Сумерки Мемфиса

Статуэтка Нейт была вынесена из супружеской спальни на другой же день: Аристодем переставил ее в ойкос, сказав Поликсене без всякой язвительности, что ему совсем не понравилось, как эта богиня смотрела на них всю ночь. Он даже не мог приласкать жену под взглядом этой золотой владычицы Саиса ростом в пол-локтя. Тем же утром Поликсена написала великой царице письмо, в котором рассказала о своем благополучном приезде и о встреченных персах; и скрепила свиток воском, приложив печать мужа. Конечно, египтяне доложили Нитетис, что доставили свою подопечную в целости и сохранности, - но, вероятнее всего, так эти воины доложили бы в любом случае. Или Нитетис могла так думать, беспокоясь за подругу: разве мало великой царице забот! Потом Аристодем и Поликсена уединились в перистиле - в старом саду, куда афинянин приказал вынести для жены кресло, поставив его под деревьями. Поликсена блаженствовала, вдыхая бодрящий овощной запах темных оливковых листьев, смешанный с тонким ароматом лимонных деревьев: предвосхищение азиатской Греции. Коринфянка стала рассказывать мужу о своей жизни у царицы. Ему было о чем послушать: и за то, как она провела эти месяцы, даже ревнивый супруг мало в чем мог бы ее упрекнуть. Разумеется, кое-что осталось скрыто от него - та часть жизни, куда женщины не пускали никого из мужчин. Но Аристодем, конечно же, помнил о древних тайнах греческих гетер и жриц, которые охраняли их от мужчин еще более ревностно, чем египтянки. Вплоть до того, что жрицы убивали мужчин, осмеливавшихся подглядывать за ними. Но он не позволял никакому темному чувству омрачить свою радость. Аристодем слушал, прислонившись к растрескавшемуся стволу оливы и не сводя с жены глаз: казалось, он наслаждается ее обликом, и ее речью, и самим ее присутствием так, что не в силах выразить это словами. Поликсена иногда прерывалась - так восхитительно было уже забытое ощущение внимания любящего мужчины, сосредоточенного на ней одной. Но когда речь зашла об Уджагорресенте, Аристодем поднял голову и подобрался, прищурив глаза и взявшись за подбородок. Из сада Гесперид оба вернулись на египетскую землю. - Так ты говоришь, Дарий обещал Египту помощь деньгами? - переспросил ее муж. Поликсена закусила губу. - Я не знаю, Аристодем. Царский казначей говорил об этом, и это весьма вероятно. Аристодем пригладил свои светлые волосы, божественным цветом которых очень гордился, а золотой блеск усиливал разными средствами. - Однако же весьма странно, - протянул молодой афинянин. - Неужели царь персов так легко простил Уджагорресенту мятеж и гибель значительного войска? Поликсена покачала головой. Она потеребила лежавшие на плече волосы, которые были не только гораздо чернее, но и гораздо жестче, чем у мужа. - Не думаю, муж мой. Дарий едва ли был столь сильно разгневан этим восстанием, чтобы прощать его с трудом... он ведь так далеко, а о Египте знает лишь понаслышке! Совсем не то, что для Камбиса было усмирять египтян самому! И Черная Земля для Дария не судьба, не откровение богов, как для Камбиса, - а всего лишь одна из его сатрапий! Аристодем медленно кивнул. - Думаю, ты права. Афинянин улыбнулся. - Я почти забыл, как ты умна! Поликсена рассмеялась. Она снова подумала, как ей повезло. Менее умный афинянин, получив такую, как она, в жены, попытался бы принизить ее, а вероятнее всего, и вовсе запретил бы высказывать свои суждения: но с Аристодемом ей никогда не приходилось этого бояться. Потом коринфянка спросила: - Так ты думаешь... нам стоит уехать теперь? Аристодем посмотрел на ее руки, лежавшие в складках домашнего египетского платья, которое скрадывало фигуру. Потом опять взглянул ей в глаза. - Конечно же, мы останемся в Египте еще сколько потребуется. И Аристон с женой сейчас тоже никуда уехать не может. Он прибавил с горячностью: - И без брата я отсюда не уеду! Мы и так уже растеряли друг друга по всей ойкумене! Поликсена вспомнила о Меланиппе, кроткой жене Аристона, которая, казалось, по ошибке богов носила имя свирепой амазонки.* Сейчас эта лемниянка была беременна третьим ребенком. Потом Поликсена подумала, как сама только позавчера ночью едва спаслась от персов. Поликсена слабо улыбнулась, стараясь не смотреть в глаза супругу. - Может, мне стоит навестить Меланиппу и поговорить с ней о том, как можно уберечься от беременности? Например, вымочить кусок ткани в вытяжке акации, которую используют египтянки... Думаю, Аристон не станет возражать, если узнает! - Поговори. Вреда от этого точно не будет, - неожиданно серьезно поддержал ее муж. - Давай с тобой завтра же и навестим брата! Весь этот день они провели вдвоем, не считая того времени, которое Поликсена посвятила сыну. Никострат снова изумил ее тем, насколько развился и умственно, и телесно, пока был без матери. Может, спартанцам именно это и полезно? Ночью Аристодем впервые после возвращения обнял ее как муж. Теперь ему трудно было подступиться к ней, и афинянин попросил жену лечь к нему спиной. Странно: в первый миг отдаваться так, вслепую, показалось ей унизительно - более, чем когда муж ложился на нее сверху. Тогда они были лицом к лицу, как в борьбе: а сейчас Поликсена полностью предала себя в его власть. Но скоро это ощущение униженности прошло, и сочетаться так показалось ей удивительно. Аристодем так ласкал свою возлюбленную, словно не мог насытиться, и одновременно словно боялся повредить ей каждым касанием; он весь сосредоточился на ней в эти мгновения: как сама Поликсена все чаще сосредотачивалась на себе, ощущая, как близится ее срок. Она увлажнилась от стараний Аристодема, хотя и не достигла пика: но ей этого и не хотелось. Осталось приятнейшее чувство близости, которое обоим хотелось продлить. После соития муж продолжал держать Поликсену в объятиях, целуя ее затылок и шею. - Теперь у меня есть все, что нужно для счастья, - прошептал он. Поликсена тихонько рассмеялась. Потом повернулась к Аристодему лицом: муж тоже улыбался. - Учитель говорил: не гоняйся за счастьем, оно всегда находится в тебе, - сказала Поликсена. А потом вдруг спросила: - А если я рожу тебе девочку? Аристодем нахмурился, словно на это никак не рассчитывал... потом опять улыбнулся, взяв жену за руку. - Тогда ты посвятишь нашу дочь Афродите, - сказал он. - Боги не терпят, когда ими пренебрегают, по твоим же словам! А ты уже столько лет не вспоминала свой город и Пенорожденную! *** На другой день они отправились навестить Аристона. Поликсена попросила позволить ей пройтись пешком, хотя муж предлагал ей носилки - знатные гречанки Навкратиса давно переняли обычай благородных египтянок. Аристон был удивлен и искренне рад обоим. Этот кутила и жизнелюбец, несомненно, изменился, став отцом сына и дочери и ожидая третьего ребенка. Хозяин с грубоватой, но идущей от сердца заботой сразу же предложил Поликсене сесть в кресло, поставив ноги на скамеечку, пока он поговорит с братом и похлопочет об угощении. Но Поликсена пожелала сначала увидеться с женой Аристона. Лемниянка в это время, сидя в детской, кормила хлебом с молоком старшего сына, такого же румяного и светлокудрого, как отец, и названного в его честь. Дочка, темноволосая Эпигона, возилась на циновке с деревянной лошадкой, у которой хвост был из настоящего конского волоса. Еще не было заметно, что Меланиппа брюхата, но она казалась теперь далеко не такой цветущей и благодушной, как при знакомстве с коринфянкой. Дети уже порядком истощили эту эллинку. Увидев Поликсену, лемниянка чуть не расплескала молоко из детской расписной чашки; потом она быстро встала и поклонилась, точно приветствовала особу царской крови. Что ж, именно так и было. Поликсена с улыбкой обняла эту приветливую, простую гречанку, тень своего мужа - как и предписывалось греческой добродетелью. Царевна чувствовала, что Меланиппа, несмотря на накопившуюся усталость и заботы, рада видеть ее. Когда Меланиппа препоручила детей няньке, чтобы посвятить все внимание гостье, Поликсена первым делом расспросила жену Аристона о ее доме и детях. Лемниянка охотно и долго рассказывала: так подробно, как только одна мать может делиться с другой. Видно было, что это единственное, на чем сосредоточено ее существование. Но потом Меланиппа спросила жену Аристодема, как она гостила у великой царицы. Лемниянка не слишком часто любопытствовала, жизнь не поощряла ее к этому; но когда Поликсена начала свою повесть, в темных, как у нее самой, глазах Меланиппы зажегся неподдельный интерес. Поликсена рассказывала так, чтобы не слишком взволновать хозяйку; и, конечно, следила, чтобы не выболтать лишнего. Под конец она упомянула Минмеса, врача великой царицы, и повела речь о том, какие средства египетские жены использовали для предотвращения зачатия. Меланиппа сидела не перебивая и даже без единого движения, сложив руки на коленях. Только приоткрытые губы и блеск глаз говорили о том, как жадно она слушает. Потом хозяйка нерешительно улыбнулась и сказала, что была бы не прочь воспользоваться чем-нибудь из всего этого, но боится, что муж не позволит. Поликсена нахмурилась, зная, что сейчас ее низкие прямые брови совсем затенили глаза. Она и вправду начала ощущать себя в этом доме владетельной особой. - А ты спрашивала его? Меланиппа качнула головой. Поликсена улыбнулась, коснувшись ее опущенного плеча. - Так я попрошу мужа, чтобы убедил Аристона. И помогу тебе достать все, что нужно. Обменявшись еще несколькими любезностями и выражениями благодарности, родственницы расстались, и Поликсена вернулась к мужчинам. Аристодем при виде нее сразу отвлекся от разговора со старшим братом. Поликсена, приблизившись, прошептала мужу на ухо свою просьбу. Аристодем приподнял брови, затем кивнул. Он обязательно поговорит с братом о его жене; для этого еще довольно времени. Потом, наконец устроившись в кресле в большом зале и поставив гудящие ноги на скамеечку, Поликсена повторила Аристону рассказ о жизни у царицы, почти слово в слово передав, что говорила Меланиппе; если оставить в стороне то, что представляло интерес только для женщин. Рассказчица вызвала у слушателя все положенное изумление; но, к тому же, Аристон очень обеспокоился происходящим, гораздо больше супруги. Такие дела предстояло разрешать именно мужчинам. Вскоре они распростились, с возросшим чувством общности и взаимной тревоги, которое, однако же, принесло Поликсене немалое удовлетворение. Такое родственное чувство раньше было только между нею и Филоменом. Что-то он теперь делает, как живет?.. Ее брат был слишком замечателен и слишком храбр, чтобы долго оставаться под пятой у Дария, как Уджагорресент! Вечером Поликсена, хорошенько все обдумав, рассказала мужу о персах. Как она и ждала, Аристодем ужасно взволновался: вначале гневно упрекнул ее, что она скрыла такое важное происшествие. Несомненно, он испытал еще большую неприязнь к ионийцам, которым она доверяла больше, чем своему супругу! Но Поликсена достаточно хорошо знала Аристодема, чтобы понимать, что он не станет сердиться долго: накинувшись на эту новую задачу для своего неустающего афинского ума. - За этим может стоять кто и что угодно, как случайность, так и умысел! - воскликнул Аристодем, меряя широкими шагами ойкос. Время от времени он посматривал на статуэтку Нейт. - Говоришь, персы никого не тронули в деревне, только забрали пшеницу из амбара и десяток гусей? Где это видано, чтобы так нападали! Им наверняка нужно было что-то другое!.. - Если даже и другое, почему именно я? - возразила Поликсена. - И почему тогда они так скоро ушли, и не обыскали каждый дом? Она помолчала и прибавила: - Разбойники могли не забрать все подчистую потому, что думали о прокорме поселян. Здесь ведь немало персов живет постоянно! И у них есть свои понятия... страх перед своей совестью. Аристодем прошелся по комнате. Потом положил руку на столик, так что она почти касалась холодной золотой Нейт, и спросил: - А если нет, и персам была нужна ты или твоя смерть, кто бы ни послал их? А египтяне, которые охраняли тебя?.. Некоторое время в ойкосе было слышно только потрескивание пламени. Потом жена ответила: - Сейчас нам все равно не узнать этого, и еще потому... потому, что даже если пославший их очень умен, исполнители приказа могли оказаться бестолковы. Бестолковость людей часто мешает понять их планы больше, чем слаженность и разумность действий. Однако в Навкратисе Поликсене словно бы ничего уже не грозило: и, как бы то ни было, ей оставалось только дождаться родов. Когда пришел час, она села на родильный стул, и позвала египетского лекаря, с которым советовалась во все время беременности. Вначале Поликсена хотела попросить, чтобы рядом с ней поставили статуэтку Нейт, как египетские роженицы вверяли себя богине Таурт. Но потом поняла, что врачу не стоит видеть эту Нейт. Хотя великая царица опять вернулась в Саис и взяла в свои руки власть над дворцом и главным храмом, эллинка подозревала, что изображение ее в виде Нейт - деяние, которое мало кто решится повторить. Несмотря ни на что, коринфянка почти не боялась. Она знала, что еще здорова и крепка, и стала выносливей, чем в девичестве: хотя беременность ослабила ее, все пережитое придало ей сил! Аристодем очень волновался, особенно потому, что лекарь-египтянин сразу же выгнал его за дверь спальни. Хозяин только видел, как суетятся служанки, входя и выходя: Мекет, новая рабыня жены, зашла и уже больше не появлялась. Несмотря на то, что египетская девчонка была трусовата, присутствие при родах госпожи ее не испугало. Все кончилось очень быстро - еще быстрее, чем рассчитывал афинянин. Жена почти не стонала: и вскоре из-за двери комнаты роженицы раздался детский крик. Даже не крик, а писк! Аристодем бросился в спальню. Поликсена уже лежала в кровати, а нянька-египтянка с улыбкой вытирала ребенка, которого только что окунули в ванночку, льняной простыней. Аристодем увидел светлый пушок на голове своего первенца и, ощутив внезапную робость, медленно подошел. - Мальчик?.. - спросил он. - Девочка, господин, - сияя радостью, ответила полногрудая нянька. Она поклонилась, потом протянула ребенка отцу. Аристодем бережно принял золотоголовую малышку. Ему следовало бы сейчас ощутить ужасное разочарование, но губы сами собой улыбнулись, а грудь стеснил восторг, когда он ощутил у сердца теплоту сотворенного им крохотного живого существа. Афинянин посмотрел на жену. - Какая красавица. Мы назовем ее Фриной, - сказал он. * "Меланиппа" буквально означает "черная лошадь".