Сумерки Мемфиса

Та-Имхотеп, уже в который раз, пришла к хозяйке и поделилась своими страхами: - Госпожа, ты скоро уедешь к своим, к чужеземцам... и если я умру на чужбине, мои Ка и Ба останутся неприкаянными, и тело не сохранится. А значит, Анубис не отыщет меня, чтобы я могла попасть на поля Иалу! Поликсену изумляло, как же крепка в египтянах вера предков: вера, которая, казалось, давно должна была рассыпаться в прах под натиском чужих обычаев. Ведь убеждения египтян были неразрывно связаны со своей узкой полоской земли вдоль Нила, в которой когда-то для них заключался весь мир, и ее святынями. Понятия эллинов были куда свободнее! - Так ты думаешь, ваши боги не станут искать тебя на нашей земле? - спросила эллинка, стараясь не улыбаться. Египтянка подняла глаза, очень черные и серьезные, - а потом бросилась в ноги госпоже, зазвенев медными кружочками, привязанными к многочисленным косичкам: - Госпожа, отпусти меня от себя перед тем, как уедешь!.. Я долго служила тебе... Поликсена подняла рабыню и усадила на ложе рядом с собой. Погладила по плечу. - Правда, ты служила мне долго и верно, и мне очень трудно будет обойтись без тебя. Ты знаешь, что я никогда не одобряла обычаев афинян, которые продают и покупают рабов, будто мебель! Как можешь ты хоть в чем-то верить человеку, которого ты сам лишил и достоинства, и всего, что он любил?.. - Ты никогда так не делала, госпожа, - горячо и серьезно сказала Та-Имхотеп. - Я не афинянка. И я долго прожила среди вас, - улыбнулась хозяйка. Потом она серьезно сказала: - Ведь сейчас в Хут-Ка-Птах и на границах опять волнения, грозит скорая война! Ты и в самом деле хочешь покинуть меня? Кто же тебя защитит? - Моя царица, - ответила Та-Имхотеп. Она поднялась на ноги: часто вздымалась грудь молодой женщины, обтянутая желтым калазирисом, и единственная бретель, шедшая наискось, врезалась в полное смуглое плечо. - Ты не покинула бы великую царицу, если бы не твой новый муж! И я могу теперь вернуться к великой дочери Нейт и к моей сестре Астноферт, которая все еще служит ей! Поликсена почувствовала упрек египтянки; и вдруг рассердилась на нее и на себя. Как смела эта служанка напоминать ей о том, за что сама Поликсена все время себя упрекала?.. - Ты всегда была разумна, Та-Имхотеп, - сказала коринфская царевна. - А сейчас, вижу, благоразумие изменило тебе! Даже если бы я отпустила тебя, кто доставит тебя к Нитетис, и кто станет охранять по дороге? А если ты попадешься персам, не только погребения не получишь, а умрешь мучительной и позорной смертью! Рабыня поняла, что умолять бесполезно. Соскользнув с кушетки, она низко поклонилась и ушла пятясь. Поликсена, оставшись совершенно одна, сцепила руки на животе. Она улыбнулась, ощущая странную легкость, шедшую изнутри: сразу и блаженство, и страх. Вот уже две египетские недели, как эллинку одолевали подозрения, о которых она не говорила даже мужу. Что скажет афинянин, если подтвердится, что Поликсена ждет ребенка?.. Потребует ли, чтобы они немедленно продали дом и уехали, или, опасаясь за жену и дитя, которое сейчас особенно легко скинуть, Аристодем захочет закрепиться в Навкратисе надолго? Тут за дверью послышался быстрый топоток босых ног, который Поликсена узнала бы даже во сне; улыбаясь, хозяйка встала. Распахнулась дверь, и вбежал ее сын. Сын Ликандра. Мальчик едва не сшиб свою мать с ног, налетев и крепко обхватив ее колени. - Мама! За ребенком спешила запыхавшаяся полная нянька-египтянка. Захочет ли она остаться здесь, так же, как Та-Имхотеп?.. Никострат, убедившись, что мама по-прежнему дома и по-прежнему принадлежит ему, уже отпустил ее и убежал играть дальше. Он мало говорил, хотя и не должен был еще говорить много: все же мальчику не исполнилось еще и трех лет. Но Поликсене помнилось, что Яхмес, царевич-полуперс, говорил больше и с большей охотой... хотя и не был так крепок и подвижен, как ее сын. - Уведи его и поиграйте в саду, - велела Поликсена няньке. Ей еще нужно было закончить дела: она помогала мужу со счетами, часть которых вела самостоятельно. Но почти сразу после того, как нянька с ребенком вышли, постучался Аристодем. Он не всегда стучался - когда ему не терпелось увидеть возлюбленную, афинянин просто врывался к ней; но часто вспоминал, что жена может быть занята размышлениями или письмом, и Поликсена была благодарна ему за это. - Войди, я свободна! - сказала коринфянка, когда дверь приоткрылась. Супруг вошел и, как всегда, обнял вставшую навстречу Поликсену; они долго самозабвенно обнимались и целовались. Потом Аристодем усадил жену в кресло за столом, где она сидела до его прихода, а сам присел рядом на край стола. Эта изящная афинская небрежность до сих пор заставляла ее теряться. - Ты скучала? - ласково спросил ее золотоволосый Адонис. Поликсена кивнула. - И хотела говорить с тобой. Ты кстати зашел! Муж тут же встревожился. - Что случилось? Конечно, новости о продвижениях и планах персов он узнавал сейчас первым; но и жена могла что-нибудь услышать. Поликсена решила больше не откладывать признание. Тем более, афинянин уже не раз говорил ей, как хотел бы от нее детей! - Кажется, муж мой, я снова беременна. Аристодем сглотнул; голубые глаза расширились, будто жена напугала его своим признанием. А потом он просиял. - Это правда?.. - Я до сих пор не уверена, но похоже на то, - ответила она. И вдруг Поликсена подумала о брате. Как давно об ионийском наместнике Камбиса ничего не слышно?.. Аристодем неожиданно соскользнул со стола и опустился перед нею на колени. Положил руку на живот жены. - Как я счастлив, - прошептал он. Поликсена, улыбаясь, накрыла его пальцы своей рукой. - Я надеялась обрадовать тебя. Муж вдруг с легкостью развернул кресло вместе с ней, а потом, подавшись к Поликсене, поцеловал ее живот. - Теперь ты совсем моя, - прошептал он в складки ее легкого хитона. Горячее дыхание любовника, которое Поликсена ощущала там, возбуждало ее, и она, часто задышав, запустила пальцы в его короткие светлые волосы. - Погоди, еще ничего не известно! - шепотом сказала она. Аристодем поднял голову и посмотрел возлюбленной в лицо. Потом встал и сел рядом с ней на табурет. - Тебя еще что-то тревожит! Что? - Ко мне сейчас сын забежал, - Поликсена усмехнулась. - Он все еще почти не говорит, как ты знаешь, хотя выглядит совершенно здоровым и умным! Никострат давно выучил слово "мама", но слова "отец" до сих пор не знает! - Он же никогда не знал своего отца, - серьезно ответил Аристодем. Поликсена прищурилась, откинувшись в кресле и глядя на него; потом кивнула. - Я рада, что ты не будешь пытаться выдавать себя за его отца! Когда придет время, я скажу сыну... что его отец герой Спарты. - Хорошо, - согласился муж. Ему потребовалось большое усилие над собой для такого ответа. Потом Аристодем прибавил: - А то, что Никострат мало говорит, не должно тебя тревожить. Мальчики говорят меньше девочек, моя мать могла бы подтвердить это тебе! К тому же, спартанцы созревают позже других эллинских мальчиков. Поликсена сжала губы. Теперь уже она с трудом сдержалась. - Аристодем, я скажу тебе прямо. Намерен ли ты теперь подумать об отъезде? - Теперь? Казалось, он изумился. - Нет, моя дорогая. Афинянин протянул руку и сжал подлокотник ее кресла. - Мы же совсем недавно купили дом! - На мое приданое, - усмехнулась царевна. - Я рада, что ты это помнишь. - К тому же, тебе сейчас особенно опасно путешествовать, - прибавил супруг. Поликсена подумала о царице, которую не видела уже так давно. С самой своей свадьбы, за которой последовала смерть Камбиса. Нитетис недавно написала подруге из Дельты, сказав, что заключила брачный договор с Уджагорресентом: быть может, великая царица теперь тоже беременна, если только врач не защитил ее от этого! Персы, разумеется, не думают, что этот второй брак - оскорбление царю царей; для противников царицы оскорблением был сам брачный союз Камбиса с египтянкой. Теперь малышу Яхмесу нужно особенно остерегаться. Что же до египтян, они возмущались повторным браком живой богини, но теперь это не вызовет такого негодования, как в прежние времена, когда Маат была чиста. К тому же, Нитетис больше не правящая царица, а только первая среди благородных женщин страны - "хат-шеп-сут". Однако она сохранила большое влияние на умы подданных, и немало египтян одобрило ее второй брак: с настоящим высокородным сыном Та-Кемет и жрецом Нейт, который отстоял обеих своих богинь от ярости персов. - Та-Имхотеп просила отпустить ее, - вдруг сказала Поликсена. - Боится, что умрет на чужбине и ее Ка и Ба будут вечно мучиться! - А остальные три души? - засмеялся Аристодем. - Кажется, египтяне их у себя насчитывают пять?* Потом прибавил: - Какой странный народ. Страннее людей я еще не знал! - Мы все сейчас удивляемся друг другу, как дети, впервые столкнувшиеся лбами во время игры, - рассмеялась Поликсена. - И мне кажется, что какое-то исполинское божество, непостижимое ни для кого из нас, играет нами, без сожаления смахивая с доски, когда партия кончена! Все, что происходит с нами, имеет смысл и оправдание, только если веришь, - задумчиво прибавила она, - что весь мир - одна огромная магическая игра, партия в сенет, в котором никто не знает, за какую сторону он играет и кто более прав... и кто победит! Аристодем, склонившись со своего табурета, накрыл рукой ее руку. - Это утешительная мысль, моя любовь. Пожалуй, самая утешительная из всех! Оба улыбнулись. Потом афинянин вдруг сказал: - Думаю, мы еще можем прожить здесь по крайней мере два года. У нас новый дом. Тебе нельзя путешествовать морем еще долго, и Аристону с семьей тоже! Иония для нас не будет потеряна, и в Навкратисе мы сможем часто получать от твоего брата послания! Аристодем вздохнул, борясь с собой. - И ты могла бы видеться с Нитетис. Это твой долг, и ты нужна ей. Поликсена покачала головой, глядя на мужа с радостным удивлением. - Что бы сказали твои сограждане, если бы послушали тебя сейчас! Как давно ты перестал быть афинянином? Муж встал и, склонившись к ней, поцеловал в лоб. - Мы с тобой эллины, которым когда-нибудь уподобится весь мир. - Хорошо, если ты рассчитываешь на это. А не на гегемонию Персии! - усмехнулась Поликсена. Но разве Эллада и Персия не заимствуют друг у друга всевозможные образцы - впервые столкнувшись лбами? *** Аристодем не был большим гостеприимцем, но время от времени принимал у себя знакомых: в числе их философов разного толка, образованных милетцев, художников и поэтов. Навкратис, пользуясь своей обособленностью и, вместе с тем, прочными связями с Египтом, Ионией и Азией, становился довольно сильным полисом.* Поликсена, не преувеличивая, могла бы сказать, что счастлива в эти месяцы. Беременность протекала хорошо, так же, как и первая, и Поликсена утопала в любви мужа, который оказался таким предупредительным и тонким человеком, каким никогда не мог бы сделаться спартанский гоплит. Поликсена несколько раз получала письма и от великой царицы, и от брата. Эллинка по-прежнему сильно тосковала по ним обоим, но эти столь дорогие и значимые люди уже отдалились от нее, будто принадлежали другой жизни. А через два месяца ее с мужем навестил неожиданный гость. Калликсен приплыл из Афин на торговом корабле, которые ходили в Египет нечасто: Афины вели с Навкратисом намного меньше дел, чем Иония и Кария. Юный мореход сразу же отправился к старшему брату, о котором больше всего вспоминал... и с которым ему много о чем было поговорить. Поликсена впервые видела этого юношу с длинными золотистыми волосами и юношеским упорством и гордостью в голубых глазах. Калликсен был, несомненно, еще наивен и горяч; он очень походил на Аристодема, когда тот впервые сватался к ней в Мемфисе... но, несомненно, когда Калликсен возмужает, из него выработается совсем другой человек. Аристодем говорил жене, что младший брат грезил подвигами аргонавтов, и он и вправду напоминал Поликсене Язона: каким тот мог быть в начале своих странствий, когда еще не слышал ни о золотом руне, ни о колхидянке Медее. Братья обнялись с теплотой, но, вместе с тем, с настороженностью, которая появляется после долгой разлуки - когда самые близкие люди предвидят друг в друге неприятные перемены. Тем более, что Поликсена знала, о чем Аристодем писал Калликсену. Поприветствовав старшего брата, юноша учтиво поклонился госпоже дома. Но при этом так смотрел на смуглую черноволосую царевну своими голубыми, как небо, глазами, точно видел перед собой ту самую колдунью из Колхиды. Впрочем, Калликсен умел себя вести, и не сказал ничего лишнего: хотя, конечно, знал, что Поликсена чужая жена или вдова, потерявшая мужа-грека в одной из последних войн египтян. Когда Калликсен вымылся и хозяйка усадила его за стол, некоторое время за едой царило неловкое молчание. Потом завязалась беседа, и Калликсен принялся рассказывать о себе: о своем плавании. А дальше, разумеется, заговорит о происходящем в Афинах. Аристодем напрягся, не спуская с младшего брата глаз: он знал, о чем может проговориться юноша. Если только Хилон не предупредил его... хотя, если бы предупредил, едва ли Калликсен захотел бы видеть Аристодема. И сам Аристодем ничего не мог сказать брату. У таких юнцов свое представление о справедливости! Когда юный моряк упомянул о статуе спартанца-метэка, появления которой с нетерпением ждал весь город, Аристодем быстро взглянул на жену. Поликсена выпрямилась в кресле, ее смуглое лицо стало землисто-бледным. Хозяин дома мог бы приказать брату замолчать, но Поликсена легко домыслила бы остальное: и, скрепя сердце, афинский купец решил - пусть расплата наступит сейчас. Когда увлеченный своим рассказом и ни о чем не догадывавшийся юноша сказал, что статуя была украдена перед самой выставкой, Поликсена быстро встала. Аристодем тут же поднялся следом, чтобы поддержать жену; но она оттолкнула его руку с неожиданной силой. - Как звали этого спартанца? Он жив?.. - воскликнула хозяйка. - Ликандр. Он, кажется, погиб во время состязаний, - ответил недоумевающий Калликсен. И тут он, казалось, начал о чем-то догадываться. Поликсена попятилась от стола, глядя на обоих братьев-афинян с отвращением. Аристодем шагнул было к ней, но жена крикнула: - Не подходи!.. С рыданиями она метнулась вон; хлопнула дверь в соседнюю комнату. Братья остались одни. Потом хозяин, видимо, приняв решение, бросился следом за Поликсеной. Калликсен вскочил: он услышал за стеной крики, рыдания, грохот, будто опрокидывалась мебель. Что-то разбилось. Юноша, все поняв, застыл на месте, разрываясь между желанием бежать отсюда вон и бежать брату на помощь: он слышал, что жены в таком состоянии могли кидаться на мужей с ножом! Но потом все стихло, и в ойкосе опять появился Аристодем. Молча подойдя к брату, он схватил его и яростно встряхнул. - Ты знал, что моя жена ждет ребенка?.. Ты вообще хоть когда-нибудь думаешь? Оттолкнув Калликсена, Аристодем упал в кресло и закрыл лицо руками. Юноша облизнул губы. А потом воскликнул: - Да как я мог это знать? Как я мог знать, что ты украл жену у этого раба, у этого спартанца... и живешь с ней в обмане?.. Аристодем тяжело взглянул на него. - Ты мальчишка, который ничего не понимает в жизни! Не будь ты моим братом, я вышвырнул бы тебя за порог! - Да я сейчас сам уйду, - Калликсен попятился, заикаясь от негодования. - Глаза бы мои вас обоих не видели! Он уже дошел до двери, когда остановился и оглянулся. - Постой, - услышал юноша голос Аристодема. Он тотчас повернулся к брату, надеясь, что все сейчас как-нибудь по волшебству уладится. Калликсену было всего пятнадцать лет! - Погоди... остынь. Посиди здесь, - попросил его хозяин. Калликсен кивнул. Вернувшись назад, он сел на стул, очень прямо, и сложил руки на коленях. - Я сейчас попытаюсь успокоить ее, - сказал Аристодем; и опять скрылся в комнате, куда убежала жена. Оттуда снова послышались рыдания, громкий разговор, который, впрочем, вскоре перешел в тихий, примирительный. Калликсен облегченно вздохнул. Потом Аристодем опять вышел к брату. - Она легла, - сказал хозяин. - А нам с тобой самое время поговорить как мужчинам! Калликсен с готовностью кивнул и встал. - Давно пора! Братья вышли на галерею, окружавшую перистиль. Теперь заговорил Аристодем, а Калликсен слушал. Аристодем говорил долго, горячо и образно - он убедил уже многих, и знал, что многие из них сами желали быть убежденными; но вскоре пифагореец почувствовал, что Калликсен этого не желал. И чем дольше Аристодем говорил, тем больше ему казалось, что он тратит слова впустую. Наконец братья вернулись в ойкос. К ним вышла Поликсена, которая успела умыться и заново накрасить лицо. Аристодем сел рядом с женой и приобнял. Калликсен опять сел за стол напротив хозяев, но видно было, что юноше это стыдно и трудно. Аристодем знал, что эту ночь брат проведет под его кровом - но потом уйдет и вряд ли когда-нибудь вернется. * Ка (двойник) и Ба (душа-птица) - главные души по поверьям египтян; заметим, что с христианским понятием "душа" они имеют мало общего, хотя отсюда, возможно, отчасти идут христианские понятия о "телесной душе" и "духе" как разных категориях, как и вера в телесное воскресение. Остальные три души - Рен, Ах и Шуит. * Фактически, Навкратис до начала эпохи эллинизма в Египте играл такую же роль, как Александрия.