Сумерки Мемфиса

Сатрап Ионии сидел у себя за столом в кабинете, обставленном по египетскому образцу: со строгой роскошью, излюбленной господами Та-Кемет. В курильницах-треногах по углам дымились благовония, наполнявшие комнату кипарисовым ароматом; мозаичный пол был натерт воском, а мебель, легкая и простая, была черного дерева с драгоценными вставками. Не хватало только изображений богов в стенных нишах или на столиках - в комнате не было ни одного, египетского, греческого или вавилонского. Только горел огонь в чаше на рифленом порфировом постаменте у двери. Филомен читал письмо, полученное из Навкратиса: раскрошив желтую восковую печать, он сидел, закинув ногу на ногу и развернув папирус на своих просторных алых шароварах. Улыбка не сходила с губ коринфянина. Но тут скрипнула дверь; Филомен вздрогнул и поднял голову. Тугой свиток в его руках свернулся обратно, и хозяин пристально посмотрел на вошедшего. Молодой раб в одном коротком хитоне приблизился, опустив глаза. - Господин, госпожа просит дозволения войти к тебе. Филомен вздохнул, поморщившись. Он до сих пор предпочитал, чтобы жена, желая видеть, шла прямо к нему, без всякого посредства; но так вела бы себя эллинка, а не азиатка! "Чем больше людей подпадает под твою власть, тем более ты должен заботиться, как занимать их", - неожиданно подумал бывший пифагореец. Он кивнул юноше-рабу. - Пусть войдет, Эвмей. Раб поклонился и направился к двери; поворачиваясь, миловидный Эвмей взглянул на своего господина из-под длинных ресниц скользящим взглядом, который можно было истолковать как угодно. Но Филомен превосходно понимал, как следует толковать подобные намеки: усмехнувшись, он поторопил юного слугу жестом. Неужели кто-то запомнил его с Тимеем и пустил слух, что сатрапу нравятся светлокудрые юноши? Но никто из этих лизоблюдов не понимал, что значит диас, - с того дня, как Тимей уплыл в свою Элиду, Филомен знал, что высокая любовь-дружба его юности никогда больше не повторится: и не желал никаких дешевых подделок. Тем более, став женатым человеком! Задумавшись, эллин не заметил, что жена уже стоит перед ним. Когда он поднял глаза и улыбнулся, Артазостра поклонилась. Филомен просил жену не делать этого - хотя знал, что персы, кланяясь тем, кто стоит выше них, ощущают себя значительнее: особенность, которую очень трудно было постичь большинству греков. - Можно мне сесть, Филомен? - спросила персиянка. Ее греческий был уже хорош; хотя акцент оставался, по-видимому, неистребим. - Разумеется, - вежливо ответил супруг. Артазостра опустилась на кушетку на изогнутых ножках рядом со столом; расправила свое платье, великолепным полотном раскинувшееся по ложу. При этом родственница персидского царя словно ненароком скользнула взглядом по кабинету: точно пытаясь оценить, что тут изменилось за время ее отсутствия, и проникнуть в мысли мужа. - Тебе пришли новые письма? - спросила жена. Сегодня она была без головного покрывала, как любил Филомен, и угольно-черные волосы были заплетены в косу. Взгляд эллина остановился на ее округлившемся животе, и он улыбнулся. - Да, - мягко сказал Филомен. - Я получил деловые письма из Навкратиса. - Деловые... и другие? От твоей сестры? - быстро спросила Артазостра. - Да, - ответил Филомен: резче, чем намеревался. Он знал, что жена ревнует его к его собственной сестре: и, почти не зная Поликсены, ревнует тем сильнее и болезненнее. Но персиянка не выказала никакого недовольства своему супругу и господину: она немного посидела, опустив глаза, слегка удлиненные краской на египетский манер, а потом спросила: - И что Поликсена пишет тебе? - Недавно она родила дочь, - сказал Филомен. Азиатка тихо и как-то торжествующе рассмеялась. - Она, конечно, рада? Филомен не стал поощрять жену к дальнейшему разговору о Поликсене; он встал из кресла и, подойдя к сидящей Артазостре, обнял ее за плечи. Артазостра сразу улыбнулась. - Как ты себя чувствуешь? Ты здорова? - ласково спросил супруг. - Величайший из богов милостив ко мне, - ответила персиянка. Филомен поцеловал ее в гладкий оливково-смуглый лоб, погладил по волосам. - Пойдем в большой зал. Там посидим и поговорим: можем во что-нибудь сыграть, - предложил эллин. Артазостра качнула головой. - Нет, муж мой. Я хочу просто посидеть с тобой. Филомен бережно и уважительно поднял ее под руку и повел из кабинета. Слуги, встречавшиеся им по дороге в коридоре, низко кланялись; Артазостра улыбнулась при виде этого знака почитания, без которого люди востока не мыслили жизни, а Филомен поморщился. Он всегда был и навеки останется эллином! Но таким эллином, который чужд и своим, и персам! Они вошли в просторный зал с высоким сводчатым потолком: здесь было свежо, как в саду, и не только потому, что из зала ступеньки вели на озелененную террасу. Посреди зала бил фонтан. Сатрап Ионии недавно приказал устроить его для жены: персиянка, со своей склонностью к затворничеству, нечасто выходила в сад. Они сели рядом на скамью у фонтана, и Филомен приказал подать гранатового сока и фруктов. Однако Артазостра недолго усидела рядом с мужем: ее взор обратился на другую, затененную, половину зала, которая невольно привлекала внимание всех, кто приходил сюда. В другое время в центре внимания должен был быть фонтан: но теперь... Персиянка быстро встала и подошла к статуе, стоявшей в тени. Это было изваяние могучего греческого воина, прикрывшегося массивным круглым щитом и присевшего перед тем, как метнуть копье. Плащ, скрепленный фибулой на одном плече, разметался по постаменту, но в остальном фигура копьеносца была нагой: и исполненной такой силы, что приводила в оцепенение всех, кто долго смотрел на нее. Артазостра протянула руку к мраморному воину, но опустила ее, не дотронувшись. Сцепив руки на животе непроизвольным защитным жестом, персиянка отступила и воскликнула, посмотрев на супруга: - Почему ты не уберешь его отсюда? Филомен встал с места и подошел к статуе с другой стороны. - Разве ты не чувствуешь, как это прекрасно... и правдиво? - воскликнул эллин. - Разве ты до сих пор не понимаешь нашего искусства? - Я понимаю, - персиянка говорила почти правильно. - Но ему... нет места здесь! Не место! Пусть стоит в саду! Муж приподнял ее взволнованное лицо за подбородок и погладил по щеке. - Пока нельзя, - ласково сказал Филомен. - В нашем саду бывает слишком много людей! И хотя я почти не принимаю у себя афинян, а тем более спартанцев, нельзя забывать об осторожности! Он улыбнулся и обещал: - Скоро я уберу эту статую с твоих глаз. Потом прибавил, нахмурив низкие брови: - Ей не место здесь, а тем более в Афинах или Спарте! Они и без того не прекращают грызню! Артазостра вздохнула, глядя на мраморного спартанца. - Это прекрасно, но... Персиянке не хватило слов. - Но обречено смерти, - закончил муж. Он улыбнулся с печальной гордостью. - Каждый из них готов умереть, Артазостра! Но что останется у нас, если погибнут все эти воины, из которых самый малый так велик? Артазостра повела головой. - Но ведь они неизбежно погибнут, если не склонятся перед Дарием! Филомен, не слушая жену, медленно обошел статую. - Эти полисы дают миру лучшее, что он когда-либо видел, - проговорил эллин. - Спарта и Афины! Но у себя это лучшее обречено на гибель! Персиянка рассмеялась. - Так ты думаешь вывезти из Эллады все прекраснейшее, что создали ваши мастера, - Артазостра перешла на персидский. - Пока мой народ не уничтожил ваши сокровища... в своей слепоте? Но твой народ может создавать эти сокровища, лишь пока вы сами слепы к остальному миру! Филомен взглянул на супругу, изумленный столь метким замечанием. Потом коснулся своей подстриженной черной бороды. - Ты права, - сказал эллин с глубокой печалью. - Вся Эллада падет, потому что избрала такую участь, противопоставив себя остальному миру! Лишь обычаи предков и боги предков дают нам силу, а значит... значит, я должен продолжать лгать моему народу во имя его блага. Я вышел из него, но никогда уже не смогу к нему вернуться. Персиянка сочувственно взяла супруга за руку. Тот словно не заметил этого. - Бедная Спарта! Великая Спарта! - воскликнул Филомен, глядя на статую лаконского атлета. Он усмехнулся. - Эта статуя могла бы сплотить греков против всех врагов, если бы они прежде того смогли договориться! Но сейчас такое необычайное явление лишь усилит наши раздоры! Филомен рассмеялся. - Я слышал, что несчастный Гермодор слег, утратив свое лучшее творение, а когда встал на ноги, совсем бросил ваять. Он больше не создаст ничего подобного: а значит, в Афинах сохранится мир! Родственница Дария, казалось, уже утратила интерес к разговору. - Твоя сестра скоро приедет? - Говорит, что скоро, - ответил Филомен. Тут он не выдержал и воскликнул, глядя на жену: - Как ты смеешь ревновать? Мы с нею выросли вместе, и со смерти наших родителей у меня не осталось никого, кроме Поликсены! Я дал тебе все... Артазостра взглянула на супруга и тут же потупила черные очи. - Я не смею ревновать, - чуть улыбнувшись, сказала азиатка. - Я лишь хотела спросить тебя о твоей сестре! И я понимаю, что эта женщина принадлежит своей семье, - прибавила она. Филомен кивнул. - Так успокойся. Артазостра поклонилась, сложив руки на животе. - Может быть, ты сейчас пойдешь со мной к нашему сыну? - спросила она. - Позже. Ты иди к Дариону сейчас, если желаешь, а я приду позже, - обещал муж. Артазостра улыбнулась. Она повернулась и удалилась, больше не кланяясь. Филомен некоторое время с улыбкой смотрел жене вслед; а потом улыбка сошла с его губ, уступив место мрачному и подозрительному выражению. - Нет, - прошептал коринфский царевич, запустив руку в волосы. - Не может быть! Разумеется, нет: подозрение, вдруг посетившее его, было слишком ужасно. Поликсена, несомненно, нажила себе множество врагов своей долгой дружбой с царицей Та-Кемет... даже удивительно, как ее никто не тронул до сих пор. - Только бы она приехала ко мне, - прошептал сатрап Ионии. Он уже сейчас понимал, что это создаст новые великие трудности: но мысль, что Поликсена снова будет рядом с ним, под его защитой, и будет разделять все его мысли, как прежде... это возобладало над всем. Филомен улыбнулся и, немного подумав, пошел к своему сыну следом за женой.