мог бы стать ему единственным настоящим другом здесь. Либу купили, чтобы рисовать его. Мидий, поклонник искусств, приглашал в свой дом рисовальщика, грека, который сам был богат и знатен: тот изображал красивого синеглазого юношу восковыми красками на египетский манер, в профиль, в самых различных положениях. А потом его продали - и, вероятно, уже не с такой благородной целью: Ликандр почти не сомневался, что новые владельцы надругались над ливийцем. Перед тем, как всем троим выйти за ворота дома, Мидий сам вышел напутствовать пленников. Спартанцы смотрели на хозяина и слушали его ненавистно, но внимательно. Лидиец усмехался, но казался очень серьезным - и сказал им с какой-то странной серьезной злостью: - Передайте гражданам Лакедемона, что Мидий из Лидии подарил вам жизнь и свободу. Потом их посадили в крытую повозку и повезли прочь из Марафона. Сидя на устланном соломой полу друг напротив друга, лаконцы молчали, как и раньше, до пленения, понимая друг друга без слов. Они не гадали, куда их везут: воины не сомневались, что Мидий, из каких-то своих соображений, действительно желает, чтобы они вернулись в Спарту. И теперь все мысли их были заняты домом. Как их примут там, как они посмотрят в глаза сородичам?.. Их провезли две трети пути и высадили.* Дали с собой копья для охоты и небольшой запас пищи. - Дальше добирайтесь как знаете, - сказал начальник сопроводительного отряда: это был грек, который ничем не отличался от них самих, кроме слишком яркой одежды, броских украшений... и того, что он служил Мидию добровольно. - И не забудьте передать согражданам, что это Мидий из Лидии подарил вам жизнь. И свободу, - закончил этот верховой грек с явной издевкой. - Мы не забудем, - ответил за всех Ликандр, пристально глядевший на конника снизу вверх. Наконец враги ускакали, и спартанцы остались одни. Немного посовещавшись, они определили направление и без промедления двинулись вперед. Вначале шагали молча, а потом один из троих, Иолай, неожиданно произнес: - А вы знаете, что говорили об этом Мидии в доме моего хозяина? Будто бы он еще мальчиком попал в плен в Спарту, и пять лет прожил в рабстве. Он всегда был слаб, а поскольку был варваром, даже не илотом*, с ним обходились с особенной жестокостью! Иолай поморщился. - Может быть, его неоднократно... - И что же? - спросил Ликандр. Он был неподдельно заинтересован рассказом: атлет давно догадывался о чем-то подобном, хотя в доме лидийца никто не болтал о прошлом господина. Может быть, рабы-полукровки, которыми он окружил себя, ему сочувствовали и блюли своеобразную верность, свойственную Азии. - Потом его выкупили послы-лидийцы, приезжавшие к нам. Мидия увезли на родину. А спустя десять лет он вернулся в Элладу богатым и обосновался в Аттике! - закончил Иолай. Ликандр некоторое время не отвечал, шагая рядом с товарищами по пустой дороге, тянувшейся между полей. А потом спокойно спросил Иолая: - Ты хочешь, чтобы я его пожалел? Или, может быть, мы мертвых Агия и Клеогена попросим о жалости к их хозяевам? Спартанцы угрюмо отвернулись и не ответили. Освобожденные пленники благополучно дошли до Лакедемона, где были встречены с великим изумлением и радостью. Спартанцы рассказали о себе, сколько сочли нужным; но кто освободил их, передали сородичам слово в слово. Прибавили также, что слышали о Мидии из Лидии в Марафоне. В Лаконии уже никто не помнил о таком рабе - и спасшиеся пленники повторили, что узнали, ничего не скрывая и не прибавляя от себя, как непременно сделали бы афиняне. Ликандр и его товарищи предоставили спартанцам, которых отличало, вместе с весомою краткостью речи, емкое и точное мышление, самим сделать заключения обо всем, что они претерпели. * Гарпии ("похитительницы") - чудовища из греческой мифологии, полуженщины-полуптицы, похищавшие людей и пищу; а также считавшиеся похитительницами человеческих душ. * От Афин до Спарты 225 километров. * Илоты - рабы в Спарте, происходившие из местного (ахейского) населения и прикрепленные к земле. Поскольку илоты числом значительно превосходили свободных спартиатов, те держали их в повиновении с помощью террора: одним из способов террора была "свободная охота", когда молодые люди, вооруженные только короткими мечами, по ночам бродили по дорогам, убивая всех илотов, попадавшихся им навстречу.