Сумерки Мемфиса

По пути им несколько раз встречались и финикийские, и персидские флотилии: но эти группы кораблей, хотя и были, несомненно, оснащены для боя, мирно проходили мимо. Заалевшее солнце едва начало клониться к западу, когда они во второй раз за первый день разминулись с персидскими кораблями, - начальник, весь в золоте, с укутанными в золотую ткань головой и лицом, горделиво стоял на носу передового судна. Увидев греков, он махнул своим плыть скорее: и две триеры и три биремы* послушались его как одна. До греков донеслись отзвуки команд, которые повторились на каждом из пяти кораблей: невидимые гребцы налегли на весла, и триеры и биремы набрали ход. - Дурной знак, - сказал Аристодем жене. - О чем ты говоришь? - спросила Поликсена, невольно крепче вцепившись в низкий борт и взволнованно глядя вслед персам. Она оглянулась на сына и дочь: Аристодему удалось добиться разрешения выпускать детей с нянькой на палубу, чтобы поменьше дышать гнилым воздухом трюма. - Ты успокоилась, потому что они пропустили нас? - спросил ее афинянин. Он откинул с лица жены черные волосы, которые выбились из узла: сегодня она собрала все волосы на затылке. - А меня именно это и пугает! - сказал Аристодем. - Еще недавно мы превосходили персов в мореплавании так же, как и в бою... но за эти несколько лет не только флот их очень увеличился, но и боевое искусство. Может быть, азиаты не сравнятся с нами в храбрости: но только погляди, как слаженно они действуют! И как повинуются своим начальникам! Недостаток храбрости каждого отдельного солдата возмещается дисциплиной и общей пламенной верой... с огромной лихвой, Поликсена. Аристодем обнял ее за плечи. - Я знаю, что войско подчиняется иным законам, нежели каждый солдат в отдельности: и если зажечь искру в таком войске, как персидское, священное пламя охватит всех и азиаты будут сражаться как одержимые. Что они и делают! Философ печально рассмеялся. - Тебе стоит поговорить об этом с моим братом, - серьезно сказала жена. - Не сомневаюсь, что ты был бы хорошим стратегом! А Филомен и сам по себе очень храбр, и не забыл, что значит быть воином! Филомен за годы своего правления Ионией брал в руки оружие, даже когда этого не требовалось: несмотря на благополучное в целом сосуществование греков и персов на этой земле, несколько раз в Ионии происходили волнения. Такие волнения остались бы почти незамеченными царем царей с высоты его трона, и рядовой персидский сатрап на месте Филомена просто послал бы для усмирения недовольных отряд воинов: но Филомен, как видно, решил дать своим подданным понять, чем греческий правитель отличается от азиатского. И не позволять забывать этого! Супруги долго любовались морем и небом, которое отдавало ему свои краски: зрелище, которым греки могли бы наслаждаться бесконечно долго. - Я очень хочу увидеть моего дорогого брата, - сказала Поликсена после длительного молчания: но не безысходно тягостного, а наполненного ожиданием. - Хочу понять его! Письма не скажут и десятой части того, что поймешь по одному взгляду на живого человека! Муж посмотрел на нее... и вдруг страшное предчувствие овладело им. У всех в памяти еще была жива история сестер Камбиса: и Аристодем никогда не забывал о брачном обычае зороастрийцев. Говорили, что Камбис взял Атоссу силой, как и Роксану: но кто мог в действительности знать! - Филомен писал, что у него жена травница и колдунья. И она, должно быть, очень ревнива, - сказал афинянин совсем некстати. Поликсена изумилась. - При чем здесь его жена? Я сестра Филомена! - А о Камбисе ты помнишь? - спросил без обиняков Аристодем. Поликсена побледнела, взгляд стал отрешенным: она не только помнила, но и почти что видела собственными глазами. - Камбис был персом, - сказала она наконец. - А Роксана персиянкой! Но Поликсена не смогла продолжать этот разговор, как и оставаться рядом с мужем: она ушла к детям, и вскоре, немного пошептавшись с нянькой и своей юной рабыней, спустилась с ними и с детьми в трюм, где для семьи Аристодема был отгорожен закуток. А сам афинянин еще долго оставался на палубе - вцепившись обеими руками в борт, муж коринфской царевны до боли вглядывался в морскую даль, точно мог издали распознать и отвратить от своей семьи опасность. Ветер рвал его волосы, забирался под шерстяной плащ и хитон: но философ только откидывал голову. Аристодем оставался на палубе, пока не продрог, а темное море не слилось с темным небом. Когда он спустился по узкой деревянной лестнице к жене, Поликсена уже спала, держа в объятиях дочь и завернувшись вместе с нею в плащ. Спартанский мальчишка спал, совершенно раскрывшись и разметавшись по узкой лежанке: хотя нянька явно старалась его укрыть перед сном. Аристодем хотел поцеловать жену, не тревожа ее покоя; но вместо этого поцеловал золотоволосую дочку. Потом устроился там, где осталось место, не занятое женщинами и детьми, - но долго еще не мог уснуть, слушая, как шумит море и как надсмотрщики на нижней палубе почти вровень с ними, за тонкой перегородкой, понукают несчастных гребцов. - Как тонка эта грань... между господином своей судьбы и рабом, - прошептал афинянин. - Персы никогда не забывают об этом! А сможем ли мы?.. Наконец и он тоже уснул. Плыть морем непривычным людям было нелегко, а с маленькими детьми - вдвойне трудней; но путешествие прошло удачно. Никострат вначале был счастлив, испытав за эти дни столько, сколько не переживал за месяцы неспешной, благополучной и однообразной жизни в Египте; и у малышки Фрины щечки зарумянились от морского воздуха. Потом, конечно, все утомились, считая и мальчика: но сын Ликандра ни разу ни на что не пожаловался. Через четыре дня после начала плавания Поликсена схватила какую-то лихорадку, и полдня пролежала, не поднимая головы от подушки, которой служил свернутый плащ, и даже отказываясь кормить дочь: чтобы не заразить ее. Она помнила, как ее мать скончалась во время морского путешествия! Мекет вначале попыталась ухаживать за госпожой, хотя было видно, как ей страшно: и тогда Аристодем прогнал девчонку. Египтянка тут же убежала со стыдом и облегчением. Аристодем сидел у постели жены неотлучно - Поликсена почти никогда не болела, и тем страшнее была эта непонятная немочь. Он тоже помнил о судьбе ее матери! Когда жена попросила пить, афинянин даже побоялся оставить ее... воды было мало, и расходовали ее очень аккуратно: под рукой у них воды не было, только в бочках, которые стояли далеко, крепко связанные и охраняемые. Но тут к постели матери протиснулся молчаливый Никострат: мальчик, как оказалось, все это время сидел, спрятавшись за полотняной разгородкой. - Я принесу тебе воды, мама, - сказал он. И тут же убежал: его никто не успел ни задержать, ни остеречь. А ведь ребенка множество взрослых сильных незнакомцев, уже томимых общей жаждой и оттого ожесточенных, могли не только не пустить к бочкам и сосудам с водой, но и покалечить при попытке зачерпнуть ее: а то и убить! Поликсена, объятая тревогой, приподнялась на постели, но Аристодем заставил ее лечь обратно. - Он придет, не бойся! - сказал афинянин. И в самом деле: спартанский мальчик скоро вернулся, таща тяжелый медный кувшин с водой и умудрившись при этом почти ничего не расплескать. Этого кувшина у них не было. Поликсена с благодарностью и запоздалым страхом за свое дитя приняла драгоценный дар. Она сделала несколько больших глотков, а остальное вернула мальчику. - Благодарю тебя, милый... Теперь дай воды своей сестре и служанкам, - сказала она. - А ты сам не хочешь пить? Никострат мотнул головой. - Я не хочу, - сказал он: и тут же убежал выполнять распоряжение матери. Аристодем схватил жену за руку. - Где он взял кувшин, и как пробился к воде? - воскликнул афинянин. Видя такую находчивость ребенка, выросшего на попечении нянек, Аристодем забыл даже о собственной жажде. - В Спарте мальчиков сызмальства приучают воровать еду, кормя их впроголодь, - сказала Поликсена. Она смотрела вслед сыну с такой же тревогой - и, вместе с тем, с восхищением, точно в ребенке проявился дар богов. - Но ведь моего сына никто этому не учил! - Я бы сказал, что в детях порою просыпается душа предков независимо от воспитания и образа жизни, - заметил Аристодем. - И это случается чаще, чем мы думаем! Он думал в этот миг о собственном брате, который сейчас плыл в Афины, - они удалялись друг от друга, чтобы никогда больше не сойтись. Когда Никострат, сопя от испытанного напряжения, но втайне очень гордый собой, вернулся назад к матери, Поликсена уже сидела. Необычайное поведение сына, казалось, вернуло ей силы быстрее, чем она ждала. Никострат попытался спрятаться снова, но она улыбнулась мальчику и позвала его: - Поди сюда! Маленький спартанец приблизился. Казалось, он был теперь немного смущен своим поступком: но охотно прижался лицом к коленям матери, обняв их своими сильными маленькими руками. Поликсена погладила его встрепанные темные кудри. - Благодарю тебя... Ты очень смелый, и очень помог мне, - прошептала она. Тронув сына за подбородок, заставила его поднять голову. - Но если ты украл этот кувшин, больше так не делай, - серьезно сказала царевна. Никострат кивнул. Он улыбнулся в ответ на улыбку матери, но потом все-таки ушел и спрятался. Или убежал обследовать трюм. Поликсена теперь не сомневалась, что ее сын уже делал это, убегая из-под присмотра египтянки: и что он не пропадет в пути. Вечером Поликсена велела няньке принести ей Фрину для кормления. Болезнь прошла, хотя некоторая слабость осталась: и перевязанные груди уже зудели от молока. Больше Никострату не пришлось так помогать матери; но он так и не признался, где стащил кувшин, и вернуть его не удалось. Поликсена знала, что поступок сына ей запомнится на всю жизнь: как и Аристодему. И, несомненно, это маленькое геройство навсегда отложится в памяти у самого Никострата. Именно такие поступки, кажущиеся незначительными великим мужам и просто взрослым людям, и созидают великих мужей. Зимняя непогода за стеною хижины, сотрясающая колыбель, может запомниться ребенку больше, чем буря, качающая корабль опытного моряка! Сколько еще таких маленьких бурь будет в его детстве? *** Милет был морской гаванью, и корабли, направлявшиеся в Ионию, вошли прямо туда. Когда Аристодем и его семья услышали об остановке, они поняли, что на этом все опасности кончились. Пока! Но сейчас всех усталых путешественников примет дворец правителя. Аристодем прямо в порту нанял повозку у местных греков. Он даже сказал им, кого везет и кто он сам такой. Услышав, что приехала царевна и сестра самого правителя вместе с мужем, ионийцы сразу поверили этим словам и исполнились почтительности. Несомненно, Филомен успел внушить к себе уважение - и удерживал захваченные позиции! И он, без сомнений, часто показывался народу: Аристодем понял, что местные ионийцы узнали Поликсену в лицо. Она так напоминала своего брата! Опять тревога стеснила афинянину грудь. Для себя и ионийцев Поликсены он нанял лошадей. Предложил поехать на лошади и Никострату: мальчишку уже сажали на коня в Навкратисе, и хотя он не научился ездить верхом, предложение отчима принял с восторгом. Но это только потому, что любил опасности! Удастся ли воспитать конника из спартанского мальчишки?.. Аристодем знал, что Филомен, хотя и начинал воинскую службу в египетской пехоте, давно стал настоящим конником. Его Фотинос, черный Поликратов конь, был все еще жив, и хозяин очень любил его. Но что нашепчут голоса предков сыну Поликсены? Аристодем позаботился о том, чтобы одного из воинов отправить вестником к Филомену: и во дворец сатрапа, точнее - в огромный дворцовый сад, их препроводили с почетом. И едва только тяжелые ворота закрылись за ними, как афинянина ожидало новое потрясение. Филомен скакал им навстречу, во главе отряда греков и персов! Помня, каким предстал ему друг в прошлый раз, когда Аристодем приезжал на свадьбу, философ был тем более изумлен: сегодня Филомен оделся по-эллински. Черные волосы, достигавшие середины шеи, развевались при скачке; за плечами вился багряный плащ, расшитый золотыми узорами сверху донизу. Простой белый хитон позволял видеть всю великолепную фигуру: хотя на ногах, крепко сжимавших конские бока, были алые персидские сапоги со шнуровкой вместо сандалий. Аристодем всегда следил за собой, и жене нравилось его тело: но тут афинянин ощутил стыд за себя. Соскочив с Фотиноса, сатрап Ионии бросился к сестре, которая уже вышла из повозки: точно, кроме нее, тут больше никого не было. - Неужели это моя Поликсена! - воскликнул он. Бросившись к сестре, Филомен оторвал ее от земли и, высоко подняв, закружил у всех на глазах, как бывало. Сопровождавшие правителя персы, хотя давно привыкли к манерам греков и к манерам своего господина, приросли к своим коням от изумления. - Неужели я снова вижу тебя! - воскликнула Поликсена. Брат мог быть десять раз изменником... но сейчас, обнимая его, она плакала от счастья. У него тоже по щекам бежали слезы радости. - А кто этот маленький герой? Неужели твой сын? - воскликнул Филомен, наконец заметив Никострата, сидевшего на лошади впереди Аристодема. Самого Аристодема коринфянин словно бы все еще не увидел. - Это Никострат, и он и вправду маленький герой! Я тебе потом все расскажу! - с гордостью ответила мать. - Непременно расскажешь, только потом, - сказал Филомен. Аристодем наконец спешился, и старые товарищи серьезно посмотрели друг другу в глаза. При виде выражения мужа Поликсены восторг ее брата словно бы несколько улегся. - Я рад тебя видеть, - сказал афинянин. Филомен немного словно бы замешкался... потом крепко обнял друга. - И я тебя, Аристодем. Вы все для меня как подарок бога. Аристодему опять стало очень не по себе, но он не подал виду. А Поликсена вдруг поняла, в чем разница между Аристодемом и Филоменом: хотя оба были очень умными и незаурядными людьми, ее брат обладал намного большей жизненной силой, чем ее муж-мыслитель. И царевна уже ощутила, как эта сила передается ей. Сатрап Ионии обнял одной рукой друга, а другой - сестру. - Идемте домой, - сказал он, лучась счастьем. * Греческий боевой корабль, предшественник триеры (триремы).